Старик и Липа

Впервые я встретил эту зайчиху на границе липового редколесья – там, где деревья вплотную примыкали к лугу, разделяя мир зверей и людские угодья. Тощая, пучеглазая, испуганно шарахающаяся от каждого дуновения ветерка – по человеческим меркам она была нелепым ободрышем и просто уродливым зверьком. Две её спутницы, сопровождающие болезненную подругу и настороженно следящие за каждым моим шагом, выглядели получше. Одну из них, крупную и коренастую, как я узнал позже, звали Роща. Другую, вертлявую и длинноухую, как ни странно, Длинноушка. Отделившись от троицы, Роща опасливо приблизилась ко мне на расстояние нескольких вытянутых рук, после чего напряглась всем телом, готовая дать дёру в любой момент. – Доброго дня. Моя подруга хотела бы с вами познакомиться. Я не знал чему больше удивляться: тому, что со мной говорит лесной обитатель, или что на меня обратило внимание существо женского пола. – Пусть знакомится... – на автомате пробормотал я. – Она бы хотела, – зайчиха замялась. – Образовать с вами пару. – Это глупо. Я никаких пар не образовываю. К тому же, я человек. Что, в лесу перевелись зайцы? – Дело в том, – Роща оглянулась и сделала жест лапкой, подзывая к себе двух других зайчих. – Дело в том, что её запросы выходят за рамки обычных заячьих потребностей. – Она что, антропофил? Услышав незнакомое слово, Роща растерялась. К этому моменту тощая зайчиха и Длинноушка уже были рядом. Неуклюже задавая наводящие вопросы и невпопад перебивая собеседниц, я узнал, что болезненная зайчиха хочет связать свою судьбу именно с человеком – обычный заяц для этой цели не годился. Разразившись негодовательной речью, я, стараясь не прибегать к бранным словам, но повысив тон, объяснил, что вижу во всём этом заячьем сводничестве лишь фарс и неуместный розыгрыш. Моё громкое выступление, по ходу которого я словесно накручивал себя и потрясал в воздухе сжатыми кулаками, всерьёз перепугало стайку зайчих. Больше всего испугалась тощая виновница сватовства: она отбежала на почитительное расстояние, навострила ушки, а её пучеглазые зенки стали влажными от слёз. Сделать меня инструментом удовлетворения безумных нужд психически нездоровой зайчихи? Идиотизм! Пробираясь обратно сквозь густую траву, я сердито отталкивал ветки молодых невысоких липок, лезущие мне в лицо. Вернувшись домой, я уже почти успокоился, однако, вскоре мной овладело чувство вины за случившийся приступ гнева. Хорош же я – поддался эмоциям, перепугав беззащитных лесных зверьков. Ведомый желанием извиниться за вчерашнее поведение, на следующий день я решил вновь посетить странное трио. Сперва я подумал, что не застану их в том же месте, и это было бы вполне логично, учитывая то, как я обошёлся с ними в прошлый раз, но тощая зайчиха по-прежнему сидела в высокой траве – я узнал её по выделяющейся из общего фона медной шкурке. – Я хотел попросить прощения за вчерашнее! – успел выкрикнуть я до того, как напуганной зайчихе могло прийти в голову сорваться с места и ускакать от нежданного гостя. – Я принёс морковку, – положив овощ в траву и отойдя немного назад, я присел. – Не знаю какая любимая еда у зайцев, поэтому принёс именно её. Среди людей бытует стереотип, что зайцы больше всего любят морковку. – Вы, в общем-то, угадали. Морковка и капуста – вот наши любимые корнеплоды, – поборов изначальный страх, зайчиха подошла чуть ближе. – Как тебя зовут? – Липа. – Как деревья в этой роще? – Да. Как деревья. – Честно говоря, меня одолевает любопытство. Зачем зайчихе мог понадобиться человек? Или это была просто шутка? Липа боязливо оглянулась по сторонам и ответила вполголоса: – Это всё из-за волка. Я не понял что она имеет в виду. – Из-за волка? Как связаны волк и подбор пары для семейной жизни? – Заяц не сможет защитить меня от крупного хищника. Человек – сможет. – Значит, ты ищешь защитника, – заключил я, и призадумался. Мне стало интересно почему именно человек, а не, скажем, олень. Хотя, олень-то от волка точно не защитит. Может, лось? А будет ли дело лосю до какой-то там невзрачной зайчихи? Возможно, только человек обладает достаточной степенью осознанности, чтобы быть заинтересованным в таком союзе и вступать в него. Из раздумий меня вывело жалобное повизгивание. – Вы не могли бы дать мне совет как лучше познакомиться с человеком? Что делают ваши самки, когда хотят подобрать себе пару? Собравшись было ответить, я замолк на полуслове, ведь ничего особенного наши девушки не делают – просто выбирают из множества вьющихся вокруг парней. – Они... Обычно, люди сначала ходят на свидания, где узнают друг друга получше. – На свидания? Что за свидания? – Встречи, на которых наши... самцы угощают самок едой или проводят время иным способом. – Вы угостили меня едой. Значит, у нас сейчас свидание? – обрадовалась зайчиха. – Нет! Это другое! – Понимаю, – ушки Липы разочарованно поникли. – У тебя уже есть самка, с которой ты связал свою жизнь. Признаться ей, что моя личная жизнь представляет собой полный швах? – Нет. За всю жизнь я так и не нашёл себе самки, хотя и пытался. А сейчас нахожусь не в том положении, чтобы возобновлять поиски. – Почему? Что изменилось за это время? Я решил быть откровенным до конца. – Я состарился. Сейчас я пребываю в том возрасте, когда язык не чувствует вкуса пищи, а душа не чувствует вкуса жизни. Кто захочет связывать свою жизнь со стариком? Да и сам я нахожу противоестественным, когда юная и непорочная девушка дарит свою любовь увядающему старцу, который очерствел и давно уже не умеет любить. По-моему, это несправедливо по отношению к девушке – обрекать её на такие страдания, отрезать ей возможность полноценно жить с соответствующим её потребностям молодым парнем. – Выходит, раз ты старый, – зайчиха вжала голову в плечи, словно опасаясь последующей реакции. – То скоро покинешь этот мир? – Хотелось бы верить. Я собирался уходить, когда зайчиха окликнула меня со спины. – Постой. Я ведь так и не узнала твоё имя. Я представился. – Этот набор звуков мне ни о чём не говорит. Тебе больше подошло бы заячье имя. Когда называют в честь дерева или по внешности. – И какое, по-твоему, заячье имя мне бы подошло? – усмехнулся я. – Скрипучий дуб? Наши с Липой встречи продолжились. Во время них я рассказывал ей о человеческих обычаях, о том что люди любят или не любят, об оптимальной тактике поведения с самцами. Я искренне верил, что мои советы помогут ей найти человеческого парня, к наличию которого она так жадно стремилась. Вместе с тем я намеренно не поднимал разговоров о собственной жизни, остерегаясь оказаться непонятым или осуждённым. Однако, иногда отвечать на вопросы зайчихи всё же приходилось. – На этом свете есть хоть кто-то, кого ты любишь? – Своих собак. – Ты дружишь с хищниками? – ужаснулась зайчиха. – Я считаю, собаки это единственное, ради чего стоит жить. Они замечательные. Просто не все видят их совершенство. – Они едят мясо! – Я тоже его ем. Есть мясо – в человеческой природе. И пусть это не будет для тебя шоком, но крольчатину я тоже ем. – Но так же нельзя! – задрожала Липа всем телом. – Мне известно, что вы, люди, всеядные создания, и мясо не является для вас насущной необходимостью. Подумай как изменился бы мир, если бы в нём не стало насилия и мясоедения. Вместо того чтобы есть животных, ты мог бы дружить с ними! – Когда-то я тоже так думал, – начал вспоминать я былые времена. – Был идеалистом. Перестал есть мясо некоторых животных. Кроликов тоже. Я осознавал, что невозможно изменить мир просто отказавшись от мяса – всегда будут люди, которые продолжат убивать животных и насыщать ими свои ненасытные животы. Вместо этого мне захотелось начать с себя, ведь главное самому поступать правильно, а не оглядываться на чужой выбор. Пусть другие люди ошибаются, всё равно я за них не в ответе. Зато в ответе за свои собственные поступки. А значит никогда не помешает двигаться вперёд и становиться лучше. Так я думал. – И что было дальше? – Дальше я преложил ситуацию с отказом от мяса на собак. Что, если они тоже могли бы отказаться от мясоедения? Эта мысль показалась мне слишком жестокой. Разве мог я идти против природы самых дорогих мне существ в этом мире? В одном я был уверен точно: собаки заслуживали мяса, пусть это и было сопряжено с насилием над животными. Размышляя дальше, я пришёл к выводу, что само извращение первоначальной природы животного или человека преступно вне зависимости от вида. Я осознал ошибочность своих представлений и перестал отвергать свою мясоедскую часть. Собаки помогли мне развеять мои заблуждения. Теперь я не отрицаю своё хищническое начало, и ем мясо. На мой взгляд, это правильно. Зайцы едят траву, куры зерно, собаки мясо, а мы, люди, едим всего понемножку. – Ты и волк – вы одинаковые, – вновь затряслась зайчиха. Казалось, её голос вот-вот сорвётся. Мне показалось, что сейчас она заистерит, начнёт ругаться, и возможно даже устроит сцену с демонстративным уходом. Я был готов ко всему. Но вместо этого Липа посмотрела своим немигающим взглядом мне прямо в глаза, и под её нижним веком опять выступили капельки жидкости. Тема волка не раз поднималась в наших последующих разговорах. Я задавал о нём разные вопросы, но зайчиха ничего не могла ответить по существу. – Этот волк, большой ли он? Насколько больше собаки? – Я не знаю. – Не можешь сравнить? Или плохо его рассмотрела? – Я его никогда не видела. Моё недоумение было настолько сильным, что я даже немного разозлился. – Как можно бояться того, кого никогда не видел? Зайчиха молчала. – А может и нет никакого волка? Может, он есть только в твоём воображении? – Нет. Волк точно существует. Роща и Длинноушка с ним встречались. О подругах Липы мне было почти ничего неизвестно. Иногда они прибегали к границе редколесья и перекидывались с зайчихой общими фразами. В основном, это были новости из леса: кто куда пошёл, где раздобыть свежей зелени, и сколько зайчат появилось в очередной заячьей семье. – Почему ты живёшь здесь, в отдалении, а не совместно с ними? – не понимал я. – Разве так было бы не легче? – Ты забыл, что по лесу бродит волк? – напоминала мне Липа. – Завела бы семью с каким-нибудь зайцем, – мягко касался я неудобной темы. – Жила бы как все остальные звери твоего вида. Это вполне естественно. Мне кажется, ты вполне достойна если не какого-нибудь запредельного заячьего счастья, то как минимум самой обычной заячьей жизни. – Я – заложница обстоятельств, – горько плакалась Липа, сверкая слезинками из-под пучеглазых зрачков, и иногда добавляла: – Как я несчастна. Зайчиха очень тонко подмечала перемены в моём настроении. Как я ни старался это скрыть, от её взора никогда не ускользало, если я был чем-то встревожен. Каждый раз мне приходилось признавать наличие у меня неурядиц и рассказывать о них Липе. Я не был отягощён вынужденной откровенностью, мне наоборот, даже нравилось, что рядом есть существо, жаждущее выслушивать моё бестолковое нытьё. – Ныть – вредно для себя и окружающих, – безаппеляционно заявлял я. – Каждый раз, когда нытик нагружает друзей проблемами, он портит им настроение, и вместо одного грустного человека получаются два. К тому же, за жалобами обычно следует жалость к жалобщику. Это само по себе оскорбительно, потому что жалеют только слабых. Получается, жалуясь ты сам расписываешься в собственной слабости. – Брось, – возражала Липа. – Не бывает абсолютно сильных людей или зверей. Время от времени проблемы возникают у всех. И нет ничего зазорного в том, чтобы делиться ими с близкими. – Мне страшно, Липа, – произнести эти слова было для меня сродни признанию в постыдном грехе. – Я думала человек всемогущ и не может ничего бояться. – У меня свой волк, – отшучивался я. Так зайчиха узнала о моих проблемах дома. – В мире людей не у каждого самца или самки есть своё жилище. Как правило, если человек небогат, он продолжает жить в семье, где его вырастили. Но это жизнь на птичьих правах, в любой момент тебя могут выгнать из дома по желанию его владельца. – Что в этом плохого? Если бы меня выгнали, я бы обрадовалась. Это же отличный повод вырыть собственную норку... то есть, я хотела сказать новый дом. Липа была настолько по-детски наивна в своей простодушности, что я даже не стал язвить. – Дом просто так не выроешь. Чтобы его построить, нужны деньги. – Я что-то слышала о деньгах. Вроде, люди обменивают их на еду? – На еду и на другие материальные ценности. Представь себе (я быстро произвёл в уме вычисления) десять тонн морковок. Это около тридцати тысяч штук. Столько можно вырастить, если сравнять нашу деревню с землёй и целиком засадить её морковными грядками. Примерно такое количество денег требуется, чтобы купить самый плохонький дом. – Но это же невозможно! Столько не вырастишь и за всю жизнь! – Поэтому и нельзя купить дом, просто выращивая морковку или занимаясь другим честным трудом. Единственный способ заполучить такое количество денег это изначально жить в богатой семье. Или пойти воровать. – Выходит, собственные дома есть только у тех, кому повезло? И у воришек? – Говорят, существуют способы получить много денег не воруя и не прибегая к мошенничеству. Но я склоняюсь ко мнению, что всё это просто сказки, что льют в уши простакам, дабы заставить их трудиться, пока более изворотливые незаметно обчищают их карманы. – Раньше я думала, – Липа виновато взглянула на меня, как бы заранее извиняясь. – Что обман составляет саму суть человеческой природы. Но тогда я не была в этом твёрдо уверена, потому что мои представления были основаны на обрывочных сведениях и не подкреплены опытом. Теперь же я в этом убеждена. – В таком случае, ты познала саму суть людей. В один из моих визитов к Липе я увидел Рощу. Крупная зайчиха шустро подбежала к нам резвым галопом. Из её сбивчивой и взволнованной речи я узнал, что Длинноушка стала жертвой волка. – Видишь! Я же говорила, что он существует! – в тот момент мне показалось, что повседневно-боязливая вуаль Липы спала, уступив место кратковременному мигу торжества. – Разве тебе не жалко подругу? – поинтересовался я, когда Роща убежала прочь. – Жизнь нашего вида слишком скоротечна, чтобы растрачивать её на негативные эмоции. Зайчиха встала на задние лапки и вытянулась в струнку, сложив передние на животе. – К тому же, ты сам говорил, что жалость принижает жалеемого. В тот момент я взглянул на зайчиху совершенно по-новому. Глупец! Каким же дураком я был, когда всерьёз думал, что мои уроки помогут ей найти партнёра среди человеческих самцов. Необыкновенная, фантастическая наивность, превосходящая наивность даже самой Липы. Ни один человек всерьёз не примет лесного зверька в качестве жены! И дело тут не только в физиологических различиях двух разных видов. Мышление зайчихи было чересчур первобытным, чересчур последовательным в противовес постоянно меняющемуся под гнётом собственных слабостей мышлению людей. Кто-то воспринял бы это за серьёзный недостаток, но не я. Что есть человек по сравнению с худощавым слабосильным зверьком? Любой самец, самка или даже детёныш нашего вида может запросто справиться с самой сильной особью заячьей породы. Но под силу ли человеку справиться с собственными алчностью, жестокостью и малодушием? Словно Будда, достигший крайней отрешённости от мира, Липа была отрешена от многих недостатков, свойственных уязвимым и податливым людям. Она никогда не проявляла гнева или нетерпимости к моим взглядам. Ей не была присуща жадность – зайчиха была благодарна за те немногие овощные дары, которыми я её иногда подкармливал. Обладая физической слабостью, Липа тем не менее была слишком сильна духом. Разве что страх перед волком иногда одолевал её. Но я списывал это на видовые особенности. – Резец, – однажды изрекла зайчиха, отрываясь от повседневных морковных погрызушек. – У тебя большие передние резцы, – констатировала Липа. – Значит тебе больше всего подходит имя Резец. – Здорово! – мне было необычно примерять на себя роль зайца. – А большие резцы это красиво по заячьим меркам? – Мы не придаём значение внешним формам, – пожала плечами зайчиха. – Для нас нет красивого или некрасивого. Длинные резцы это признак статности, силы и крепкого здоровья. Любая зайчиха хотела бы себе самца с длинными резцами. Так что, с человеческой точки зрения их, наверное, можно назвать красивыми. Мы молчали ещё некоторое время. – И тебе даже неинтересно считаю ли я тебя саму красивой? – А если не считаешь, то твоё отношение ко мне станет хуже? – ответила вопросом на вопрос зайчиха. – Ты... другая. Твой образ выходит за границы красивого и некрасивого. – Это хорошо или плохо? – Хорошо, – без тени сомнения заключил я и спустя секунду добавил: – Забавно, но любая человеческая женщина не простила бы мне иного ответа, кроме как «красивая». – Эти загадочные человеческие самки, – мне показалось, или Липа и правда подшучивала? – Я никогда не смогу стать как они. И в этом заключалось её совершенство. Так прошёл месяц. Когда майские ливни окончательно сменились затяжной июньской жарой, я навестил Липу с неприятным известием. – Похоже, мой волк наконец настиг меня. Я лишился всего. Теперь у меня нет ни дома, ни места, куда я мог бы податься. – Тебя выгнали, да? – даже на расстоянии от Липы я чувствовал как сильно бьётся её сердце. Только не понимал: был ли это страх возможной потери или же трепет предвкушения. – Ты мог бы остаться со мной, – вот те слова, которые мечтала произнести зайчиха с первого дня нашего знакомства. – Я ушёл сам. – Сам? Но зачем? – никак не могла взять в толк Липа. – Не ты ли отчаянно цеплялся за возможность продолжать жить со своими хотя бы на птичьих правах? – Тем не менее, я ушёл. Потому что если бы я остался, меня бы ждало то, что намного страшнее смерти. – А собаки? Ты же любил их больше всего на свете. – Их я тоже отпустил. Они сильные, они запросто справятся и без меня. – И что теперь? – Не знаю, – я вздохнул и присел под одним особенно высоким и раскидистым деревом. – Боюсь, я больше не смогу навещать тебя. И подкармливать морковкой. Мне бы самому теперь раздобыть еды. – Мы могли бы жить вместе, – повторила зайчиха. – Ты бы защищал меня от волка, а я учила тебя выживать в лесу. Я улыбнулся. – Какая ирония. Ты переселилась жить на границу леса, потому что отторгла мир зверей. Я сделал то же самое, потому что отторг мир людей. Мы оба – ошибка природы. Нам нигде нет места. – Прости, – поникла зайчиха. – Не хочу навязываться и быть тебе обузой. Если ты собираешься продолжить свой путь в одиночку, я пойму. В конце концов, я ведь тоже семь лет жила одна. Значит и оставшееся время, которое отмерила мне природа, тоже как-нибудь доживу в одиночку. – Значит, тебе семь лет... Уголки глаз Липы снова стали влажными от слёз. Она развернулась ко мне спиной, собираясь ускакать в заросли не прощаясь. Не знаю, что тогда дрогнуло во мне, но в тот момент я произнёс единственно верное и уместное слово: – Останься. И мы стали жить вместе. Липа учила меня искать съедобные корнеплоды и ягоды. Я не был особо требователен в еде, поэтому в целом пищи мне хватало, и редко когда приходилось засыпать голодным. Я же взамен «защищал» зайчиху от волка, существовавшего преимущественно в её воображении. Единственная связь с внешним миром – Роща – и та перестала навещать нас, узнав, что на границе редколесья поселился человек. Теперь мы были предоставлены сами себе. – Я ведь с самого начала выбрала тебя, – признавалась зайчиха. – Все эти разговоры о человеческих самцах – всё это было лишь предлогом, чтобы получше узнать тебя. Чтобы побыть рядом с тобой подольше. – Знаю, Липа, – в ответ признавался я, наглаживая короткую заячью шёрстку. – Я понял это ещё с нашей второй встречи. – Я рада, что ты меня защищаешь. С тобой мне спокойно. Я люблю только тебя, Резец. Что ответить на это признание? Сказать, что тоже люблю – взять на себя обязательства. Сказать, что не люблю – разбить поверившее в меня хрупкое заячье сердце. Я молчал, не в силах выдавить из себя ни слова. Но, похоже, зайчихе было достаточно и того, что я просто принимаю её чувства, не признаваясь в любви в ответ. – Мы теперь как муж и жена. Будем строить совместный быт. Натаскав крупных липовых веток в одну кучу, я соорудил некое подобие шалаша. Безвольно висящие на ветках листья надёжно защищали нас от дождя. Когда с неба накрапывало, мы прятались внутрь и сидели в шалаше целыми днями. – У человеческих самцов ведь есть... потребности? – уклончиво спросила зайчиха, но я сразу догадался что она имеет в виду. – Я видела как ты напряжён по утрам. – Ты ведь не предлагаешь... Именно это она и предлагала. Раздевшись донага, я лёг на бок, прижав к животу маленькое заячье тельце. Разумеется, мы заранее условились, что никакого проникновения не будет, ведь наша разница в размерах была слишком велика. Вместо этого я крепко обхватил Липу рукой, заключая её в любящие объятия. Знали бы мои человеческие знакомые чем я занимаюсь, подняли бы меня на смех. Мне явственно представились их жизни: тонны вранья, которым они дурят своих самок в надежде на сексуальный отклик; сами самки – дряблые и разжиревшие, не питающие чувств к своим самцам, и живущие с ними только ради материальной подпитки; непрекращающиеся измены и со стороны самок, и со стороны самцов – мимолётные и стыдливые, не оставляющие после себя ничего, кроме неприятного послевкусия. Они никогда не знали истинной бескорыстной любви, но были готовы излить своё недовольство на любого, кто посмел выйти за границы их обыденного мировосприятия. Их единственное оружие – осмеяние – было больше похоже на скорлупу, в которую удобно прятаться, отрицая всё непонятное, что творится за её пределами. Ограниченные в раскрытии своего потенциала, запертые в ловушке культивируемого внутри себя примитивизма, они заслуживали лишь жалости в ответ. Только сейчас я заметил насколько у Липы жилистые и сильные задние лапы. Безотчётно дёргая ими, она заставляла меня двигаться всё быстрее и быстрее. – Ах, Резец... Наша жизнь состояла не только из позитивных моментов. Иногда с подножным кормом было туго, и я оставался без еды. В такие моменты Липа недобрым словом вспоминала моё мясоедское прошлое. В её представлении, оставшись без пропитания, я должен был поддаться своим животным инстинктам, и сделать обедом её саму. – Ты, волк, твои дурацкие собаки, да и вообще все хищники – вы ничем не отличаетесь друг от друга! – плакала зайчиха, забившись в дальний угол шалаша. – Не говори глупостей, – я успокаивал её как мог. – Мы не едим тех, кто нам дорог. – Ну почему мне нигде нет покоя? Почему меня хочет сожрать даже муж, который по идее должен меня защищать? Зачем я вообще связалась с тобой? – срывалась на рыдания Липа, обязательно добавляя коронную фразу в конце всех своих монологов: – Я так несчастна! Но наступала ночь, и взбудораженный зверёк успокаивался, пристраиваясь ко мне под бок в полудрёме. Утром мы просыпались уткнувшись друг в друга, а от вчерашней плаксивости Липы не оставалось и следа, будто сон начисто стирал события предыдущего вечера из её памяти. В один из солнечных летних дней мы с моей новой женой затеяли весёлую беготню под кроной раскидистого дерева. Я пытался догнать зайчиху на своих неказистых человеческих ногах, она же в это время безумно носилась вокруг ствола, изредка сбавляя ход, чтобы нарочно поддаться мне. Увлёкшись игрой в салки, Липа начала азартно подпрыгивать, когда я пытался коснуться её – высоко, почти выше моего роста – я и не подозревал, что зайцы могут так высоко прыгать. Мне хорошо известно, что смех не присущ заячьему виду, но клянусь, в тот момент я отчётливо слышал как Липа заливисто смеётся, позабыв обо всём на свете. Впервые за всё время нашего знакомства я не чувствовал беспрестанного страха в её душе. Это и было... счастье? – У тебя есть заветная мечта? – спросил я, когда мы, утомлённые от своих игр, отдыхали под сенью того же дерева. – Чтобы не было волка. Чтобы я никогда не боялась. В своих фантазиях я часто представляю как ты противостоишь хищнику и побеждаешь его. Возможно, если это произойдёт на самом деле, я наконец обрету покой. Но если нет, то ничего страшного. Я вполне счастлива жить той жизнью, которой живу сейчас. Бедная Липка. Она не подозревала, что как только грянут первые осенние заморозки, я скорее всего замёрзну до смерти какой-нибудь особенно холодной ночью. И «защищать» её будет уже некому. Человеческое тело плохо приспособлено для выживания в дикой природе. Однако, я сознательно не рассказывал об этом факте зайчихе, чтобы не омрачать нашего счастья грядущими безрадостными перспективами. Но если и было что-то, что я был готов сделать перед тем, как закончить свой земной путь, так это исполнить напоследок её мечту. Когда лето начало понемногу уступать свои права осени, я объявил жене, что иду спасать её от волка. Поначалу она сопротивлялась, но постепенно я убедил Липу в необходимости своей миссии. – Разве ты не хочешь, чтобы лес стал свободным от волка? Чтобы ты могла идти куда хочешь и делать что хочешь, не опасаясь закончить свою жизнь в пасти хищника? – Хочу, но... Я боюсь за тебя. – Не переживай. Человеку вполне под силу справиться с волком. – Я боюсь не этого, – зайчиха умоляюще взглянула на меня снизу вверх. – Ты ведь... Ты ведь уходишь не навсегда? Только сейчас мне стал понятен смысл её тревог. – Брось, Липка. Зачем мне убегать от своего счастья? Обещаю, я вернусь при любом исходе – избавившись от волка или потерпев неудачу. И мы вновь заживём как прежде. Жди меня под раскидистым деревом, куда я пришёл перед тем, как навсегда поселиться с тобой. – Я буду ждать! Каждый вечер! Потеревшись носами на прощание (таков заячий обычай), я приготовился было уходить, но через несколько десятков шагов Липа нагнала меня сзади. – Постой. Перед тем, как ты уйдёшь. Мне всегда было интересно сколько тебе лет в цифрах. Откроешь секрет? – Тридцать один. Лес, по которому я шёл, не был похож на тот лес, который я ожидал увидеть. За всё время своего путешествия я не встретил ни единого живого существа: зверя, птицы или даже насекомого. В голове роились мысли. Прежде всего, как мне найти волка в огромном лесу? Это не деревня, где на каждом доме висит указатель – можно проплутать целый месяц, даже не наткнувшись на следы пребывания искомого зверя. Хорошо, допустим, я каким-то образом найду волка: каким он будет? Бессловесным, как все животные, или разумным и говорящим, как Липа? Если бессловесным, что я тогда буду делать? Убить волка у меня хватит сил, но не хватит духа. Ведь как ни крути, а он был близким родственником собак, на которых у меня ни за что не поднялась бы рука. И если он всё же умеет говорить, что я тогда скажу ему? «Волк, уходи?» Чем больше я раздумывал, тем больше понимал, что мне нечего противопоставить волку, и что мне придётся возвращаться домой так ничего и не добившись. – Резец! Ко мне подбежал небольшой пушистый комок, который я не сразу заметил на подстилке из жёлтых листьев. Это была старая знакомая – Роща. – Я ищу волка. Того самого, от которого прячется Липа, – объяснил я после того, как мы поздоровались и я кратко рассказал как дела у моей жены. – Ты решил бросить вызов сильнейшему хищнику? – обескураженно пробормотала Роща. Мне показалось, эта новость не особенно обрадовала зайчиху. – Хорошо, я расскажу тебе как найти волка. Следуя указаниям Рощи, я прошёл через дебри леса, оказавшись посреди бескрайней опушки. На горизонте плотными рядами выстроились ели – должно быть, там начинался ещё один лес, намного гуще и непролазнее первого. Пробравшись вглубь поляны по следу из мятой травы, я заприметил серого волка, одиноко стоящего на открытом месте, свободном от растительности. – Волк, – осторожно окликнул я. Волк обернулся. Его глаза горели жёлтым огнём. Я не мог понять что именно он чувствует и хочет сделать: убежать, подстёгнутый страхом, или же яростно накинуться на меня. Наконец, хищник нарушил затянувшееся молчание первым. – Кажется, я тебя знаю. Ты тот человек, который живёт с зайчихой. Чем обязан визиту столь необычного гостя? – Откуда ты знаешь про зайчиху? – удивился я, подходя ближе. Волк улыбнулся настолько широко, насколько позволяла его волчья пасть. – Ты смешной человек. В лесу вести разносятся быстро. А уж вести о таком диковинном союзе, как человек и заяц – вы давно уже стали местной достопримечательностью, о которой сплетничают все, кому не лень. Я подошёл к волку вплотную и спросив разрешение глазами погладил его ладонью. Нет, я ни за что не смогу причинить серому хоть малейший вред – настолько глубоко были связаны мои ассоциации с собаками. Уж лучше пусть он загрызёт меня, чем я помыслю что-то плохое против него. Эта битва была проиграна заранее. – Прозвучит странно, но я вроде как пришёл с тобой сражаться. Хотя сражаться совсем не хочу. И уж точно не буду. – Сражаться со мной? Зачем? Я честно и последовательно изложил ему историю о страхах зайчихи. – Что ж, помогать жене это вполне разумно и достойно похвалы. Но не думал ли ты, что случится, когда ты изгонишь волка, то есть меня, из леса? Я догадывался к чему он клонит. – Сперва она станет бояться, что я вернусь из другого леса, чтобы съесть её. А когда погибну от старости, найдёт себе нового «волка», чтобы в свою очередь бояться уже его. Страх и тревога – неотъемлимая часть натуры твоей жены, которая продолжит проявляться вне зависимости от внешних обстоятельств. Разве я неправ? Мне захотелось ответить, что он тысячу раз прав – настолько хорошо я изучил пугливый характер Липы, но вместо этого просто кивнул. – Мы, волки, не испытываем природной ненависти к зайцам и не стремимся целенаправленно истреблять их. Некоторые из них попадают к нам на зубок, когда мы голодны. Но в этом заключается естественный ход природы. Любой житель леса понимает это. Поэтому страх твоей жены строится лишь на её собственной черезмерной впечатлительности. – Раз ты так много знаешь, скажи, есть ли способ облегчить её страдания? Волк немного помолчал и ответил: – Возвращайся к своей жене и скажи, что волк обещал её не трогать. Она может вернуться в лес – охотиться на неё я не стану. – А твои собратья? – Мои собратья живут далеко среди елей и не заходят в эти края. Неужели ты ещё не понял, что я изгой, как и ты – единственный волк в этом лесу? Понятно. Значит, вот так всё просто: пришёл, поговорил с волком, и разрешил важную проблему. – Скажи, почему ты помогаешь мне? – Потому что ты всегда был добр к нашему племени. Я знал это по рассказам диких собак, которых ты бескорыстно подкармливал, и я чувствую это сейчас. Поблагодарив волка и попрощавшись, я двинулся в обратный путь. Вот удивится Липа, когда узнает с кем и о чём я разговаривал. Я со всех ног стремился домой, под раскидистое дерево, чтобы как можно скорее похвастаться перед женой своими успехами, и показать насколько я прозорлив и достоин называться заячьим мужем. – Ты свободна! Волк больше не тронет тебя! – я заранее заготовил фразу, чтобы поприветствовать ей тоскующую в ожидании Липу. В самом деле, меня не было почти трое суток – оставшись без «защитника», она наверняка навоображала себе целую стаю волков. Приближаясь к высокому дереву, я издали заприметил знакомый медноватый отлив заячьей шкурки. Но почему-то жена не выбежала мне навстречу – её силуэт оставался неподвижным всё время, что я к ней шёл. И только за десять шагов до зайчихи я наконец понял почему. – Спи спокойно, моя драгоценная Липа... Остановившись поодаль, я лёг на траву, свернувшись калачиком. Жизнь потеряла смысл. Судя по состоянию тела, Липы не стало ещё в первый же вечер, когда я только отправился в свой поход. Неспособная найти покой в этой суетливой жизни, зайчиха сумела обрести его только за её пределами. Я не стал закапывать Липу в землю – обычай человеческих похорон казался мне уродливым, безобразным, равно и всё остальное относящееся к миру людей. Но перед тем, как покинуть свой бывший дом, ставший теперь пустым и бесполезным, я всё же попрощался с зайчихой, прикоснувшись к ней ладонью в последний раз. В тот момент я чувствовал бесконечную горечь от невосполнимой потери. Но это было не эгоистичное разочарование ребёнка, который больше не может владеть любимой игрушкой – мне было чертовски досадно, что Липа прожила всю свою жизнь, так и не став по-настоящему счастливой. Она была достойна большего. Достойна того, чтобы найти себе мужа-зайца и жить с ним в лесу, а не искать спасения у человека, будучи одержимой собственным страхом. Говорят, только потеряв самое дорогое, человек начинает осознавать его ценность. Так было и со мной – лишь потеряв Липу, я осознал всю свою любовь к ней. Мне захотелось выкрикнуть, проорать на весь мир заветные три слова, но той, кому они предназначались, на этом свете уже не было. Рвущиеся из глубин груди слова застряли у меня в горле, превратившись в бестолковый немой стон. – Всё это неправильно. Я должен был умереть вперёд тебя. Теперь я снова уставший от жизни старик, стремящийся к смерти, которая всё никак за мной не приходит. Остановившись на границе редколесья, я огляделся. На одной стороне был мир людей – я уже давно отверг его, и сразу отмёл идею туда возвращаться. На другой зиял тёмными закоулками ставший враждебным лес – памятник моей величайшей утрате. Развернувшись к ним боком, я пошёл вдоль границы в неизвестность, надеясь, что рано или поздно этот путь откроет для меня что-то совершенно новое.