Leave

Из крана тонкой струйкой льется ледяная вода, заставляя кожу на кистях гореть огнем. Ступни в тонких белых носках сводит от холода не успевшей прогреться плитки. Феликс невидящим взглядом смотрит на свое отражение в идеально чистом зеркале и отстраненно отлавливает все видимые несовершенства. Скатавшийся у носа тон, поплывшие стрелки и смазанный тинт, едва тронувший губы. Он кривится и устало прикрывает глаза, не в силах больше смотреть на себя. Волосы жирные у корней, поэтому когда он перехватывает их резинкой, отвращение лишь сильнее набирает обороты. Гидрофильное масло отдает какими-то травами, и его едва не выворачивает на блестящий в ярком освещении пол. Феликс не помнит, когда он последний раз ел что-то, кроме кофе. Для него и это было слишком. Желудок бунтовал от каждого медленного глотка, поэтому ему пришлось растягивать стакан на весь день. Феликс размазывает масло по лицу с необоснованной жестокостью к собственной коже. Трет с такой силой, словно хочет убрать каждую черту, не оставить ни одного несовершенства. Нос явственнее забивается травяной отдушкой, и он задерживает дыхание. Забывается и почти отключается от гипоксии под мерный шум бегущей воды. Привычно. Пряди высветленных волос выпадают из хлипкого пучка и липнут к лицу. Пачкаются в косметике и теряют свой идеальный вид. Когда Феликс открывает глаза и находит свое отражение, он со злостью проводит грязной ладонью по зеркалу, пока его лицо не становится расплывчатым нечто. Слышится звук хлопающей входной двери. В глаза заливается масло, заставляя те слезиться. Феликс приветствует эту боль, душащую его темные желания на корню. Отросшие ногти впиваются в ладони. С этим приходит спокойствие. Он не уверен в том, что его лицо до конца чистое, но внутри так пусто, что он просто стоит над раковиной и наблюдает за тем, как срываются капли с его носа. Убеждается в том, что они достаточно прозрачные, и выключает воду. Полотенце пахнет дорогим кондиционером. От него воротит тоже. Феликс не уверен, что в мире есть хотя бы один запах, который не вызовет у него желания согнуться над унитазом. Ремень давит на живот, визуально делая его еще более миниатюрным. Но когда Феликс расстегивает его, на коже остается видимый след от каждой мельчайшей складки брюк. Они, не удерживаемые больше ничем, бесформенной кучей собираются у его ног. Без шума воды слышно, как кто-то копошится на кухне. Теплый свет пробивается в щель закрытой наглухо двери. Плитка нагревается с подачи заботливой руки, крутанувшей климат контроль. Полы с подогревом всегда были мечтой для Феликса. Сейчас же это едва его трогает. Шелк рубашки не кажется гладким. Кожа отторгает и его, и, кажется, саму себя. В душевой становится немного лучше, особенно когда сверкающий лак утекает в слив, а волосы размягчаются под щедрым количеством шампуня. Феликс трет свои руки мочалкой, почти сдирая кожу. Вспоминает каждое мимолетное прикосновение на съемочной площадке и объятия с фанатами. Хочет убрать с себя все, что только получится, даже если от неосторожного движения хлынет кровь. Пару дней назад Феликс успел закинуть старую поношенную футболку в шкафчик с запечатанными щетками и зубными пастами. Надеялся, что дотошный клининг не сможет добраться хотя бы до нее. Он воровато вытаскивает ее и жадно втягивает в себя запах, не припорошенный сверху ничем, кроме аромата его кожи, и едва не воет от восторга. В квартире уже становится душно. Феликс это ненавидит. Трахею перехватывает спазмом, и он слишком резко дергает ручку окна на кухне, практически выдирая ту с корнем. Раздражение поднимается в нем с кислым привкусом подступающей тошноты, но он упрямо сглатывает. Глотку неприятно щиплет. С волос капает, но Феликс игнорирует это, как и многое другое происходящее вокруг него. Рука легким взмахом сбрасывает чужое черное худи на пол, а сам он забирается на высокий барный стул и подтягивает колени, укладывая на них подбородок. С улицы ощутимо тянет морозным воздухом. Мурашки стройными рядами путешествуют по телу. – Заболеешь, – хрипло бросает Чан, не оборачиваясь. Феликс морщится от раздражения и вбивает в заметках на телефоне напоминание. Давно пора сменить пароль на входной двери. Месяцев пять как пора. – Я не буду есть, – вполголоса говорит он. – Я для себя готовлю, – не отрываясь от шкворчащего на сковороде мяса, отвечает Чан. Феликс душит в зародыше все привычные вопросы и жалящие фразы. У тебя нет своего дома? Чего ты пытаешься добиться? Оставь меня в покое. Я все еще слишком сильно… – Печенье в холодильнике плесенью покрылось, ты в курсе? – Вопросы к клинингу, – отрезает Феликс. – Так сегодня устал. На радио с Джисоном были, потом съемки шоу, фанмитинг еще этот все силы высосал. Думал, не доеду до дома, отключусь по пути. – Это не твой дом, – и спустя пару секунд: – Тебя здесь не ждут. Чан заметно замирает. Его плечи напрягаются, а рука с деревянной лопаткой дрожит, роняя капли жира на плиту. Феликс отчетливо видит, как перекатываются мышцы на его спине, а кожа красиво отливает в теплом свете бра. У него поджимается живот, а рот наполняется слюной. Феликс отводит взгляд. Чан сбрасывает его слова с себя одним резким движением и оборачивается с мягкой улыбкой. Его лицо такое чистое без макияжа. Глаза превращаются в полумесяцы, а полные губы занимают, кажется, половину лица. Крупный нос морщится от светлой эмоции, а неглубокие морщинки делают его настолько очаровательным, что Феликс давится своим ядом. Чан берет разгон на огромной кухне и скользит своими носками по плитке до самого холодильника. Успевает провести теплой ладонью по остывшим волосам Феликса, заставляя того содрогнуться. – Видел первую серию твоей дорамы. Ты такой молодец! И Джиун прекрасно играет, такая химия у вас хорошая вышла, – закопавшись в холодильнике, делится Чан. – Я даже статьи читал. Все говорят, что это однозначный успех. Феликс молчит. Ему нечего сказать. В этом он очень активно убеждает себя. Не стоит даже думать о том, что истинная причина в том, что если он позволит себе произнести простое спасибо, его прибьет к полу потоком ненужных эмоций. Он просто не готов. – Я торт купил, – продолжает Чан и ставит перед ним огромное нечто с невероятным количеством взбитых сливок и шоколадной крошкой. – Поедим стейки и запьем все чаем. А потом… – Хватит. – Хотел еще свечек прикупить, но в магазине у дома закончились, и я… – Я сказал, хватит! – кричит Феликс. Он вскакивает со стула и тут же поскальзывается на худи. Сбивает коленом стул и впечатывается локтем в барную стойку. Когда он приземляется на пол и сдирает кожу на голом бедре, его накрывает окончательно. – Убирайся отсюда, слышишь? Чан, проваливай. Знакомые руки подхватывают его, окружая домашним теплом, а привычный запах кожи и свежего пота от жара плиты забивает легкие. В груди давит до боли, и он не может понять – сердце это или легкие. Пальцы не слушаются, хватаются так цепко, так крепко, что слышится треск ткани. Феликс вжимается в Чана и судорожно вдыхает в себя его запах, понимая, что да. Есть аромат, который не заставляет его чувствовать подступающую тошноту. И это аромат Чана. Они пережидают очередной срыв вместе. Как сотни других до и, скорее всего, тысячи после. Чан шепчет какую-то сентиментальную чушь ему на ухо, создавая белый шум. Кладет ему ладонь на грудь и ритмично давит, напоминая, как нужно дышать. В его руках тихо. Так тихо, что даже мысли отступают в самые темные уголки его сознания, оставляя наедине с самим собой. С покоем. Чан помогает ему подняться. Усаживает на стул, а сам садится напротив, лишая такого необходимого контакта. Он устало улыбается, едва удерживая уголки губ наверху. Дожидается, пока Феликс привычно протискивает свои холодные ступни между сиденьем стула и его горячими бедрами, и греет. Как печка. Как солнце. Говядина на вкус оказывается приятной. Со специями Чан, как обычно, перебарщивает. Феликс боится, что его желудок этого не перенесет, но тот на удивление покладист. Его даже хватает на один маленький кусок торта и пару глотков чая. Глаза закрываются от усталости сами собой, но сил на то, чтобы добраться до спальни, у него нет. Чан понимает без слов. Подхватывает его, словно принцессу, что-то недовольно бормочет о том, что он слишком похудел. Укладывает на разложенную постель и забирается следом, в уличном. Едва ли это тревожит Феликса. В объятиях Чана тихо. Спокойно. Феликс сворачивается клубочком и просто дышит. Он уже не помнит, почему прогонял Чана. Почему так отчаянно хотел остаться наедине с собой. Как он вообще мог желать чего-то, кроме него? Феликс улыбается. Сначала робко, неверяще, но с каждой секундой все смелее и увереннее. Он чертит что-то на предплечьях Чана, слыша его негромкое сопение на ухо. Их тела так близко друг к другу, что он чувствует каждый сантиметр кожи, ощущает отросшую щетину на щеках Чана и как она колет его шею. Сонливость накрывает его теплой периной. Телефон вибрирует у его головы, вырывая из состояния полудремы. Он ворочается, выбираясь из крепких объятий Чана. Слышит, как тот недовольно просит его вернуться. Феликс часто моргает от яркого света и неуклюже пихает Чана пяткой, хихикая от того, что тот ловит его за лодыжку и поглаживает большим пальцем выступающую косточку. Феликс привыкает к свету слишком быстро. Он видит длинное сообщение, которое не получается полностью прочитать по предварительному просмотру, поэтому отчего-то дрогнувшей рукой открывает диалог. Это его психиатр. Он понимает это по бездушной подписи контакта.

Доктор Ким, психиатр. «Добрый вечер, Феликс. Вы очень давно не писали мне. Ваш менеджер переживает, потому что Вы перестали принимать таблетки. Надеюсь увидеть Вас на следующей неделе».

Феликс замирает. Он вглядывается в сообщение до слезящихся глаз. Читает, читает и читает. Он боится обернуться назад. Потому что кровать внезапно становится иной. В комнате холодно из-за открытого нараспашку окна, но это не идет ни в какое сравнение с морозом, сковывающий его сердце. Феликс откидывает телефон в сторону, словно тот ядовитая змея, и сжимает в руках тонкое одеяло. Он смотрит на свои дрожащие пальцы и готовится к тому, что увидит через пару секунд. Оборачивается, натыкаясь на пустоту. И вспоминает.