Омамори

      «Один болван сказал мне однажды... если детектив, приперев преступника к стенке, позволит ему покончить с собой, то он ничем не отличается от убийцы».       Слова Хейджи все никак не хотят покидать его голову. Сердце, как ни странно, болит — но не из-за того, что он сегодня едва ли не налетел на нож в потасовке против преступника. Его почти не задело — лезвие застряло в металлической цепочке от наручников, которую по странному стечению обстоятельств однажды положили в омамори. А сегодня Хаттори так бережно и одновременно так бестактно нацепил эту нелепую побрякушку на Конана — и она его спасла. Только вот, сам Хаттори не то чтобы смог отделаться лишь парой царапин — сейчас ему вытаскивают пулю, пока одного детектива в теле маленького мальчика терзают безрадостные раздумья.       Смерть следует за ним по пятам и своим разрушительным вихрем она сносит на пути все, что ей попадается. В этот раз ей почти удалось завладеть Хейджи — но он балбес, и поэтому выживет — по крайней мере, из всех тех случайных мыслей, что играют с разумом Шиничи, эта повторяется чаще всего. И вот ему становится уже не так печально и волнительно. Подвеска, которую он крутит своими крошечными пальцами, тоже постепенно поглощает инородное беспокойство — привычное хладнокровие возвращается, и его детское лицо вновь рисуется задумчивым и слегка угрюмым тоном, возникающим всякий раз, когда тот расследует дело или крайне увлеченно о чем-то размышляет: сейчас он выслеживает, когда же врачи покажутся в дверях, чтобы незаметно юркнуть в палату к Хаттори. Спустя пару минут, ему это успешно удается.       Почему-то мирное сопение сыщика с кансайским диалектом немного раздражает Конана. С его взбалмошным напарником, по всей видимости, все в порядке. И к чему тогда, спрашивается, он так трепетно сотрясался от тягостных дум?       — Ну хватит пялиться. Я же так не усну, — Хейджи, похоже, все это время только притворялся спящим, а потому мгновенно открыть глаза и встретиться взглядом с Кудо у него не вызывает затруднений. Правда, под ребром неустанно окатывает ноющей болью, отчего приподняться он пока не решается. Зато ухмылка очень деликатно украшает его самодовольное лицо. — О, и не надо меня таким взглядом сверлить... А то ты мне точно заделаешь дырку похуже пули!       — Ты идиот, Хаттори, — это Конан говорит вместо того, чтобы поинтересоваться самочувствием друга.       Но тот совсем не обижается. Уголки его губ приподнимаются лишь выше — и вот его смуглое лицо просто пестрит невыносимостью. Настолько, что Шиничи невольно супит брови, но прежде чем выпалить с такой хмурой экспрессией какое-нибудь высокопарное занудство, он широко распахивает глаза и проглатывает все слова, которые только были у него на уме — его бесцеремонно тыкают в грудь. Где-то там начинает болеть — уже, правда, не метафорически, а физически.       — Сюда, — на груди, где Хейджи держит свой палец, немного колит. — Тебя ударили ножом, но конец лезвия застрял между металлическими звеньями в талисмане, который я тебе дал. Ткань немного расслоилась и осталась вмятина. Зная тебя, я уверен, что на нож ты напоролся, пытаясь спасти свою ненаглядную. Так что если я идиот, то ты еще больший идиот, чем я, Кудо!       Он лишается всевозможных слов и выражений от столь смелого заявления в свою сторону — так внезапно его еще не называли идиотом. Но, что странно, аргументу Хаттори он совсем не обижается, а, скорее, смущается. Хотя ради сохранения чести он супит брови пуще прежнего, всем своим угрюмым видом не давая напарнику расколоть свое невозмутимое и бесстрастное амплуа — но тот оказывается не менее наблюдательным детективом, отчего слабый румянец на щеках Шиничи не ускользает от зорких зеленых глаз. Хейджи от подобной реакции только тихонько хихикает — а в следующую секунду уже как-то печально вздыхает и отворачивается в сторону.       — А я ведь просто хотел показать тебе Осаку, Кудо... — голос, прежде беззаботный и заливистый, отдает какой-то неестественной тягостью вины, что вскоре вновь сменяется легкомысленным звоном. — В итоге мы с тобой оба чуть не откинули коньки, вот ведь дела! Кто ж знал, что мне, оказывается, пророческие сны снятся. Но не волнуйся, Кудо, в следующий раз я обязательно защищу и тебя, и Ран, и Казуху. На вас не останется ни царапинки. Я никому не позволю бузить в Осаке. И в следующий раз мы с тобой обязательно... черт.       Боль под ребром прерывает раненного сыщика — он дергается, жмурится, шипит. А Конан наклоняется ближе, кажется, полностью покинутый тревогой в такой неподходящий момент. Сердце, конечно, все еще содрогается, но всякое беспокойство убаюкивается холодным разумом детектива. Он просто смотрит, внимательно и пристально.       — Мы с тобой обязательно повеселимся... И я покажу тебе Осаку, Кудо. — тяжелое дыхание сбивает речь, грудь нервно вздымается, Хейджи хочет поскорее провалиться в сон. — Поэтому не смей умирать, лады? А то талисман во второй раз может тебя не спасти. Не могу его тебе навсегда отдать, мне его Казуха подарила... но я потом попрошу ее такой же сделать для тебя, да и для Ран тоже, сойдет?       И вот он, наконец-то, засыпает: вновь мирно сопит, вновь его лицо приобретает умиротворенный вид, позволяя той невыносимой, надоедливой, но такой искренней улыбке смениться слабым подергиванием губ. Шиничи лишь наблюдает за ним какое-то время — тихо и без слов — а после своей миниатюрной ладошкой вкладывает омамори в горячую ладонь спящего напарника.