Oh tell me that you feel

Удивительно, насколько было легко просыпаться в такие дни, как этот. Когда не тянешь усилием воли себя из сна, чтобы начать куда-то собираться или начать это делать через пару часов, давая себе возможность потупить с кофе в стену. Когда можно прочувствовать перед подъемом бег воздуха по коже, баюкающие волны постельного белья, омывающие мягкими прикосновениями со всех сторон. Оранжевые тёплые пятна ползли по стене притягивая к встающему из-за горизонта кругу. Они нагревали комнату своим присутствием, что чувствовалось каждым волоском и даже простыми глубокими вдохами, которые заставляли медленно просыпаться и организм, и сознание. Легкие постепенно раскрывались, невольно поглощая солнечный нектар. Джисон вытянулся на белых простынях, чувствуя, как расправляются и сладко натягиваются мышцы после сна. Ерошит рукой волосы, которые и так находятся в беспорядке после ночных странствий по кровати. Одеяло сбилось внизу горкой, свободный край оплетал одну из ног. Он спал слишком беспокойно, но и ночь сама по себе выдалась не тихой. Горячая ладонь мягко ложится на плоский прохладный живот, будто у него есть шерсть, а он какая-то рептилия. Хану не было холодно, а вот Минхо, укрытый по плечи всегда оставался по утрам печкой. Неудивительно, ведь тот был настоящим котом. Об этом Хан и сообщает, сонно перебирая губами, что забыли за ночь, как нужно правильно двигаться. — Вчера вечером я тоже был горяч? — улыбается Минхо, приподнимаясь на локте. — Иди к чёрту — бормочет Хан, посмеиваясь и отворачивается, пытаясь спрятать лёгкое смущение в сгибе рук, которые так и остались лежать наверху, после потягиваний. План с громким гулом сердца, которое уже нервно бьется с такими утренними нагрузками, проваливается. Два пальца нежно разворачивают голову. К нему наклоняются, чтобы подарить мягкий тягучий поцелуй. Губы Минхо похожи на ванильный зефир и такие же шершавые из-за того, что потрескались на утро. А его всё-таки, по инерции, вспоминают, как всегда до этого двигались. Ладонь оказывается на внутренней стороне бедра джисоновской ноги, что была закинута чуть ли не на него. Лёгкие поглаживания прошибают спину иглами чувств и слабой истомой внизу живота. Джисон усмехается, когда проводит по темным губам легонько языком. Сладкий. И Минхо глубоко с наслаждением вздыхает. — Мелкий… — звучит наигранно угрожающе с примесью кокетства дальнейшей расправы, оставляющий огромное поле для размышления о способах. — Доброе утро, — не даёт воплотиться этому, мягко улыбаясь и заставляя мурлыкать чужое сердце. — Доброе… — кончик носа ласкает скулу, Ли пробует его на запах, сдаваясь мелкому светлому чертёнку и возвращается обратно. Целует ещё раз так, что по Хану волны нежности бегут, попадая в водоворот где-то в груди. Длится он недолго, но за ним сразу идёт следующий. — Ну хватит…— ласково улыбается Джисон, оторвавшись через десятку секунд. И ещё. Окончательно просыпается и берёт лицо Минхо в свои ладони, даря глубокий чувственный поцелуй, чтобы наконец удовлетворить чужую потребность в утренней ласке. Он отстраняется. Приподнимает бровь, спрашивая “Достаточно?” и улыбается глядя на разморённое и увлечённое им лицо. Кот взглядом смотрит пристальным, замирает, готовится. Хан знает его, мог бы заранее убежать, но слишком любит за этим наблюдать, потому что завораживает и сердце замирает, и весело взрывается при чужой атаке. Минхо неожиданно приподнимается, хватая за тонкую талию, а на губы падают мелкие поцелуи, похожими на касание летнего дождя. По спальне разлетается звонкий смех пополам с возмущёнными возгласами. Хан скатывается на пол с кровати, приводя дыхание в порядок, но даже так макушку продолжают атаковать, протягивая ладони, чтобы вернуть обратно. Джисон успевает увернуться и подскакивает с пола. Минхо падает на кровати, будто без него его личные батарейки не имели никакого заряда, чтобы прожить этот день. А рука свисает так печально, как если бы сама лично переживала глубокую трагедию по нехватки хомячьего тепла под собой. — Меня кинули, — звучит глухо в матрас. Джисон подходит к комоду с их вещами и натягивает на себя белые трусы с широкой резинкой и надписью Calvin Klein и набрасывает на плечи прозрачный укороченный голубой кардиган, чтобы было не жарко, но при этом не ощущать наготы. — От тебя спаслись. Ловит тяжелый сверлящий взгляд и быстро перемещается в стратегически безопасное место - в двери спальни. Там разворачивается и танцует победный танец, вытягивая и голову, и задницу то вперёд, то назад, прикусывая от переполняющей энергии нижнюю губу. От него у кота глаза добреют со скоростью растапливаемого в микроволновке масла сливочного и счастье там ярче рассветным солнцем светится начинает. Хан скрывается в ванной прежде, чем его постигнет ещё одна расправа. Его активная чистка зубов прерывается дальними потоками музыки, которые доплыли до него. Даже шум воды из под крана не смог их заглушить. В тот день, когда пластинка попала к ним в руки, так же лил дождь, будто из под крана. Грозу никто не пророчил, но она заявилась незванной хозяйкой. Одежда прилипала к телу второй кожей, наполненной их прогулкой. В каждой капли воды по краткому мигу, секунде, одевающие их друг для друга. Джисон смеялся не переставая, а Минхо мрачнее туч над головой. Они забежали в первый попавшийся магазин, который оказался попыткой продавать никому ненужные вещи. Резвый дедушка с серой сединой, добрыми глазами и ласковой улыбкой дал им полотенце. Правда кухонное, которым наверняка вытирали руки, но Минхо было всё равно, когда Хан первым делом начал сушить его волосы. Играла эта самая пластинка. В комнате темно так, будто набросили тёплый каминный фильтр поверх их жизни. В котором можно спрятаться и отогревать не только тело, но и то, что внутри так долго может мёрзнуть. Джисон протягивает ему руку, Минхо ведёт по ней своей, пока не ловят и притягивают к себе. Они танцуют мимо слабых светильников, мелькая тенями по стенам. Под ноги попадаются то ножки стульев, то статуэтки и горки книг прямо на полу. Кто-то из них постоянно запинается и это до одури приятно. Мокрая ледышка начинала оттаивать после сушки в этом убежище и любимых руках, но стоило влажной и холодной одежде соприкоснуться, улыбка гаснет, как её и не было и морщиться. Хан сдержать хихканье не может, извиняется, в лоб целует, отстраняется. Тот день было невозможно забыть. Быстро почистив зубы, Хан бесшумно закрывает ванную дверь и крадётся к арке, ведущей к гостинную, аккуратно заглядывая в комнату лишь головой. Мало ли, и на него действительно охоту устроят. Сложно ещё было понять, в каких ситуация Минхо будет вести себя как капризный кошак, а в каких как слишком взрослый адекватный человек, поэтому он сразу думает про первое. Проигрыватель крутил чёрную пластинку на кофейном столике между мягким диваном и маленьким телевизором. Солнце поднялось выше, наполняя комнату более желтым оттенком. Как будто бы этот день залили смолой для того, чтобы почаще о нём вспоминать. Джисон и не против, совсем не против. Гостиная совмещена с кухней, разделяя комнаты только высоким столиком, что плавно, с угла, переходила в столешницу. Поэтому Минхо нашёлся чуть дальше. Он в чёрных трусах, чуть прикрытые майкой на оттенок светлее, что легонько развивалась при движении, потому что была сводной, решил приготовить завтрак. Сковородка трещала так, как если бы в неё положили яичницу. Нож стучал по разделочной доске и судя по падающим красным долькам, то был помидор. Его всегда завораживало то, как в кулинарных передачах люди как кухонные живые машинки нарезают что-то. Минхо умел так, и казалось, что он выпал к нему в руки прямо из одной такой передачи. Территория кухни целиком и полностью принадлежала ему. У неё были свои порядки, расстановка, мало знакома и не интересующая Хана. Он не умел готовить чего-то сложнее варки круп и яиц (да и это даже с переменным успехом), а так как в большинстве случаев готовить надо на двоих, то кормить любимого человека чистым рисом или яйцом было некомфортно. Хотя Минхо никогда ничего против не говорил. На кухне он выглядел к уверенно, серьёзно, знал вкусовые сочетания, какую специю надо положить (Джисон же вообще знал только про существование соли) и мог простые блюда превратить в гастрономический салют для рецепторов языка. В общем, досталась ему мини версия Гордона Рамзи. Смотреть на него в принципе было удовольствием. Потому что Минхо каждый день выбирал просыпать с ним. Минхо выбирал держать его за руку, целовать до сахарного токсикоза, сжимать в своих ладонях, как драгоценность, которую нельзя упустить и просто смотрел. Смотрел на глупого Хана, грустного Хана, Хана, который решил, что отличной идеей будет совместить несколько разноградусных коктейля, Хана который ураган, сметающий к чёрту их дверь в спальню, когда они только заселились, потому что “извини, увлёкся”, Хана, лезущего на стенку от жуков чуть ли не на потолок, Хана, который разбит, который срывается и смотрит злым взглядом, потому что понимает, что не на него, хоть и с ним ругаются И оставаться рядом. Делить вдохи друг друга, когда близко-близко, размывать напряжение ладонями, когда долго-долго и обещать любить друг друга вечно-вечно, потому что всё это ужасно глупо-глупо. И объятия такие долгие, поцелуи вкусные, взгляды искренние и чувства тонкие, словно вечные. Смотреть на увлеченного Минхо приятно, смотреть на его Минхо ещё приятней. В этом порыве собственничества Джисон подкрадывается (насколько позволяет врождённая неуклюжесть), замечают, конечно, сразу, но позволяют обхватить талию и положить подбородок на плечо. Жертва пылкого хановского сердца не ворчит и спокойно в объятиях нежится. Они не долго жили вместе, но уже сложили свой быт в часовой механизм. Иначе как объяснить, что он почувствовал момент, когда Минхо заканчивает финальный штрих яичницы специями и ставит турку с кофе на плиту. Хан любит его такого нежного и спокойного, показывающего своим способом привязанность к нему. Это щекотало каждый раз мощно стучащее сердце до наворачивающихся слёз или до прилива такой любви, когда сожрать человека хочется или искусать. Но завтрак уже был определён, так что второй вариант подходил больше. Мочка с серьгой оказывается в плену губ, оттягиваемая зубами. Под руками вздрагивают. — Скоро уже будет готово. Хан улыбается до надутых яблочек на щеках, налитых лукавством и совершенно чисто детской искренностью к шалостям с совершенно недетскими мыслями. — А если я скажу, что ты вкуснее? — Хан обнажает часть плеча благодаря растянутости домашней майки и шагает дорожкой лёгких поцелуев от самого уха к краю ворота. Минхо на вкус и ощупь что-то родное. То, что в руках ощущается идеально. То, что к месту в комнате, да и жизни, как будто всегда тут был и останется. Хотя у него хватало своих минусов, которые в данную минуту не играли никакой роли для прижимающегося к спине Джисона. Минхо издает шумный выдох и пытается скрыть свою уязвимость: — Принижаешь мои кулинарные способности? И Хан решает над ним сжалиться, понимая, что немного переборщил, но это было слишком приятно и необходимо, чтобы отказывать себе. Невозможно не пристать к человеку, который льнёт к вам, особенно, если при знакомстве казался ледышкой. Джисон отпускает его, перемещая ладони на плечи и немного отстраняясь. Потому что дело уже пахло не его коварством, а работающей головой Минхо. Голова Минхо - странный предмет, который до конца никто не может понять. Поэтому выбрать тактику убегания при начале её работы - самый действенный вариант на данную стадию их отношений. — Наоборот. Твоя еда невероятно вкусная, потому что её готовит восхитительно аппетитный человек. — Да ты что? — тянет Минхо слова, как тот офигенно вкусный сыр, который был добавлен в яичницу сверху и будет вкусно и глупо свисать с его рта лентами. И именно такая манера мигает Джисону жёлтой карточкой. — Ага, — так же “тянет сыр” в ответ. И тут же выбивает чужие мысли из головы, громким шлепком по упругой ягодице, обтянутой чёрной тканью. Ну что тут сказать. Джисон ещё в дверях откровенно залипал, он не мог нет. Да и у него есть оправдание, привычка не его. Это он так… позаимствовал на секундочку. Успевает отскочить раньше, чем к нему полностью развернутся. Голова кота работает быстрее хомячьего, поэтому в цепочке первый выше, но и последние бы тогда без хитрости вымерли. Ладони второй раз за утро хватают воздух. Джисон доволен чувством нашкодившего кота с его гордостью за совершенное. Зная, что ничего за это не будет, потому что милый и пушистый. Минхо не может оторваться от плиты, так как кофе и еда вещи капризные, особенно в доме влюблённых с розовой ватой в голове, поэтому просто разворачивается и облокачивается рядом с процессом готовки на кухонную тумбочку, складывая руки на груди. Вот вам и кот в ловушке. Смотрит так, как если Хан был чирикающей птичкой за окном. Пристально смотрит, уже зная, что в стекло врежется, если прыгнет. Если бы помяукал ещё для приличия, то было бы не отличить. — Отвечать за свои действия не собираешься? — мяукает Минхо восхитительно, Джисон так бы и слушал этот возмущённый тон, скрытый за серьёзностью и при этом улыбкой. Ответ ему дают через движения, которые ускользнули вместе с головой в музыку, окончательно скидывая с себя ответственность. “Милый, пушистый, маленький, глупенький, забавный, таких ты не трогаешь, а любишь”. Джисон, как и обычно, когда дурачился, переигрывал конкретно. Слишком ярко вскидывал руки, прогибался. Мимика вообще отдельное произведение искусства, ради которой можно собирать выставку гиперболизированных эмоций. Лишь бы Минхо хихикал над ним так искренне и завороженно. Ради такой картины Хан любил побыть лишний раз клоуном. И потому что смотрят на него так безнадёжно и отчаянно нежно, говоря: “придурок, просто невероятно глупый, не знаю, как я в него влюбился, но счастлив, что оно так вышло”. И Джисон понимает и отвечает “глупый, но твой. Придурок, но твой личный. Ты меня за это целуешь по утрам”. Всё только во взглядах, даже не в движениях. Слова читаются с глаз, где сердце проектором выступает. Хан игриво приспускает с плеча кардиган. И его жертва замирает, готовая меняться местами, как было ранее в спальне. Хан сверкает взглядом в сторону яичницы и поджимает губы, которые тут же возвращаются обратно, обретая оттенок малинового. — Твой кофе убежит. — С утра ты бодришь меня лучше чашки кофе. — А я уже убежал, — подмигивает Хан, поднимая обратно кардиган и танцуя уже задним ходом, снова слишком театрально напевая. I love to hear you call my name — прикладывает ладонь к груди, выражая молящее удовольствие. “Ну давай, малыш, скажи моё имя так, как ты всегда это делаешь” Oh tell me that you feel — встает на одно колено, протягивая вопрошающе руки к нему. Джисон только веселился и позволял свой душе плавать в том удовольствии, с которым на него смотрели, с которым отзывалась песня или чувство влюблённости в сердце. — Я люблю тебя. Хан замирает от серьёзности лица, с которым Минхо это говорит. Глаза мягкие, как одеяло, которым они укрываются каждую ночь, как лепестки лилий - первого букета, который он получил от него, лёгкость розовой ваты на двоих в тот же самый день в парке развлечений. Как если бы каряя радужка была библиотекой их отношений и сейчас он признавался, как любит пополнять каждый день новыми воспоминаниями и перелистывать затёртые страницы старых. — И я люблю тебя, детка, — отмирает Хан и пропевает в потоке музыки, снова откидываясь корпусом назад и театрально вскидывая руки, но уже к потолку и заканчивая, посылает воздушный поцелуй с ладошки, чтобы сбить градус серьёзности. Минхо усмехается, и всё же возвращается к готовке. Джисон позволяет себе ещё немного насладиться каждой клеточкой тела движением музыки по нему и подходит к окнам в пол, перед которым стоял обеденный столик на двух человек из тёмного дерева с такими же стульями. Он открывает верхнюю часть окна, так как нижняя выступала ограничителем, доходя высотой до локтей. Наполняет лёгкие утренним прохладным воздухом и отгоняет список дел на день, которые всегда коварно прокрадываются с самого утра, мешая просто пожить несколько часов без них. Улицы находились ещё в сонном состоянии. Редкие прохожие быстрым шагом рассекали улицы, пытаясь или догнать ночь, или обогнать подглядывающие между домов солнце, приближающееся к крышам. Он же не хотел быть ни первым, ни вторым. Хан выбирает быть здесь и сейчас. Чувствовать тепло квартиры, наполненной чем-то сахарно-теплым и солнечным, прикасаться к своему парню, целовать, зарываться в волосы, дразнить, любить и быть любимым. Танцевать от всей души, неуклюже, совершенно неловко и странно, но именно так, как хотелось в ту самую минуту, как почувствовал, что надо. Тёплые и крепкие руки обвили тонкую талию, пока нос зарывается в светлые волосы, наверняка уже грязные и засаленные. Но Минхо тащится так, словно от кошачьей мяты. Хану смотреть не надо, он помнит это выражение лица. — Поймал. Джисон просто очень хотел жить, а не существовать.