Удушье

      Еще не дойдя до комнаты, он ощутил его. Этот запах.       Запах был Тобираме знаком. Он рядом с ним вырос. Иногда этот запах читал им сказки на ночь. И нещадно избивал, когда ему или братьям случалось что-нибудь пролить.       — Как хорошо, что ты зашел! — Хаширама встретил его с распростертыми объятьями и широкой улыбкой на лице. — Тобирама, присоединяйся! — он поднял наполненную саке пиалу в приветствии.       Ему требовалась секунда, чтобы сморгнуть наваждение, и увидеть вместо пьяного отца своего брата.       Старшего брата, который снова был навеселе, напиваясь в компании своего лучшего друга.       Мадара сидел рядом: половину лица скрывали высокий воротник и отросшая челка. На Тобираму устремился знакомый взгляд, в космической мгле которого, вместо ненависти и презрения он увидел пугающее ничего.       В последнее время Учиха стал абсолютно нечитаем, и Тобирама не мог понять: то ли это из-за того, что его скорбь по погибшему брату, наконец, поутихла, то ли он настолько к нему привык, что перестал замечать его неприязнь.       А может, Мадара всегда таким был.       — Не нужно мне жаловаться на свою жену, — Мадара покосился на краснощекого Хашираму, — ты выбирал ее сам.       — Из-за беременности Мито стала совершенно невыносима! — Хаширама приуныл, и подпер ладонью щеку. — И я не жалуюсь, я поделился с тобой, как с другом! — он подлил себе еще саке.       — Она носит твоего первенца, — Тобирама сел напротив, недовольно глядя на расставленные на столе бутылки. — А вместо того, чтобы поддержать ее, ты сидишь здесь и заливаешь в себя саке…       …как наш отец…       — Думаю, у этой женщины есть право на тебя злиться, — закончил Тобирама, развернув принесенный с собой свиток.       — Тоби, и ты туда же, — лицо Хаширамы перекосила страдальческая гримаса. — У меня был очень тяжелый день, я имею право немного расслабиться!       Его передернуло от того, что брат позволил себе обратиться к нему так, по-простому, по-домашнему, интимно, при посторонних. Возможно, Хаширама не считал Мадару посторонним. Или алкоголь развязал ему язык. Тобирама прикрыл глаза.       Он уже устал оправдывать пьянство этого человека. Говорить себе, что Хаширама — не их отец, и он держит ситуацию под контролем. Что нет ничего плохого в том, чтобы «немного расслабиться», и что его способности к регенерации выветривают хмель из тела быстрее, чем наступят серьезные последствия.       — У тебя что ни день, то нелегкая, — недовольно проговорил Мадара. — Хватит, — он накрыл ладонью пиалу, не давая налить туда еще.       Он видел, что брат злился. Они начали кричать друг на друга. Хаширама обвинил Мадару в черствости. Мадара басил в свой высокий воротник о чести, и о том, что он «лицо деревни». Что он сам выбрал такую жизнь.       От их воплей начала раскалываться голова. Каждый вечер Тобирама приходил сюда, чтобы его одурманенный алкоголем брат что-нибудь не учудил.       Но если быть честным, хотя бы с самим собой — он приходил сюда, чтобы не дать своему брату окончательно спиться. Теперь он понял, что Мадара находился здесь по той же причине. Учиха ни разу не притронулся к выпивке.       Еще несколько резких слов в адрес друг друга, и Мадара замахнулся, рука в черной перчатке сжалась в кулак, чтобы выбить из Хаширамы всю дурь.       — Прекрати, — Тобирама молниеносно оказался рядом, перехватывая его запястье. Черные брови сошлись к переносице, во взгляде Мадары замерцали алые всполохи. — Лишняя бутылка саке не стоит того, чтобы портить отношения с моим братом.       Он знал, как Хаширама дорожил дружбой с этим Учихой. Он оберегал и ее тоже, не давая пьянству Хаширамы разрушить эту связь.       Хаширама издал тяжелый, как наковальня вздох, когда в дверь постучал сотрудник недавно сформированного подразделения — АНБУ. Он вышел из комнаты, оставив своего брата и Мадару в дураках.       Тобираме даже казалось, что он нарочно стравил их друг с другом, как диких зверей.       Глаза Мадары снова становятся черными. С уходом Хаширамы напряжение, повисшее в комнате, улетучивается. Тобирама отпустил его руку, кончики пальцев в черной перчатке едва задевают его меховой воротник.       — У меня уже давно нет отношений с твоим братом, — ответил Мадара, и сам, кажется, удивился собственной честности. Завис в замешательстве, пробубнил в свой воротник что-то невнятное, и, направив чакру в ноги, тут же сорвался с места.       Хаширама ставил дружбу с Учихой превыше всего. Даже собственной жизни.       Тобирама видел, что Мадара ценил это, и выражал признательность очень по-своему, брат ему был не безразличен.       У меня уже давно нет отношений с твоим братом.       Что все это значит?.. Разве от их дружбы ничего не осталось?..       Тобирама глухо рычал в подушку от злости и беспомощности, и до утра не мог сомкнуть глаз, думая обо всем этом.

***

      Ситуация вышла из-под контроля, когда делегация Киригакуре в очередной раз отвергла подписание мирного договора.       — Ну, что я делаю не так? — вздохнул Хаширама, прикладываясь к бутылке. — Мы предложили им такие выгодные условия!       — Может, вместо того, чтобы сидеть тут, и плакать, как ребенок, стоит подумать над новой стратегией привлечения союзников? — сегодня они были вдвоем, Мадара не пришел наблюдать за очередной попойкой своего лучшего друга.       — Не смей меня упрекать, я делаю все возможное! — Хаширама внезапно вышел из себя. Похоже, алкоголь уже ударил ему в голову. — Ты и Мадара, только и повторяете: «это твой долг, ты сам это выбрал!» Я не слуга Конохи, я ее лидер! Это разные вещи! И я заслуживаю уважение хотя бы от своего младшего брата!       — Интересно, что сказала бы деревня, глядя на такого «лидера»? — голос Тобирамы сочился сарказмом. — Хватит пить! — он ударил кулаком по столу, все чашки и бутылки подпрыгнули. — За что мне тебя уважать? За это? — он обвел взглядом пропахшую кислым перегаром комнату. — Ты недостоин, называть себя лидером, если каждый вечер заливаешь за воротник, как в последний раз!       Взгляд Хаширамы потемнел, кадык нервно задергался, вены на висках и шее вздулись. На лбу выступил пот. Все в точности, как тогда.       — Тобирама! — голос, от которого голова вжимается в плечи, а младшие братья бросают игры и разбегаются, как тараканы, мелочно радуясь, что провинились не они.       — Я сейчас все уберу, отец, — он потянулся к тряпке.       Он успел зажмуриться прежде, чем бутылка была разбита об его голову.       На него накатил ступор, Тобирама заторможено смотрел, как брат собирался проделать ровно то же самое, что и их отец в детстве.       Этого не может быть. Это не мой брат. Это не Хаширама.       — Довольно! — голос Мадары заземляет обоих. Учиха возник из ниоткуда, встал между ними, одним взглядом превращая Хашираму в провинившегося ребенка.       Он не дал своему лучшему другу превратиться в пьяного монстра.       — Тобирама, прости! — Хаширама в ужасе смотрел на бутылку в своей руке, будто не понимал, как она в ней оказалась. Будто не собирался ей только что ударить своего единственного брата. — Прости, я не хотел, — он потянулся к нему, чтобы обнять. — Я был не в себе, этого не повторится, я обещаю, — кольцо сильных рук сомкнулось за спиной, Тобираме стало нечем дышать.       Воздух стремительно покидал легкие, забивая их запахом перегара и дешевой закуски. Отвратительный шлейф запахов будто тянулся за Хаширамой оттуда, из прошлого. Тобирама захрипел, не находя в себе силы обнять в ответ.       Мадара стоял у окна. От яркого солнца, светившего ему в спину, его темные волосы горели красным.       Спасибо, произносит Тобирама одними губами.       Это слово упало в пропасть между ними как птица с неба.

***

      В переговорной тихо и пусто. Хаширама еще не пришел, обычно свои попойки он устраивал в этом закутке, обвешанным печатями, защищающими от прослушивания.        Тобирама опустился на диван, откинул голову на спинку, и прикрыл глаза, наслаждаясь тишиной. Обучать детей непросто, но деление на группы по три человека сделало процесс намного эффективнее. Правда, уставал он теперь гораздо больше…       Ему снилась спальня у него дома. Кто-то забрался к нему на футон, и уселся сверху. Тобирама не мог пошевелиться, чтобы столкнуть чужака. Ладони нежно гладили его по лицу. А потом насильно открыли ему рот, развели челюсти пальцами. Кто-то наклонился, и начала выблевывать ему в рот содержимое своего желудка. Воздух заполнил знакомый запах перегара.       Кислая рвота стекала по пищеводу, и жгла все внутренности, Тобирама лишь хрипел и задыхался, не в силах остановить эту пытку.       Он подорвался с дивана так резко, что споткнулся об стоящий перед ним стол, и неуклюже упал на четвереньки, прямо перед стеной, где висел портрет Хокаге.       Тобирама опустился перед ним на колени, как перед алтарем. Его сотрясали сухие спазмы, но рвоте неоткуда было взяться. Не на пустой желудок.       Пот струился по вискам, непролитые слезы жгли глаза. Перед самым пробуждением он смог разглядеть лицо чужака.       Это же лицо смотрело на него со стены.       — Эй, — он не заметил, как Мадара возник в комнате. — Что случилось? — он активировал шаринган, и вытащил из поясной сумки кунай.       Тобирама утер рот и уставился на Мадару. Ну, конечно, этот говнюк поймал его в свое уродливое гендзюцу!       Грудную клетку сдавило, вкус фантомной желчи во рту, спровоцировал новые спазмы. Тобирама снова давился воздухом. Это не похоже на гендзюцу. Он столько раз сражался с владельцами шарингана, и знал, что гендзюцу ощущается по-другому.       Гендзюцу можно прервать. Прежде, чем он успел сложить печати, Мадара ухватил его за шкибот, и усадил на диван.       — Да успокойся уже, нет тут никакого гендзюцу, — Мадара недовольно смотрел, как он, трясущимися руками складывал печати. — Не могу решить, — он сел рядом. — Ты ничего не рассказываешь мне из гордости или потому, что не хочешь меня расстраивать? — из-за высокого воротника показалась усмешка.       Тобирама глубоко вдохнул, чтобы собраться с мыслями, и проанализировать ситуацию.       Ему приснился кошмар. Очень яркий и реалистичный, но все же сон.       Мадара вовсе не пытался сейчас сжить его со свету. Учиха хочет помочь, и даже пытается шутить.       Последнее его особенно удивило. Мадара уже давно не зубоскалил над его братом, да и чувство юмора у него было так себе.       — Все в порядке, — ответил он, после недолгого молчания. — Я просто…       уже не выдерживаю       — устал.       Мадара, склонив голову на бок, сверлил его взглядом, но ничего не ответил на прозвучавшую только что ложь. А вместо этого сказал:       — Он не придет сегодня. У Мито начались схватки.       И вроде бы это счастливое событие в жизни брата, но у Тобирамы нет сил радоваться.       Он испытывал лишь тошноту при мыслях о том, как долго Хаширама собирался отмечать рождение первенца.       Они вместе направились к выходу. Мадара смотрел ему в затылок. Тобирама замедлился, чтобы пропустить его вперед, но тот сделал вид, что не понимает намеков.       А может, и правда, не понял.       Он врезался в Тобираму и так и остался стоять вплотную к его спине. Волны его дыхания раскачивали ворсинки воротника. Вопреки ожиданиям, паленым от Мадары не пахло. От него не пахло абсолютно ничем, и сейчас бы Тобирама сказал, что это самый лучший запах.       — Не важно, какой по счету раз он напьется — привыкнуть к этому невозможно, — неожиданно сказал он то, что Тобирама не решался произнести вслух. Признать, что проблема есть, и как сильно она его задевает. Что они оба скучают по тому, каким Хаширама был до того, как стал Хокаге, Богом шиноби, отцом и мужем.

***

      На праздник были приглашены почти все важные люди из деревни и за ее пределами.       Хаширама вместе с женой рассыпался в улыбках и благодарностях, принимая поздравления.       Когда официальная часть закончилась, началось обыкновенное застолье, где уже никто не пытался держать лицо.       — Вы наконец-то поладили! — Хаширама, уже изрядно подвыпивший, подошел к месту, где сидели Тобирама и Мадара. — Как здорово, что вы, наконец, нашли общий язык!       Тобирама сначала не понял, о чем он. То, что они не подрались, и вели себя сдержанно, еще не означает «нашли общий язык». Но потом он заметил, что Мадара сидел, вплотную прижавшись к его боку, закинув руку на плечо. Ладонь в темной перчатке лениво перебирала мех на воротнике, и, судя по лицу, Учиха откровенно скучал на этом вечере.       Тобирама не мог разобраться в своих чувствах, но он отчетливо понимал, что сидящий возле него Мадара напрягает его куда меньше, чем неизвестно какая по счету бутылка саке в руках брата.       — Вы на меня так смотрите, будто хотите убить, — Хаширама рассмеялся. — Я так счастлив, что вы рядом со мной в этот день! — он полез к ним обниматься.       Тобирама набирал носом воздух в легкие, но без особого успеха. Когда опьяненный Хаширама навалился на них своими медвежьими объятьями, сердце забилось так, как словно проживались последние минуты. Горло будто сдавило удавкой, Тобирама давился воздухом, который не мог вдохнуть вместе с парами алкоголя, источаемыми его братом.       — Все, иди уже, с женой обнимайся, — Мадара, наконец, его оттолкнул.       — Не будь таким суровым, — Хаширама обиженно поджал губы. — Когда ты женишься, мы обязательно будем дружить семьями! — его глаза так и сияли. — И я еще хочу погулять на ваших свадьбах! — он засмеялся.       Тобирама едва смог выдавить из себя вымученную улыбку. Он много лет назад себе поклялся, что никогда не станет отцом.       Ему за глаза хватало и одного.       Музыка становилась все громче, веселье было в самом разгаре.       Мадара, окончательно осмелев, что-то рассказывал ему на ухо. Тобирама смеялся, хотя и не улавливал смысла сказанного, возможно история вовсе и не была смешной.       Но его доводила до истерического хохота мысль, что от чужого человека, своего врага, он получал куда больше поддержки, чем от родного брата.       Что родной брат не видел того, что с ним творится на фоне его пьянок, а этот Учиха все понял.       И никому не сказал.       Он смеялся до колик в животе, подбрасывая очередное поленце в костер своего житейского краха, а по щекам текли слезы. Мадара задел носом чувствительную кожу за ухом, там, у кромки волос остался шрам от отцовской бутылки.       Тобирама дернулся от этого прикосновения, и тут же оказался стиснут в объятьях, до боли в ребрах, до невозможности вдохнуть. Он подумал, что его сейчас опять накроет приступ удушья, но этого не случилось. Сквозь слои одежды он слышал, как быстро билось у Мадары сердце, а потом замедлилось.       В этот момент он произнес два простых, бесхребетных слова:       — Прощай, Хаши.