утро

      Из соседней комнаты доносятся звуки работающей кофеварки. Скорее всего, это кухня — сонному Марку тяжело ориентироваться в пространстве чужого дома. Когда прошлым вечером Юта предложил заехать к нему, никто не готовил Ли к тому, что наутро придется ползать по полу в поисках хоть какого-то элемента одежды.       Взгляд Марка падает на стоящий в углу большой пуф — на нем лежат боксеры, футболка и стикер с размашистым «Надень это, если не хочешь прогуляться по квартире голым». Ли не хочет. Одежда ему немного мала, все же Юта более тощий и жилистый — проблема возникает с боксерами, которые слишком туго садятся в заднице. Марк лишь фыркает, натягивая через голову футболку, и выбирается в коридор. Аромат свежесваренного кофе проникает в ноздри.       — Ты уже проснулся?       Юта ловит парня, выглянув из-за угла — там находится ванная. Волосы японца немного влажные, на нем лишь широкие домашние штаны. Когда он целует Марка, парень ощущает на языке вкус мятной зубной пасты, от которой покалывает слизистую. В горле першит после вчерашнего, а еще наверняка изо рта воняет — Ли забыл повторно почистить зубы после того, как снова взял член Юты в рот, несмотря на заверения старшего, что сможет уснуть и со стояком.       — Ты из душа? — Накамото согласно мурчит Марку в шею. — Я как раз тоже собирался. — Ли чувствует прикосновение влажного языка к линии нижней челюсти, затем — и к мочке. — Ты приготовил завтрак?       — Только сделал кофе, — шепчет Юта парню в ухо, не ослабляя хватку на талии.       Марку становится интересно, всегда ли Накамото такой ласковый по утрам. Раньше им практически не приходилось совместно встречать новый день — кто-то непременно должен был уйти либо в свой номер, либо в свою комнату в общежитии. Даже когда они просто делили одно пространство, в нем непременно оказывался кто-то третий. Такими и были их утра — либо слишком мало людей, либо слишком много.       — Тебе заварить чашечку? — Голос Юты скользит между волос Марка, когда старший шепчет ему куда-то в затылок, прижимая парня к себе со спины и оглаживая его бока под футболкой. Ли только кивает. Он неосознанно жмется задницей к японцу, его ведет, аромат геля для душа проникает под кожу — Марк никогда бы не подумал, что может быть таким безосновательно нуждающимся. Наверное, во всем виновато их первое спокойное совместное утро.       Ли соврет, если скажет, что после каждой их ночи — не так и важно, кончалась она сексом или лишь поцелуями, а намного чаще и вовсе объятиями — просыпался в одиночестве или в последние предрассветные часы сбегал к себе.       Он помнит утро после их первого — «настоящего», как зовет его Марк — раза. Поясница болела, еще больше болели мышцы бедер и где-то глубоко внутри туловища — даже нельзя было точно сказать, относилось ли это к заднице. Казалось, что все тело, что было ниже груди, негромко гудело, ныло как после несильного удара о дверной косяк — словно органы, нет, не перемешали, а просто потрогали и забыли вернуть все до мельчайшей точности на место. Это было странно и совершенно не похоже на его самый первый секс. Тогда все было намного хуже. Может быть, сказался из ниоткуда взявшийся опыт, или аккуратность партнера?       Юта тогда не хотел отпускать Марка в его комнату, держал крепко под одеялом и целовал в заднюю сторону шеи в перерывах между всякими глупостями вроде «Останься, ты такой теплый» и «Пока не зазвенит будильник, ты никуда уйдешь, а я не заводил его». Ли, как и сейчас, чувствовал его ладони у себя на бедрах и боках; ощущал, как короткие ногти оставляли неглубокие алые бороздки на коже; помнил, как от этого перехватывало дыхание — и хотелось повторить то, что было ночью, но еще медленнее, еще слаще, еще нежнее. Он тихо стонал в ладонь Юты, которой тот прикрыл его рот — «Все скоро проснутся и услышат тебя, Марки. Как же так — они увидят тебя здесь, со мной, такого нуждающегося». У Ли голова шла кругом от одной только мысли, что его могут застукать. Кровь бешено бежала по венам. Ноги сами разводились еще шире, позволяя холодным пальцам Накамото гладить бедра изнутри, мять ноющие ягодицы, но больше не трогать, дальше не заходить.       Белье Марка лежало на полу — до него можно было дотянуться. Хватка Юты не была такой уж и сильной — из нее можно было вырваться. Желание не было слишком обжигающим — от него легко можно было отказаться. Но Ли продолжал стонать, продолжал жаться задницей к члену японца, понимая, что не получит ничего в ответ, продолжал слушать его бессмысленную болтовню на ухо — «Блять, Марки, неужели ты и правда хочешь, чтобы сюда кто-то зашел, раз так громко скулишь?» «Ты такой влажный, Марки, со вчерашней ночи. Я мог бы взять тебя прямо сейчас, ты ведь знаешь это и поэтому так ведешь себя?» «Мой Марки снова ведет себя как принцесса — хочешь, чтобы я все сделал сам, а ты словно и не причем, детка?»       Когда Накамото каждый раз обнимает его со спины, Марк постоянно вспоминает то утро, когда ему казалось, что японец каждой клеточкой своего тела слился с его — слипся, словно они оба сделаны из глины или пластилина, и умелый творец аккуратно провел по ним пальцами, влажными от воды, а затем прижал друг к другу, аккуратно специальным инструментом стирая линию стыка. И вот они теперь единое целое — если попробовать рассоединить, место разрыва пойдет волнами, заноет как открытая рана, заплачет кровью.       — Мой сладкий Марки, — снова шепчет Юта, целуя Ли в плечо. Его ладони все так же лежат у младшего на животе — пальцы очерчивают контуры проступающих с утра мышц, цепляются за короткие волоски под пупком аккурат над линией боксеров.       Они вдвоем прижались к стене в коридоре — Марк и не заметил, как это произошло. Он запрокидывает голову на плечо старшему, и тот одобряюще мурлычет — «Мой Марки». «Тебе нужно позавтракать», — добавляет Юта. «Тебе нужно набраться сил», — улыбается Юта. «А еще тебе нужно в душ», — хихикает Юта.       — Я воняю? — приподнимает бровь Марк, улыбаясь в ответ и понимая, что Накамото лишь пытается отшутиться, что ему так же больно будет отрывать от себя Ли, как и его — младшему.       — Ты пахнешь слаще меда, — шепчет тот. — Но утренняя рутина обязывает тебя почистить зубы и умыться.       — Я уже надел чистое белье.       — У меня есть еще, не волнуйся. Можешь взять сам, в комнате в комоде в верхнем ящике.       Когда Марк наконец-то отлипает, он получает на прощание поцелуй в щеку, словно обещающий скорую встречу, и прикосновение к пояснице, тяжелое и уверенное. Достав из ящика все необходимое — и ухмыльнувшись тому, как хаотично поверх чистого белья лежат несколько коробочек презервативов, в углу ящика теснятся бутыльки смазки, а под мятыми футболками прячутся вибратор и еще пара неизвестных Ли вещиц, — парень направляется в ванную. На ходу его снова встречает поцелуй — такой же невесомый, но уже в другую щеку. Из кухни идет аромат жаренных тостов — как по-американски.       Стоит влажному и тяжелому, как пуховое одеяло, воздуху ванной комнаты проникнуть в легкие Марка, парень залетает в душевую кабинку и хлопает дверцей. За пластиковыми стенками прохладно, капли конденсата стекают по поверхности, и можно спокойно настроить температуру воды. Бросив взгляд на полочку с принадлежностями, Ли замечает на ней две бутылочки геля для душа и два шампуня — один комплект Юты, а второй — Марка. Накамото все предусмотрел — «Засранец», — он хотел, чтобы младший пах собой, оставался собой и, конечно, не пропускал ежедневный уход за волосами. Ли хмыкает и — в угоду японцу — выдавливает на ладонь гель для душа с запахом хвои.       Когда Марк возвращается на кухню чистым и с влажным полотенцем на плечах, завтрак уже окончательно готов. «Все так по-американски», — снова думает Ли, глядя на тающие на тостах кубики сливочного масла и бутылочку кленового сиропа рядом с тарелкой. Черный кофе, сахарница, молоко в креманке — где только Накамото это все достал? Сам японец сидит за крошечным столом — завтрак на широкой барной стойке — и читает новости в планшете, лениво листая страницы оттопыренным пальцем и попивая кофе без сливок.       Марк жмурится от проникающих через окно лучей солнца. В такие моменты, когда Юта расслаблен, он ощущается как песни прекрасных женщин-исполнительниц. Ли сравнил бы Накамото с Ланой Дель Рей. Он пахнет поездкой в машине с откидным верхом, бензином и немного сигаретами, красным вином, вкусными закусками, поцелуями со смазанным блеском для губ и лаком для укладки волос. Его нужно придерживать за талию, глубоко заведя руку за спину, кончиками пальцев проникая под край футболки или майки, а губами припадать к шее или за ухом, шептать всякие прелести или пошлости, но шептать и шептать, хвалить и хвалить, целовать и целовать.       «Ты ощущаешься как смерть, потому что лишь она — вечна, darling», — говорит про себя Марк, представляя, как эти слова растеклись бы по груди Накамото влажными каплями. Он мог бы размазать их по его коже, задевая соски, вызывая щекотку от прикосновений в области подмышек и частое дыхание — от ключиц и живота. Можно сидеть на нем сверху, чувствовать упирающийся в задницу стояк, кататься на нем и повторять, как он прекрасен. Марк прикрывает глаза от удовольствия и с шумом ставит кружку на стол. Накамото словно его не слышит.       Ли хватает даже этого, чтобы возбудиться. Юта выглядит спокойным, он попивает кофе, его домашние брюки держатся на тазовых косточках — под пояс так легко запустить пальцы, коснуться еще влажной после душа кожи, слизать аромат цитрусового геля языком, проглотить и потянуться за новой порцией чужого тела.       Марк замечает, что эта шалость — громкая влажная фантазия посреди тихого уютного завтрака — сходит ему с рук. Он понимает, что японец не просто замечает, а буквально чувствует кожей его взгляд — на такое невозможно не обратить внимание, — и тот тут же прогибается в спине как кот, потягивается, отставив кофе в сторону, а потом снова лениво возвращается к чтению. Мышцы на его плечах и боках красиво выступают и подсвечиваются в утреннем сиянии проникающих сквозь частые жалюзи лучей. Еще несколько мгновений пристального наблюдения вынуждают Накамото оставить кружку, притянуть планшет к груди, практически уложив его на нее, а ноги вытянуть далеко под столом, задницей сползая на самый краешек стула. Одну руку старший словно случайно кладет себе на живот, водит пальцами вдоль ребер, кружит вокруг пупка, задевает резинку штанов и играется с завязками, то оттягивая их, то бросая словно от скуки.       В горле у Ли пересыхает. Он жадно глотает молоко прямо из креманки — Юта, переведший на него взгляд ровно в эту секунду, улыбается. Планшет отправляется к кофе, а сам парень переворачивается на бок — краешек стула больно упирается в бедро, а спинка — в руку, но наблюдать за таким Марком — одно удовольствие, можно и потерпеть. Когда Накамото запрокидывает голову и проводит рукой по шее, словно разминая мышцы, он слышит, как Ли негромко скулит.       — Тебе с чем-то помочь, Марки? — невинно спрашивает японец.       Он пытается поудобнее расположиться на стуле, чтобы бесстыдно не выдавать собственное возбуждение. Напротив него — лучший парень в его жизни: с влажными после душа волосами, в прилипшей в области груди футболке, с алым румянцем на щеках и шее. Юта со своего места слышит, как загнанно дышит Ли, как сильно хочет его, хотя сам наверняка не понимает почему. Накамото вспоминает глупую шутку из какой-то американской комедии: «Что это?» «Это утро». Вот и они, видимо, с Марком тоже по-своему встречают утро.       — Хен, я… — бормочет младший и крутит на месте кружку с остывающим кофе. «Как жаль, — Юта следит за этим движением и притворно про себя вздыхает, — я ведь сварил его специально для него, свежий и горячий».       — Что, детка? — Накамото медленно моргает, уперев в щеку кулак, скучая и продолжая другой рукой играть с завязками на поясе.       Взгляд Марка падает туда. Он смотрит всего мгновение, тут же поднимает глаза на парня и делает вид, что ничего не происходит, что это не он сейчас стискивает собственное колено так крепко, что на нем останутся синяки. Накамото приходится подняться с места — он не может позволить Ли себя калечить. Широкие штаны, видимо, неплохо скрывают возбуждение, взгляд младшего цепляется за оголенную грудь Юты и на ней и остается. Он шумно глотает, он возится на месте, он стискивает бедро еще крепче и ведет рукой вдоль ноги к колену. Когда японец, приблизившись, перехватывает ладонь младшего, Марк наконец-то выдыхает.       — Хен… — шепчет он. Парень помнит, что надо разговаривать, что если ты хочешь что-то получить, надо об этом сказать, и никто, даже Юта, не должен догадываться, что ему нужно. Это даже не что-то вроде дрессировки, это нормальное поведение, ни один человек на земле не может читать мысли другого. Но сейчас ему так тяжело произнести даже лишнее слово.       Когда Накамото спускается к его лицу и внимательно смотрит в глаза, Марк не может заставить губы шевелиться. Когда Юта приближается еще немного и неторопливо слизывает его молочные усы, Ли хватает сил только на то, чтобы схватить японца за запястье. Старший хмыкает и проникает языком в рот парня, а тот, вторую руку забросив Накамото за шею, тянет Юту на себя. И все, что он может издавать, — глухие короткие стоны.       Поцелуи старшего переходят на челюсть и щеки, оттуда — на шею. Ли уже не зажмуривает глаза — его веки расслаблены, он погружается взглядом внутрь себя и, чуть усилив хватку, прижимает Юту к себе и глубоко вдыхает. Тот обнимает его, устраивает обе ладони на талии парня, а потом — неглубоко — царапает ногтями кожу, ведет следы к животу, тут же ощутив под пальцами, как сокращаются мышцы и по коже бегут мурашки. Марк судорожно вдыхает, припадает губами к шее Накамото и так и замирает.       — Хочешь, чтобы я отнес тебя в спальню на руках? Как принцессу?       Ли стонет громче. От ярких картинок в голове кровь шумит в ушах и дыхание тяжелеет, веки наливаются свинцом — не поднять, — и парень жмется ближе, быстро кивает, скулит на «Скажи словами, принцесса», бормочет «Хочу», а на «Что именно ты хочешь?» отвечает: «Чтобы ты отнес меня в свою спальню. Чтобы сделал со мной, что захочешь».       Юта улыбается. Юта осторожно приподнимает Марка за талию, ставит его в полный рост, прижимает к себе и небольно шлепает по бедру — «Обхватишь меня ногами?» Ли мотает головой: «Я же не всерьез, не надо меня нести — я сам дойду». В воздухе мешаются «Иди ко мне» и «Я тяжелый, хен, не стоит». У Марка почти нет сил противиться, он медленно шагает в сторону спальни, утягивая старшего за собой. Тот фыркает себе под нос — «Я бы тебя донес, не глупи» — и глубоко целует Ли, стоит тому прижаться спиной к дверному косяку. Ноги парня подгибаются, Юта ловит его и делает два широких шага в сторону кровати.       Накамото знает, что Марк звучит как девчачьи песни 2010-х, все эти странные и нелепые композиции про любовь и веру в «того самого», бесконечные убеждения в том, что девочке не надо быть особенной, чтобы понравиться мальчику, ведь она уже не такая, как остальные. Юта боится, что если запустит пальцы в волосы парня, оттуда польется эта музыка — какие-нибудь Love Yourself Джастина Бибера или Perfect от One Direction. Он всегда был таким сладким на вкус и мягким на ощупь, как сахарная вата, как мягкие молочные булочки, как заварной крем, в котором вымазал нос. Накамото часто жадно целовал Марка, чтобы впитать эти ощущения в собственную кожу.       Юта вспоминает вчерашнюю ночь — как они приехали к нему после концерта, как Ли стонал от усталости, поднимаясь по высокой лестнице, а потом скулил под ним, стоило им зайти в квартиру. Крючки для сумок впивались в спину младшего промеж лопаток, царапали оголившуюся кожу — японец почти сразу стащил с него куртку и футболку и начал зацеловывать грудь, — а Марк кусал по привычке губы и старался молчать, пока Юта не прошептал ему: «Мы здесь совсем одни, детка, можешь не сдерживаться». «Не хочу смущать твоих соседей», — бросил ему в ответ младший. «У тебя не будет сил думать об этом», — принял подачу Накамото.       Тогда Марк поддался. Тогда он позволил расстегнуть свои джинсы, затащить себя в комнату, сначала одну — кухню, потом вторую — спальню, оттуда в третью — ванную. Тогда он позволил Юте себя целовать, кусать, гладить, мять, лизать, снова целовать и снова гладить.       — Эти твои стрелки.       Юта слизывал белые блестки с лица Марка, совсем рядом с внешними уголками глаз — по очереди, — они остались у него после выступления. А Ли мычал после каждого особо сильного толчка. Ему так нравилось снова чувствовать — прикосновения — и слышать его — вся эта болтовня. Марк запрокинул голову, горло расслабилось, и тихие, едва различимые стоны, больше похожие на скулеж, выходили из него вместе с выдохами и прерывались — как ножом отрезал — на вдохах, звучали загнанно — словно его душат, — жарко — будто под палящим солнцем — и отчаянно.       Зубы Юты у него на плечах, на губах, на груди. Он кусает и лижет, целует и небольно шлепает, мнет, тянет, прижимает, отпускает. Все воспоминания смазанные. Ли помнит только звуки и горячие ладони Накамото, то, как он держал его за талию — так красиво, широко расставив пальцы, отчего словно забрал его себе, как ребенок берет в охапку все любимые игрушки, чтобы ни одна не обиделась. Марк довольно жмурится.       Юта смотрит на младшего. Сейчас он рядом, спокойный и улыбчивый, немного возбужденный, с красными пятнами на ключицах и щеках, с расширенными дотемна зрачками и влажными губами. Японец жмется языком к ним, слизывает сахар. Стоит Марку потянуться к нему в ответ — Накамото переворачивает парня на живот, подкладывает под него одну подушку, вторую, делает все быстро, чтобы самому не передумать. На Ли все те же боксеры и футболка. На первых темное влажное пятно — Юта лизал член Марка прямо через ткань; вторая сбилась в районе поясницы, задралась на груди и, кажется, немного треснула по швам, когда старший потянул за воротник, чтобы оголить ключицы парня.       — Не хочешь сам? — Ли испуганно округляет глаза. Накамото приходится надавить на его задницу ладонью, и, когда парень проезжается пахом по подушке, понимает, чего от него ждут. — Или хочешь побыть… как это называют, Марки? Pillow princess?       — Не уверен, что этот термин используют по отношению к парням, — жмурится Марк, стоит Юте снова заставить его вжаться в подушки.              — А ты и не парень, Марки. Ты моя принцесса.       У Ли поджимаются пальцы на ногах, он весь съеживается, трется о мягкую поверхность постельного белья до белых мушек перед глазами. Он сам не знает, почему так реагирует. Наверное, все дело в том, как Юта постоянно указывает ему на те нежные, феминные стороны его поведения. Несмотря на то, что это про Накамото постоянно говорят, насколько мастерски он ходит по грани гендерных клише, почему-то именно Марку достаются от него все похвалы. Когда японец целует его, он говорит, какие у Ли сладкие губы — «Наверное, такие же, как у девчонок, которых ты целовал в школе, да, Марки?» Когда Юта придерживает его за талию или скользит руками ниже, он говорит, насколько у него мягкие на ощупь кожа и бедра — «Это, как мне кажется, самое прекрасное в девушках, чего никогда не найдешь в парнях, но ты и в этом идеален, Марки». Когда Накамото входит в него, он говорит, какие высокие и нежные у Ли стоны — «Боже, Марки, ты звучишь как развратная девственница, ты знаешь это? Как школьница, которую ее парень зажимает за воротами школы».       На самом деле, это про Юту Марк постоянно думал, какой он необычный, как он совмещает в себе все, что можно найти в каждом человеке на земле, а потому такой уникальный. Это про него Марк думал, какие у него сладкие губы, мягкие бедра, высокие стоны. Это он был для Ли образцом нежности и красоты. А теперь получается, что он сам, Марк, является кем-то столь же красивым — не просто для какого-то постороннего человека — для Юты? Интересно, сколько раз Накамото должен сказать Ли, что тот красивый, чтобы парень в это поверил?       Пока Юта целует его, Марк не перестает думать, хоть и ненавидит это. Его забавляет — не до смеха или улыбки, а до задумчивого поворота головы, приподнятой брови и тихого «huh?», — что они оба понимают под красотой черты, присущие именно девушкам, хотя являются парнями. Неужели имея романтические отношения с кем-то, в ком должно видеть красоту в ее мужском проявлении, Ли все равно обращает внимание в первую очередь на то, чем должны обладать — по мнению общества — исключительно женщины? Неужели в облике Накамото нет ничего типично маскулинного? Первыми на ум приходят широкие плечи и узкие бедра, накаченные руки и мощная челюсть, высокий рост и низкий голос — медиа всегда изображало красивых мужчин именно такими. Марк рос на таких представлениях о настоящих мужчинах. Есть ли у него что-то из этого списка? А у Юты?       Проследив за макушкой Накамото, опускающейся все ниже по туловищу Ли — и когда только его успели перевернуть на спину, — парень сосредоточивает свое внимание на ощущениях чужого тела. Каким он чувствует Юту, когда трогает его, обнимает, целует, прижимает к себе? Как ладони Марка ложатся на плечи, спину, талию, бедра Накамото? Думает ли он в этот момент, по-мужски или по-женски ощущается его кожа и запах, как звучат его стоны, каким и кем он ему представляется? Марку кажется, что это все сводится лишь к имени Юты в его сознании — наверное, он не умеет выделять какие-то черты и пытаться их анализировать.       — Ты задумался, детка, — хрипит Накамото, заметив, как притих Ли. С ним такое часто случается, Юта это знает и уже не волнуется, как это бывало раньше. Когда Марк перестает активно реагировать на его действия, это значит, что парень снова вертит в голове какую-то мысль, скорее всего, не такую, о которой стоило бы беспокоиться. Однажды после такой небольшой паузы Ли выдал ему что-то вроде: «Хен, а ты знал, что твоя кожа на вкус как молочный хлеб. А моя, как мне кажется, как лакрица. Скажи, а как ты думаешь?» Юта готов был ответить, что в разных местах Ли ощущается по-разному, — спелая ягода, сахарная вата, фруктовая горчинка, — но не хотел затягивать этот разговор — времени у них тогда и так было мало.       — Прости, я снова…       — Я знаю, детка. — Голос Юты звучит спокойно и уверенно, парень возвращается к губам Марка, целует его, и тот негромко скулит, когда чувствует чужую руку у себя на бедре. — Так что, ты будешь pillow princess или хочешь показать мне, какой ты старательный мальчик, и сделаешь все сам?       — Сам? — Глаза Ли прикрыты, он наслаждается мягкими прикосновениями пальцев к животу и губ — к шее. Он думает о том, с каким взглядом Накамото наблюдал бы за ним, если бы Марк решил сам заняться собой, гладил бы себя и терся о подушки, как японец сначала и говорил. Наверное, Юта бы не выдержал, подорвался к нему и поцеловал, закончил все сам, бормоча всякие пошлости вперемешку с нежностями. Или, наоборот, следил бы за Ли непроницаемым взглядом до самого конца, не позволил ни единой мышце лица дернуться в ответ на высокие стоны младшего. Марка одинаково сильно заводили оба сценария. — Я хочу сам.       Юта отодвигается от парня. В его глазах блестят огненные искры, и, прикусив губу, Накамото снова переворачивает Ли, снова подкладывает под него подушки, снова давит на поясницу, словно бы приложившись всем весом, широко растопырив пальцы и прошептав на ухо младшему: «Так давай, Марки, сделай это для меня. Покажи мне, как сильно хочешь своего хена. Покажи мне, как сильно ты любишь ласкать себя. Покажи мне, что ты делаешь, когда оказываешься в своей комнате один и думаешь обо мне».       Стоит японцу отодвинуться на приемлемое для них обоих расстояние, Ли вжимается всем телом в подушки под собой. Он чувствует, как трется членом о шов наволочки, и как его собственное влажное белье только усиливает ощущения от стимуляции. Марк думает о том, что мог бы оказаться в таком же положении, если бы Юта брал его со спины, прижав к матрасу, практически вжав в него, и это заставляет парня лечь на поверхность практически полностью горизонтально и начать активнее двигать бедрами. В его воображении руки Накамото на его талии, колени старшего упираются в его собственные с обратной стороны — потом останутся небольшие синяки; он говорит ему комплименты, он хвалит гибкость Марка и то, какие у него милые ямочки на пояснице, как красиво стекает пот по ложбинке между его сведенных лопаток и как сильно Юте хочется слизать его — «Но я не буду делать это, детка, ты же не хочешь, чтобы я вошел под неправильным углом и сделал тебе больно, ведь так? Я могу войти слишком глубоко — выдержишь ли ты это?» Ли хочется простонать, что, да, он все выдержит ради него; что Накамото может о нем не волноваться и сильнее вжимать в матрас, грубее брать, крепче стискивать. Марку кажется, что если бы это все не было лишь фантазией, на нем не осталось бы живого места уже к полудню.       — Хен, я хочу тебя, — стонет Марк. Он продолжает толкаться бедрами в подушку не столько осознанно, сколько в попытке побыстрее прийти к разрядке. Фантомное ощущение ладони Юты словно приклеилось к его пояснице — он не может приподнять бедра, он не может глубоко вдохнуть. Его поглотила его собственная фантазия — и не хватает лишь одной детали. Ли надеется, что Накамото все поймет.       Его поясница красиво прогибается, мышцы на ягодицах сокращаются, и Юта борется с желанием укусить парня. Тот приглушенно скулит, почти плачет и, широко открыв рот, пускает слюни на ткань. Накамото счастлив, что его собственные боксеры немного маловаты Марку, а потому сидят на его заднице куда лучше, чем это можно было вообще представить. Футболка задралась, обнажив горящий огнем участок кожи на спине и боках, живот прячется в ткани постельного белья. Юта касается Марка там — всего лишь проводит пару линий самыми кончиками пальцев, — и тот утыкается лицом в подушку, чтобы заглушить стон. Он почти хрипит — словно сорвал голос, — ускоряется, ноет как раненное животное и постоянно повторяет «пожалуйста». Старший пугается восторга, который ощущает в этот момент — неужели Ли и правда думает, что должен настолько долго и отчаянно молить, чтобы получить то, что хочет.       — О чем ты просишь, Марки?       Юта наклоняется к парню и шепчет ему в самое ухо. Когда младший вздрагивает от прикосновения чужих губ к своей коже — небольшие участки на щеках и шее, — у Накамото тает сердце. Его мальчик сейчас такой прекрасный и идеальный во всем, на что только может быть способен человек. Он даже не в состоянии сформулировать мысль, только пытается балансировать на грани оргазма, не позволяя ему случиться, словно хочет отдать это право Юте, словно он единственный, кто должен быть причиной этого.       — Сзади, — неразборчиво шепчет Марк. Он загнанно дышит, сжимая в кулаках простыню, и тянет ткань на себя. Она мягкая и скользкая, а потому тут же съезжает с матраса, сбивается в районе груди парня, а тот лишь подминает ее под себя, словно это как-то поможет притупить то, что он чувствует. — И ладонь на спине. В матрас, хен. Я хочу to get pounded in bed, хен, you know.       Ли путается в словах и рвано двигается, его бедра напряжены, а туловище Марк пытается удержать на одной ему ведомой грани между матрасом и воздухом. Он словно повис, боясь шевельнуться, но и не двигаться тоже. Ли неосознанно вертит задницей, сам того не замечая, дает подсказки, просит — практически умоляет — Юту сделать уже хоть что-нибудь. Когда ткань боксеров медленно скользит по его потной коже, Марк скулит — белье влажное от прекама и липнет к телу. Накамото хватает сноровки, чтобы лишь приспустить его, но не хватает смелости, чтобы понадеяться, что Ли будет достаточно податливым с прошлой ночи. Японец немного приподнимает парня за таз, берет смазку и действует на опережение — от ощущения даже малейшей наполненности Марк стонет и глупо рассыпается в благодарностях, как воспитанный щенок. Юту это забавляет; он бы даже подразнил Ли, если бы тому не было настолько плохо — он почти на грани потери сознания от перевозбуждения.       — Знаешь, Марки, — Накамото все же не может удержаться от невинной, по его мнению, шалости, — я бы хотел взять тебя прямо так, без презерватива, чтобы не терять ни секунды, потому что ты сейчас такой нуждающийся во мне — ведь ты такой, Марки? — Согласный кивок парня Юта воспринимает как зеленый свет. Он толкается пальцами еще глубже, и Ли давится стоном. — Но, к сожалению, мы с тобой два взрослых человека, верно? Мы понимаем, что так лучше не делать, так ведь, Марки? — Накамото двигается снова лишь после очередного кивка. — Вот и хорошо, детка. Тогда ты побудешь послушным и подождешь своего хена, пока я найду все необходимое, так?       У Ли сдавливает горло от рвущегося скулежа. Его мелко трясет, он жмется к матрасу, ощущая внезапную пустоту из-за отсутствия пальцев, и не хочет ждать. Марк не хочет, чтобы его оставляли в таком состоянии — он боится, что Юте придет в голову сыграть с ним в какие-то глупые игры с контролем оргазма.       — Не бросай меня, хен, — почти плача говорит Ли. Он решается схватить Накамото за запястье и потянуть на себя — сейчас он согласен на что угодно, лишь бы побыстрее избавиться от распирающего чувства в груди и внизу живота.       — Марки, — шепчет Юта, целуя парня в лоб, — я отлучусь буквально на мгновение. Ты сам знаешь, что комод в паре шагов — ты не заметишь моего отсутствия. — Его слова звучат убедительно. Старший не двигается с места, пока Ли не отпускает его руку и неуверенно кивает. По скромным подсчетам парня, и правда, проходит меньше секунды, когда Накамото возвращается и успокаивающе гладит его по спине и пояснице. — Ты такой молодец, Марки. Ты заслужил, чтобы хен помог тебе, верно?       Юта ведет себя осторожно и уверенно: одним аккуратным движением он спускает боксеры парня до щиколоток, приподнимает корпус Ли — совсем ненадолго, лишь чтобы им обоим было удобнее — и неторопливо, но в меру расторопно входит. Марк готов благодарить небеса, когда чувствует, как его опускают на матрас, а к его пояснице прижимают широкую ладонь и давят, давят, давят. Внутренности скручиваются — он толком не завтракал, — отчего все ощущается еще острее. Старший задирает ему футболку на спине, скользит пальцами по линии позвоночника и двигается быстро и глубоко. У них обоих словно не хватает сил на разговоры или милые пошлости. Марк не вполне понимает, сколько часов прошло с тех пор, когда Юта притащил его с кухни в спальню — по его собственным ощущениям, уже должен был наступить новый день.       Кончив, Ли — как ему кажется — ненадолго теряет сознание. Когда Марк приходит в себя, в голове словно растекается гул в пустом пространстве. Все мысли куда-то испарились, и теперь, как перед грозой, воздух наэлектризовывается, а аромат азота проникает в ноздри. Когда Марк окончательно осознает, где он находится, он ощущает, как Юта продолжает в неровном темпе входить в него — ему осталось еще немного. От переизбытка эмоций Ли на какое-то время теряет чувствительность. Он лишь осознает, как его член скользит по мокрым простыням и стимулируется по-новой, но не чувствует этого. Наконец, Накамото стискивает его бока, за сдавленным стоном следует тяжелое дыхание и негромкие «мой Марки, ты такой замечательный», «мой Марки, ты прекрасно ощущаешься», «мой Марки, мой…».       Ему гладят спину и бока, несильно мнут мышцы, практически любовно припадают губами к коже — Ли надеется, что он на вкус такой, каким бы хотел, чтобы он был, Юта. Старший широко ведет языком между лопаток, но все еще не выходит — угол и правда меняется, как Марк и фантазировал. Из-за этого парень негромко стонет — легкая покалывающая боль в мышцах обрушивается на него без предупреждения.       — Все хорошо, Марки? — шепчет ему в затылок Накамото. Одна его ладонь на тазовой косточке младшего, на вторую руку он опирается, вдавливая ее в матрас. Юта ждет ответ и на согласный кивок бормочет: — Хорошо, детка. Это хорошо.       Он подается назад — выходит, избавляется от презерватива, который с неприятным влажным звуком падает на пол — и тут же всем корпусом возвращается к парню, осторожно опускается на тело Ли, заставляя его одобрительно скулить. Марк с трудом может дышать из-за давления сверху и пропускает воздух небольшими порциями, от чего быстрее приходит в себя.       — Боже, мне опять нужно в душ, — удивленно шепчет он. Юта прыскает. — Что?       — Это первое, о чем ты подумал?       — В мой мозг поступало слишком мало крови, знаешь, она вся прилила к другому месту. — Недовольство в голосе младшего становится слишком очевидным. — Можно подумать, тебе сейчас не пришла в голову ни единая глупая мысль.       Накамото молчит, опаляя дыханием шею парня. Марк чувствует, как ресницы Юты, щекочут его щеку, когда тот моргает. Наконец, старший негромко хихикает.       — Я подумал, что завтрак, должно быть, уже остыл. — Ли сдавленно хохочет. — Я так старался, готовил его для тебя, а что в итоге? — Они оба уже откровенно смеются, не в силах пошевелиться, потные и уставшие. — Мы снова здесь, а я ведь даже не успел сменить постельное белье со вчерашней ночи!       — Боже, — неодобрительно тянет Марк. — Неужели?.. Господи, хен, это же мерзко.       — Это физиология — не смей назвать ее мерзкой.       После непродолжительной паузы Юта добавляет:       — Нам стоит сходить в душ и позавтракать. — За его словами не следует согласного кивка от младшего, и Накамото понимает, почему: — И мы, конечно, сменим постельное белье. Вместе. Если, конечно, не отвлечемся снова.