Honey, I'm home!

Тишина окутала бескрайние холмы и еловые леса, сплошь покрытые снежным покрывалом. Она промёрзла насквозь, застыла на холоде, и даже верхний слой белых искорок, так и не слипшихся с остальным покрывшим землю слоем, беззвучно бежит от малейшего дуновения ветра, будто песок с пустынных барханов. Им было за что цепляться, но не было причины, по которой они бы это сделали. Когда-то такой же снежинкой был и юноша, стоящий посреди бескрайнего чистого пространства, подобному первозданной пустоте в тот момент, когда в мире только появился свет. Он был, казалось, лишь одним из многих мироходцев, что приходили в тот мир и спустя пару минут покидали его снова. Просто маленькой частичкой своего народа, ничем, как он думал, не примечательный среди остальных. Однако нашлись те, кто, кажется, считали иначе... Те, кто, наверное, воспринимали его как личность... Те, кто, похоже, готовы были принять его, несмотря на различия, и... Те, кто точно подарили ему новые чувства. И он остался. Он почувствовал тепло от тех ребят, и, как подтаявшая снежинка, зацепился за них, вырвавшись из потока других путешественников. Он никогда не смог больше влиться в компанию своих собратьев, пусть и перекидывался с ними порой парой слов на родном языке, прежде чем они исчезали навсегда в облаке фиолетовых искр. Но он и не жалел об этом... Не жалел, как бы тяжело ему ни приходилось. Он волновался за кого-то. И это было так ново, так чудесно для него, что он не смог бы отказаться от всего что приобрёл в этом мире. Не смог бы оттолкнуть от себя друзей, семью, свои новые чувства только для того, чтобы снова быть свободным, снова лететь в потоке межпространственных ветров, снова быть почти молчаливым наблюдателем бескрайних просторов и множества обитателей всё новых и новых миров. И никакие последствия такой остановки и привязанности к кому-то его не пугали. Да, в него стреляли просто так, проверить, телепортируется ли он от снаряда, как другие эндермены. Да, его держали в тюрьме за то, что, как ему казалось, он не совершал. Да, его взяли в заложники потому, что он боялся за своего сына и хотел вернуть его, хотел, чтобы тот был в порядке. И да, его убили в попытке вернуть в темницу того, кому было наплевать на него. Но он не жалел об этом, как бы старые шрамы на его теле и психике ни ныли по ночам от боли, какие бы кошмары ни заставляли его резко возвращаться в реальность в панической попытке прекратить ужас и отдышаться, как бы голос в его голове ни твердил ему о том, что он только делает всё хуже и хуже до такой степени, что ему давно стоило бы устроить свою смерть. Потому что, несмотря на всё это, он мог очутить под рукой мягкие волосы или пушистую шёрстку тех, кого он любил больше всего на свете. Он мог услышать голоса тех, кому он был дорог, тех, кто невольно задержал подтаявшую снежинку рядом с собой своим теплом настолько, что заставил его желать вернуться из мёртвых ради этого тепла. Тепло, возможно даже больше, чем вес снега, заставляло их сплотиться в огромный слой. Эти люди также были кусочками снега на многих островках сторон. Просто они этого не замечали или не понимали, или не хотели понимать. Что же, Ранбу полностью осознавал это. И он счастлив был не быть одиноким снова. Тени в следах от его незеритовых понемногу синели, а закатное солнце клонилось уже к горизонту, когда молодой человек, наконец, вынырнул из омута своих мыслей и оглянулся на их с Таббо и Эймси массивный особняк вдалеке, а затем и на небольшой двухэтажный домик поближе. Такой уютный, напоминающий немного рождественские имбирные пряники... Их семейный дом. Его дом. Дом его семьи. Слабая улыбка растянула уголки тонких губ двуцветного лица. От этих трёх коротких фраз в душе начинало что-то ворочиться, как большой, пушистый и довольный жизнью чёрный кот. Ах да, нужно же покормить Эндерчест, он почти совсем забыл об этом. А ещё без смеха выслушать не первый и далеко не последний монолог мужа о том, что он мог выбрать любое нормальное имя для кошки, но назвал её как вечный сундук. И обнять любимого сына, которого он как-то чуть не назвал по приколу Тархуном. Слава богу, что Таббо успел доделать бирку с именем "Майкл" раньше, чем Ранбу переименовал свою. Уже стучась в дощатую еловую дверь, он подумал о том, что имена всё-таки и вправду не его конёк. Как всегда осторожно открывая её и, чтобы протиснуться в проход, сгибаясь почти наполовину, он походил больше на страшную бабайку из детских сказок, а то и на полноценное нечто из аналоговых хорроров. Но к этому зрелищу и фавн, и зомби-пиглин уже давным-давно привыкли, так что эндермен уже не боялся получить в живот печным ухватом. Или по лицу сковородищей. Оба способа отгона нечисти были больнее кинутого с перепугу распятия. Так или иначе, тихо закрыв дверь, Ранбу мягко улыбнулся до самых кончиков длинных остроконечных ушей, и, помахивая пушистой кисточкой на длинном хвосте, весело сказал: — Honey, I'm home!