Кристаллы души

Ночь Манисы обволакивала своей благоговейной прохладой; легкий ветер зазывал из далека дворцовых садов сладостный запах роз и пионов; под ногами шелестела и потрескивала майская трава, успевшая покрыться капельками ночной росы — сквозь эти капли тускло отзывался о себе полумесяц — бледный, тихий, холодный, но до чего же завораживающий. Пусть он и не был так велик как солнце, пусть свет его молочный не грел мирно спящих работяг, пусть не светил он на обозрение миллиардов людей — все равно прекрасный. Давно за этим Месяцем наблюдает молодой человек, прислонившись к окраине заостренной на кончике скалы. Наблюдает и пытается будто заглянуть за пределы дозволенного. Но Месяц все также бледен, тих и холоден. Он чувствует эту великую тайну, скрытую в ночной тишине и редких песнях сверчков. Он чувствует, как Месяц одиноко вздыхает, из разу в раз освещая нам — грешникам — путь истинный. Когда солнце уходит на покой, когда весь мир замирает в ожидании умиротворения, вот тогда приходит Месяц — быть может, крохотная частица этого мира, так услужливо и робко оказывая нам услугу. Погружает нас в царство Морфея, позволяет забыться, отключить разум и вдохнуть полной грудью. Ночью ты свободен, как филин мудрый в звездном небе. Ночью ты можешь предаться чувствам, истерзать душу и также зализать раны на сердце. Легкая шаль лунной ночи окутает тебя бережно и мягко, спрячет от всех проблем и грехов, укроет от жара солнечного и городской суеты, поможет дышать. Именно по этим причинам Никита приходит на этот обрыв каждую ночь среды — чтобы увидеть Месяц, что так безлико взирал на него сквозь пелену перистых облаков. Или это туманная дымка? В голове прокручивает произошедшие за эти дни события, глубоко вдыхает через нос и прикрывает глаза, зарываясь пальцами в темные, отливающие горьким шоколадом, волосы. — О Аллах Всемогущий, — губами прошептал шехзаде. — что же делать мне? И обратил он взор свой к Месяцу снова. Тот лишь мирно поблескивал на черном небе, единственный источник света. Никита слышит за своей спиной треск веток, но даже не дергается. Прикрывает глаза, некоторое время все ещё смотря на лунную колыбель, и устало усмехается уголком губ, даже не двигаясь с места. Источник шума приближается и вот уже садится рядом с ним, осторожно приземляясь на влажное зеленистое полотно. Некоторое время обе фигуры молчат, но спустя пару мгновений подает голос новоприбывший: — Вы снова здесь, шехзаде. — в голосе не было удивленных или обреченных ноток. Скорее, констатация факта. Сын падишаха вновь усмехнулся и на этот раз повернулся к фигуре. Сбоку от него устроился на траве молодой юноша, крепко сложенный: не широкие, но сильные плечи абсолютно расслаблены, однако стойка их всегда смирна, а осанка пряма, как ветвь клёна. Благородный профиль, вытянутый нос с горбинкой и точеные скулы. Глаза же скрывали пряди мерцающих на лунном свету длинных, неспокойных, словно воды Средиземного моря, волос. Колени его были согнуты и подтянуты к торсу, а руки капканом сложены на чашечках. — А вы снова ходите за мной по пятам, паша. — Никита произнес это тихо, однако голос его был подобен вековой стали. — И оставь эту формальность. Ты ведь и сам прекрасно понимаешь, что для тебя я никакой не шехзаде. Кудрявый воин согласно улыбнулся, кивнув головой вбок. — Настанет час, и мне придется так к тебе обращаться, Никита. Про нас итак ходят разные слухи, грязные, громкие… — Это так, но, Юрий… — темноволосый шехзаде дернулся всем телом, словно его окатили ледяной водой. Он сжал губы в тонкую линию и осторожно выдохнул, сдерживая накативший порыв эмоций. — пообещай, что никогда не станешь называть меня шехзаде Мотосэраном наедине. Иначе… — Иначе что? — издевательски хмыкнув, златовласый повернулся к своему другу детства на 45 градусов. В его глазах снова горел тот самый дикий, ребяческий огонёк. Никите этого так не хватало. С тех пор, как шехзаде отправили в санджак, Юрию покоя не было в Стамбуле. Он служил верой и правдой Османской династии чуть ли не с самого рождения. До тринадцати лет мальчишка заботился и охранял своего шехзаде, обучал азам военного искусства — отец Юрия [Савас] с четырех лет занимался с мальчиком фехтованием, учил стрелять из лука, вырабатывал в своем сыне отвагу и выносливость. Словом, готовил Юрия к тяжелому будущему — это послужило хорошей формой и складностью юного паши раньше времени. Несмотря на строгое воспитание и дисциплину, внутри Юрия никогда не потухал огонёк доброты и наивности. Он всегда оставался ребенком в теле сильного воина, искал приключения на свою голову и таскал за собой юного Никиту. А сколько раз эти двое сбегали из дворца, чтобы подглядывать в окна за горожанами, сколько раз пробирались сквозь дворцовые сады, чтобы посмотреть небо столицы, усыпанное миллиардами звёзд. Юрий называет их кристаллами души. « Говорят, что в звёздах заключены осколки душ павших воинов и падишахов. Они смотрят на нас, наблюдают и освещают праведный путь. Я называю их кристаллами. Когда-нибудь и мы там окажемся, друг мой… » Спустя два года, по прибытию из санджака, Никита не узнает своего давнего друга. Оленьи карие глаза уже не блестели от счастья, как блестят глаза у собаки, что дождалась своего хозяина; губы не расплывались в благой улыбке, а теплая ладонь не трепала любовно по отросшим волосам. Юрий замкнулся в себе, лишь изредка бросая на сына падишаха непонятные взгляды, учтиво кланялся и выполнял все приказы шехзаде. Возможно, паша и остался предан службе, династии османов, но никак не Никите. Он будто перестал существовать для него. Будто их долголетняя дружба перестала иметь какую-либо ценность для сына бея. Шехзаде места себе не находил, кричал и злился на своего бывшего друга и соратника. « Почему ты меня игнорируешь? Почему терзаешь мою душу своим холодным взглядом, иглами ледяных айсбергов? Ответь, за что ты так со мной, мой друг? Неужто я тебя обидел как? Отвечай!… » Юрий был для Никиты всем. Только ему мог доверять юный шехзаде, только с ними он делился самыми сокровенными тайнами, только с ним готов был убежать на край света. Со своим верным другом он чувствовал себя в безопасности, а надежные руки могли укрыть от любых невзгод и нежелательных взглядов. Никита помнит их последнюю ночь перед отъездом в санджак Амасьи. Тогда Юра ещё не имел права покидать Стамбул вместе со своим шехзаде по причине возраста — Никита старше паши ровно на 2 года. Никита помнит их первый и последний поцелуй — робкий, нежный, девственный. Помнит, как впервые увидел Юрия спустя два года. Возмужалый, крепкий и чертовски привлекательный юноша, с шелковыми пшеничными волосами и пухлыми губами. Помнит, как земля из-под ног ушла при виде друга, как сердце совершило кульбит и остановилось на мгновение. Юрий почтительно склонил голову шехзаде, губами прошептав: «Здравствуй» — Иначе я тебя в кусты швырну. На такую «угрозу» светловласый прыснул, откидывая голову назад и открывая обзор на изящную шею и подрагивающий кадык. Никита тяжело сглотнул. Как хотелось прикоснуться к нему губами, ощутить это тепло, запах родного и по-настоящему любимого человека. Шехзаде мотает головой в разные стороны, чтобы отогнать от себя наваждение. — Ты ещё и насмехаться надо мной смеешь? — картинно возмущается сын падишаха, изображая взгляд своего отца. Вот чем с Султаном они непохожи, так это характерами. Мехмет был строг и абсолютно не воспринимал шутки, а вот Никита наоборот, любил посмеяться от души над глупыми шутками своего друга Юрия. Бархатный смех заполонял покои шехзаде каждый вечер перед сном, сопровождаемый обидчивыми вздохами наложниц. — За 18 лет нашего знакомства не смеяться над тобой просто невозможно, — успокоившись, пролепетал Юрий, смахивая слезинку с щеки. — Давно мне не было так хорошо. — Не помню, когда мы в последний раз встречались вот так… спокойно, без обязательств. Я тебя почти не вижу в свободное от службы время. — Никита, я… — Нет! Хватит оправдываться, мне надоело бегать за тобой, добиваться твоего внимания, искать в твоих темных глазах что-то кроме покорности и равнодушия. Ты прячешься от меня, скрываешься глубоко внутри, и я это чувствую.Прошу тебя, не отрицай этого, Юрий. Поведай мне, что тебя гложет. — голос шехзаде звучал надтреснуто, а полуприкрытые глаза подрагивали вместе с длинными ресницами. — Мы ведь… знакомы с самого рождения. У нас никогда не было друг от друга секретов. Что же случилось с нами за эти два года? Кем мы стали, верный мой друг? И тот поцелуй… Неужели для тебя это ничего не значит? Ответь мне, не оставляй меня! Юрий тяжко вздыхает, обращая свой взор к Месяцу. Тот игриво поблескивал в зрачках воина. — Никита, я никогда не позволю нашей дружбе распасться. И я никогда не оставлю тебя. Просто знай это и верь мне. Я расскажу все, когда придет время. А сейчас… давай забудемся и просто проведем эту ночь вместе? Юрий поднимается на ноги, вслед за ним встает шехзаде. Он берет в свои руки его, несильно сжимает их и подносит к губам. В этом поцелуе нет ничего порочного, лишь искренняя нежность и любовь. Никиту ведет от этого влажного прикосновения, срывает остатки здравого смысла. Он обхватывает исхудавшее лицо хладными ладонями и соприкасается лбами с пашой. Целует лоб, затем одну щеку, другую. Целует кадык, шею, продолжая заботливо и самозабвенно поглаживать отросший затылок. Юрий мурчит, как кот, наевшийся сметаной, ластится наивно. Наконец его сердце оттаяло, позволило своему шехзаде коснуться себя, почувствовать себя уязвимым. — Что бы ни произошло, — шепчет Никита в губы воина. — Ты навечно останешься под моей защитой. Не посмеешь отвергнуть меня. Никакая дистанция, никакая власть не позволит нас отдалить друг от друга. Юрий облегченно улыбается и утыкается лбом в плечо сына падишаха. Так и стоят они во тьме ночной, а их силуэты, слившиеся воедино, обволакивает Месяц, все также безлико наблюдающий за двумя заблудшими душами, двумя юными сердцами, двумя кристаллами, обретшими покой друг в друге.