***
...Игра после этого не задалась. Он слишком долго задумывался или наоборот, не глядя выбрасывал карту. — Скучно с тобой стало, приятель, — проговорил Вега. — Сходил бы ты поспать. — Он опер подбородок на тяжелый кулак, глядя на Кайдена так, как будто понимал больше, чем подразумевалось за грубоватыми, неуместно-обыкновенными над космической могилой словами. Самому Веге предстояло то самое дежурство; Кайден — видимо, по привилегии СПЕКТРа, или потому, что перед отправкой на миссию его некогда было заносить в корабельный журнал по всем правилам (что имело некоторую связь связь с первым) — от смен был освобожден. Оставалось только кивнуть. С мучительной аккуратностью сложив карты — и отослав их через стол, к лейтенанту, легчайшим биотическим импульсом, — он поднялся и направился через короткий коридор: в корабельную кухню. В конце концов, он давно ничего не ел — дольше, чем было здоровым для его организма. Из шкафчика Кайден достал протеиновый батончик и прожевал, не чувствуя вкуса. Судя по упаковке, должен был быть банановым. Согласно справке по количеству необходимых калорий на его омни-туле — маленькое самописное приложение исправно выгружало ее в журнал каждый день, — дневной запас так и не был восполнен. Так что, подумав, Кайден добавил к ужину еще остатки печенья из вскрытой уже кем-то коробки. Там тоже содержалось много белка. Если доверять поставщикам Альянса, конечно, — как и со вкусом батончиков. Здесь, в пустой и темной кухне, начинало казаться — корабль вымер весь, целиком. Все последовали за Шепардом куда-то, откуда не возвращаются, а его, маловера, оставили позади — хотя достаточно было выглянуть в коридор, чтобы развеять эту иллюзию. Он включил было кофеварку, чтобы избавиться от давящей тишины — но уронил банку с кофе и едва успел подхватить у самого пола. Металлический блестящий бок кофеварки — массивной, внушительной, — показался на этом ракурсе частью какого-то большего, чуждого механизма. Огонек включенного питания пульсировал пронзительно-ярко. Напоминал о гетах, о наступлении в темноте. Уже руками Кайден осторожно вернул банку на место и решил ограничиться — пока — холодной водой. Сна и без того не было ни в одном глазу, что бы там Вега ни думал. Против машин и должны сражаться машины, как сказал бы кто-то другой. Шепард явно хотел с самого начала приспособить их к делу — и не скрывал этого: как приспосабливал всё и всегда, любые случайно добытые детали или оружие. Привычка колониста, как говорили: чтобы ничто не пропадало зря. А Кайден с самого начала не скрывал, что ему не нравится сама идея. И кто оказался в итоге прав?.. От воды ломило зубы, и горечь всё не проходила, ворочалась под языком. Даже если прополоскать рот. Нет, в самом деле. Чёрт с ним. Ему точно нужен сейчас не кофе, а кое-что покрепче. Да, Кайден знал: потом в поле зрения будут плясать круги, как в преддверии мигрени, и мозг в черепной коробке будет плавать, словно подвешенный в биотическом стазисе в двух метрах над землей — такой же недосягаемый для внешних сигналов и неуклюжий. На худой конец, хотя бы выйдет над этим посмеяться, и только. (Он помнит, как овладел стазисом по-настоящему — помнит, когда: после Терума, чтобы сопровождать Шепарда на миссиях чаще. Не «чаще, чем Т’Сони», нет, мысль эту он от себя гнал; просто — чаще. Шепарду требовалось время для перезарядки пистолета, для запуска дронов, для настройки омни-тула, в конце концов — и Кайден знал часть инженерных тонкостей, а оттого меньше отвлекался на считывание контекста, чем неопытная археолог-асари. В бою это значило многое. Десяток сбереженных секунд. Так он говорил себе.) Но… Побочные эффекты опьянения для человека с биотикой — противопоказание к выходу на задания (одна из причин, по которым Кайден предпочитал не пить; хотя и нарушил зарок после — временной, невсамделишной — смерти Шепарда). Сейчас это как раз к лучшему. Он не уверен был, что сможет повести себя профессионально. Что так же просто и без раздумий отзовется на приказ — отданный этим тихим, уверенным голосом. Почти мягким, цепляющим что-то в самой глубине. Несколько дней. Через несколько дней все будет в порядке — должно быть. Или никаких выходов вообще и не будет, геты не повернутся против них снова, решив, что пошутили достаточно, СУЗИ и Джокер доведут их безопасно до самой Цитадели, а там Кайден придумает что-то. В конце концов, еще оставался враг. Безответственно было бы дезертировать только из-за одного геноцида. …Лиара перехватила его на полдороге к бару. Ей — другому биотику — не нужно было даже касаться: жест скрещенных пальцев отозвался у Кайдена в усилителе. — И что ты собираешься делать? — Это звучало почти гневно, почти обвиняюще. — До ретранслятора еще день пути, — сказал он; как будто ему надо было оправдываться. — Не похоже, что кто-то из нас может сейчас понадобиться. Он не сказал: «ему». Но она, похоже, услышала. — Я не… — начала было Лиара. Осеклась. Смерила его взглядом, словно странную археологическую находку. — Ты так ничего и не понял, да? Теперь она смотрела на него с каким-то странным сочувствием. Раньше, на той «Нормандии», он ее немного жалел — одинокую, не готовую столкнуться с реальностью войны и жестокостей, — а теперь они словно поменялись ролями. Кайден смахнул искру смутного раздражения. Быть может, он и правда ошибся. Не разглядел. Быть может… в конце концов, доктор Чаквас говорила: после… манипуляций, будем называть это так, перенесенных в бытность у «Цербера», на лице у Шепарда остались жуткие шрамы. Нужна была хирургия, и — Кайден знает, видел: лицевые нервы страдают даже в более легких случаях. Он открыл было рот, чтобы переспросить Лиару — уточнить, правильно ли догадался, но она только окинула его еще одним долгим взглядом — как приливом морским плеснуло — и развернулась к лифту. *** Дверь бара уже была приоткрыта — и бесшумно скользнула в сторону до конца, пропуская Кайдена. Он ожидал, что кто-то был неаккуратен, уходя — может, даже оставил беспорядок на стойке, с которым придется иметь дело. Но он никак не ожидал увидеть здесь Шепарда. Тот даже не переменил одежду: остался все в том же, в чем был — когда пришел к ним, туда, в комнату отдыха. Мундир. Кайден не воспитывался в таких мыслях, которые предполагали особенно-священное отношение; «честь мундира» — это было что-то из лексикона покойной — вызванной сегодня в свидетели, как призрак неспящей совести, — сержанта Уильямс. Но слово продолжало вертеться в голове, пока Кайден стоял и смотрел Шепарду в спину: почти прямую, без складок. Шепард предпочитал всегда оставаться в форме, будучи на борту. Как еще одно напоминание: и себе, и другим. О долге, дистанции, дисциплине. Всех тех вещах, которые безумным контрастом смотрелись — с тем, чем коммандер занимался сейчас. Мерные, методичные движения рук — локтей, плеч — было не перепутать ни с чем. Слишком большой накопился опыт. Видеть Шепарда вот так — было почти дико: еще на той «Нормандии» всем было известно, что командир не... употребляет. Даже чтобы не обижать — разве что символически. (У его отца были проблемы с алкоголем. Так объясняла Кайдену Чаквас, во время очередного планового обследования по поводу головных болей: он подозревал, что доктору просто нужен был кто-то, чтобы выговориться. «Надеюсь, вы не будете у него уточнять», — сказала она напоследок. И Кайден собрался было переспросить... а потом вспомнил. Отец. Семья. Вся семья Шепарда погибла на Миндуаре. У него на глазах.) Но сейчас последовательность звуков говорила сама за себя — плеск, глоток, легкий звон. Как он мог вовремя не заметить? Не сопоставить? Он хотел было положить руку коммандеру на плечо — совершенно нормальный жест, которым не брезговали даже инопланетники; и тот, кто выдерживал широкую лапу крогана, выдержал бы и это. Пальцы сводило судорогой, как после слишком частой «штопки» барьера. Кайден сжал одну ладонь другой — останавливая реакцию. — Мне не нужно было говорить так, — произнес он. — Я не подумал. — Брось, — уронил Шепард, не оборачиваясь. Голос поначалу прозвучал неразборчиво. Похоже, он успел уже достаточно выпить. — Наверняка существовала причина, — продолжал Кайден. Это должен был бы говорить Шепард: объяснять им, что они сделали и зачем. — Мы, твоя команда, поймем. — Но ты не считаешь их достойными жизни? Гетов. Все равно. Это было утверждение; не вопрос. — Они не живые. Не то чтобы он тратил много времени на изучение останков — запчастей — противника; но есть основы, которые очевидны мало-мальски подкованному специалисту. Шепард был больше, чем подкованным. В отличие от Кайдена, у него была привилегия систематического образования. Он не должен был позволять себе сомневаться. После того, как… — Ложь. — Это не звучало, как обвинение. Та же самая мягкость — со смыслом, который компьютерная консоль могла бы вкладывать в вывод «FALSE» на экране. — У них даже есть что-то вроде религии. И свои схизматики. Еретики. То есть, были. Я их перепрограммировал. Переписал. — Шепард покачал наполовину полной — пустой?.. — стакан перед глазами, словно вымерял что-то. — Полтора года назад. Они заслуживали… так мне казалось. Кажется до сих пор. Кайден не понимал, о чем он. Понимал только, что это относится к тому времени, о котором как будто молчаливо согласились не вспоминать после его возвращения. То, что Шепард нарушил еще и эту невысказанную договоренность, задевало меньше, чем могло бы. — А ты просто не хочешь признаться. Потому что это означало бы, что ты убивал их. Убивал. — Шепард перекатил это слово на языке: словно сочную, готовую вот-вот лопнуть, виноградину. Но откуда бы ему знать — откуда понимать, каково это: стиснутые зубы, скрюченные пальцы, и труп у тебя под ногами — безобразный, похожий на чучело из музея; последствие принятого решения, которое не успело даже как следует вызреть — оформиться — в голове. Взгляд, полный шока — который после станет отвращением, избеганием. У Кайдена дернулась непроизвольно щека. Шепард повернулся на стуле. Немного, градусов на тридцать, но вполне достаточно, если стоять рядом. — Я ведь знаю, почему ты на самом деле в меня не выстрелил. — Голос Шепарда был такой же пустой, усталый, будто сморщенный и вывернутый наизнанку воздушный шарик. — На Цитадели, я имею в виду. Ты просто побоялся меня убить. Убить своими руками. На губах Шепарда мелькнула блеклая улыбка — сродни теням на стенах после взрыва атомной бомбы. — Ведь насколько плохо ты бы себя потом чувствовал, а? — Это было какое-то болезненное веселье, такое же непонятное и тревожное, как всё остальное. — А нужно было, чтобы я считал вас… тебя… главной угрозой Галактике, на почетном месте после Жнецов? — не удержался Кайден. — Может быть, так и есть. С какой-то точки зрения. — Шепарда по-прежнему будто веселило, не злило, все это: с поправкой на неподвижность опущенного в тени лица. — Но мне нельзя останавливаться. Я должен еще закончить войну. Шепард опрокинул в себя стакан с остатком золотисто-прозрачной жидкости. Встряхнул бутылку — пока еще не пустую, — и наполнил второй такой же стакан. Подвинул Кайдену, хотя тот еще не сел. Вопреки недавней отчаянной решимости, пить не хотелось. Снова. Дрожь в пальцах Шепарда, передавшаяся тонкому стеклу, выглядела неправильной до тошноты. И он хотел бы что-нибудь с этим сделать, но не знал, как. Не знал, имеет ли право на это — сейчас. (Кто из них не имеет — сам Кайден или Шепард?..) — Если ты был вынужден, — вытолкнул он изо рта. — Почему бы так и не сказать? Шепард в ответ коротко, лающе рассмеялся — Кайден раньше не слышал у него такого смеха, — но ничего больше не сказал. Только сделал новый большой глоток. Наблюдать за этим было мучительно. Шепард отбрасывал одну за одной возможности оправдания, а Кайден ничего не мог с этим сделать. — Мы ведь спасли людей адмирала Кориса, — сказал он. Кайден был тогда на мостике — снова не на планете, с ним, но хотя бы в пределах досягаемости принятого решения. Именно в тот момент он подумал, что может еще гордиться коммандером — тем, который принял, что кварианский адмирал не хочет платить такой высокой цены за свое выживание. Не нарушил его последнюю просьбу. Это было... честно. Кайден любовался им тогда — лицо, привычно лишенное глубоких эмоций, казалось торжественным, как в военных фильмах из детства. (До космической станции, отбившей у него охоту к такому жанру). — И, думаешь, это было самое правильное? — Это был такой поступок, за который точно не стоит себя винить, — твердо ответил Кайден. — «Не стоило», вы хотели сказать, майор. — Шепард перешел вдруг на обращение по званию, словно какие-то шестеренки, смазанные спиртом, сомкнулись иначе у него в голове. — А теперь стоит. Но бесполезно. Прошедшее время вошло во фразу беспощадной корректировкой. Ведь сейчас, действительно, какой был смысл? Судьба этих спасенных не отличалась ото всех прочих. Кайден закрыл глаза. Нельзя было уйти просто так. Бежать с поля боя. Он не простил бы себе. Послышались очередной всплеск, звон, глоток. Вспоминалось, ярко, как будто это было вчера — не три без малого года тому назад: гипнотизирующий голос мертвой асари, раздражающий стрекот чуждой мелодии на границе слуха. И поднятая рука Шепарда с пистолетом нестандартной модификации. Печальное, отрицательное покачивание головой. Парализующий разряд омнитула по площади. Единственный выстрел с точно просчитанной траекторией: почти удар милосердия. Ни Эшли Уильямс, ни Урднот Рекс, ни Гаррус Вакариан не видели в случившемся ничего. Только Лиара — но ее не было там: Шепард не хотел, чтобы ей пришлось выбирать между ними и своей матерью. Голос Кайдена оказался в меньшинстве. Издержки демократии. Тали’Зора отлеживалась в медотсеке еще до высадки. Кайден сам просил младший состав команды не беспокоить ее: так что, может, она до самого конца ничего не знала. А может, Эшли ей рассказала: по неявной просьбе своего капитана, в той манере, в какой только и могла. Чтобы спалось спокойнее. Теперь они обе спят вечным сном. — Сержант Уильямс не сомневалась бы ни в одном решении коммандера, я уверен. — Старший лейтенант Уильямс, — произнес Шепард четко, глядя чуть поверх его плеча. Кайден моргнул. Наклонил голову, осторожно, прослеживая взгляд (именно взгляд, вовсе не то, как падает свет, очерчивая линию шеи и челюсти Шепарда). — Старший лейтенант Уильямс, — повторил Шепард. — Посмертно она была произведена в это звание. И награждена медалями «Серебряного кинжала» и «Нова-скопления», высшими наградами Саларианского союза и Турианской иерархии. Вы не помнили этого, майор Аленко? Он и в самом деле не помнил. Это было не его дело тогда, сразу, — а после он слишком занят был тем, как со дна бутылки, и стакана, и раковины, куда он блевал по утрам, и чего угодно еще, на него глядело лицо Шепарда — которому он тогда так и не успел ничего сказать. Эшли — сержант Уильямс, посмертно-старший-лейтенант, — была частью той памяти. Частью невысказанного. — Вы… ты сам не говорил о ней больше. Как будто вам… тебе было всё равно. — Гнева почти не было в голосе. — Я удостоверился, что ее семья получит полный денежный эквивалент ее награды. — Шепард стиснул стакан ладонью. Фраза прозвучала чуть громче обычного — громче, чем нужно было, чтобы Кайден услышал. Отчаянно захотелось положить свою ладонь поверх его побелевших пальцев. — Это геты, — проговорил Кайден. — Геты и Сарен. Не… Договорить не выходило. (И как ты мог теперь, все равно толкалось исподволь; как ты мог — зная, что это началось с них.) — Это минимизация ущерба. Ты и сам это всегда знал. Кайдену показалось, будто внутри него что-то с уханьем падает вниз, летит, будто по пустой шахте лифта. Он думал, войдя сюда, что зря спешил обвинять. Теперь он вообще не знал, что думать. — Я мог бы сказать, что я не хотел. — Шепард качнул головой. — Но мы все убийцы, майор. Вопрос в том только, ради чего. У Шепарда на обычно гладко выбритом лице виднелась щетина — не чисто черная, просто какая-то темноватая, и Кайдену хотелось прикоснуться к нему, провести пальцами по щекам и подбородку. И, неожиданно для себя, он именно это и сделал. Голова закружилась от смелости жеста — как после слишком стремительного, биотикой усиленного, прыжка. Кайден опустился на соседний барный стул. Словно опасался не удержать равновесия. — Прошу простить, коммандер. Я… не хотел. — Не похоже. — Шепард наклонил голову в его сторону, словно впервые увидел в нем нечто новое — в этом неверном освещении — или просто вспомнил. — Похоже, наоборот. Но тебе нужно, чтобы у тебя было оправдание. Как со всем остальным. Улыбка Шепарда казалась щербиной, какую пуля оставляет на стали. Шепард попытался было встать, но Кайден схватил его за руку. Он всё-таки не мог отпустить его. Не просто так. Не сейчас. Они уже сидели однажды вот так. Настолько близко, что расстояние можно считать несущественным — несуществующим. Правда, полумрак под желтыми, будто ранеными, из последних сил горящими лампами — Альянс всегда экономит, с этим можно только смириться, средства идут на что-то другое, лучше беречь жизни, а не комфорт, ведь так?.. — ничуть не был похож на зеленое и голубое, беззаботно раскинувшееся вокруг открытой площадки кафе на Цитадели. Кайден пригласил Шепарда на обед, ни на что особенно не рассчитывая: просто провести вместе какое-то время, из потакания собственной иллюзии — что у них вдвоем могло бы что-нибудь получиться. Если бы Шепард не был тем, кто он есть. И Кайден мог улыбаться хотя бы тому, как по видимости расслабленно сидел рядом с ним Шепард, как смотрел по сторонам и спрашивал о чем-то совсем простом. О деле — и одновременно не о деле. Он мог притвориться, будто их связывает что-то большее, чем старый долг — череда взаимных обвинений на Горизонте, нити неловких фраз в больнице Гуэрта. (Он ведь даже не отправил тогда письмо с хоть каким-то объяснением, хотя несколько раз набирал — и стирал неудачные, слишком жалкие для офицера Альянса — черновики на терминале. Он считал, что не обязан был извиняться. По-прежнему так считает. Но все-таки…) А потом они отправились в космос, потому что Галактика не могла ждать, и на корабль опять шагнула миниатюрная кварианка, непохожая больше ни на кого. Та, о которой Шепард сейчас почему-то молчит. (И это молчание говорило больше всего, но Кайден не хотел слышать). Шепард наклонился ему навстречу, как заговорщик, готовый сделать признание. — А что, если я дам тебе оправдание? — Голос звучал почти трезво, ясно. Их лица были напротив, почти касаясь, но Кайден совершенно не был готов к тому, что Шепард сократит этот огрызок дистанции — одним броском. Рот накрыл рот, прижался, как могут прижиматься две плохо подогнанные технические поверхности. Пальцы, сильные, но не грубые, смяли мундир на плечах. — Всё, чего я хотел — это мир. Мир. Он четко, тихо проговорил это — не прошептал, именно что проговорил, пусть и едва слышно — Кайдену в самые губы. И глядел — до странности сосредоточено, прямо в лицо, хотя словно бы не видел перед собой. Или — не видел именно его. Но сжимал руки у Кайдена на плечах — уверенно, крепко. Так, что даже под жесткой униформенной тканью, верно, должны были бы остаться синяки. И ему стоило отстраниться, не продолжать — но Шепард глядел на него с такой настойчивостью, с нуждой, о которой Кайден мог когда-то только мечтать. Вместо этого он наклонился за следующим поцелуем сам. Губы Шепарда были сухие, спиртово-горькие — и Кайден не мог прекратить исследовать каждую их трещинку языком.***
Он плохо помнил, как они добрались до капитанской каюты. Их словно бы никто не заметил; дежурные несли свою вахту в других частях корабля — стратегически важных, но время отдыха уже давно уступило времени сна. Помнил холодную сухость ладони Шепарда — тот вёл его за руку, останавливаясь через почти равные промежутки времени между тусклыми пятнами ламп и оглядываясь через плечо: будто Кайден мог куда-то исчезнуть. Будто это было необходимое условие — перевертыш к мифу об Орфее. Но наконец он втолкнул Кайдена внутрь — пропустил впереди, если пытаться перефразировать. Кайден закрыл дверь сам, и после этого обернулся. Освещение было другим, более мягким. Он физически ощутил, как легче стало глазам. Запах освежителя не раздражал ноздри: мягкий аромат лесного дождя плыл поверху, как облака. Шепард уже стоял в ногах постели и не хотел ждать. Потянул Кайдена на себя, как будто вытаскивал с той стороны обрыва, при падении со скалы. Видно было, как напряглись его мышцы, и как выдохнул он со странным — чужим — облегчением, когда рука смогла выдержать вес. Так, врезавшись один в другого, они и начали раздеваться — то есть, начать пришлось ему самому. Это казалось даже лестным: вот, он ведёт. Конечно, у коммандера вряд ли был в прошлом подобный опыт. У самого Кайдена... бывало всякое. (На самом деле — ничего экстраординарного, выходившего вон из ряда. Во многих воинских частях происходит такое, особенно там, где не смешанный по полу состав. Ему оказывалось несложно уступать, делиться обществом в постели. Никто не давил по-настоящему — никогда. Просто... так получалось. Его благодарили потом. Как умели. Кайдену ведь нужны были — энергетические батончики, таблетки, особый режим освещения?.. Вот и славно. И к тому же, если бы он стал отказываться — отбиваться... ...кровь на стене, на полу. Лобная кость, треснувшая, вмявшаяся в податливый мозг. Месиво осколков и мяса вместо руки. Он не мог. Нельзя было превращать сослуживцев — каких угодно — вот в это. Ни под каким предлогом.) Но он всё-таки думал, что с Шепардом это будет иначе. Как — не знал. Просто — по-другому. Потому что он Шепарда на самом деле… Кайден сглатывал, усмехаясь про себя, стирая глупое, запретное слово даже в мыслях. Но всё-таки, всё-таки... ...Иначе — не было. Он попытался, конечно — сжать ладонь на его ягодице, почти дразня, но Шепард застыл в ответ, пока ставшая неловкой хватка Кайдена не разжалась; хотя позволил переместить руку — вперед и ниже, расстегнуть себе форменные брюки и запустить пальцы внутрь. Практичные ласки, пробуждающие эрекцию, тоже были привычными, из старых времен до «Нормандии». Вот разве что — постель оказалась широкой, удобной, не чета жестким армейским матрасам, на которых и одному-то растянуться можно только с трудом. Когда Шепард толкнул Кайдена спиной вперед, тот не ударился — ни локтем, ни плечом, ни затылком. Просто упал — и вскинул голову, желая видеть как можно больше: этого тела, не плакатного, не слепленного в 3D на потребу общей жадной фантазии, но сильного по-другому — гибкого, выносливого, умеющего подчиняться в любых обстоятельствах. Взгляд скользнул по груди, по животу, и — дальше; трусы тоже были форменные, из стандартного набора, как у него самого. Под ними заметен был… результат; свое собственное физическое возбуждение Кайден осознавал, но и что с того? Как еще ему было реагировать, когда... Мечты сбываются. Правда. (Еще одна усмешка, стертая с губ быстрым, учащенным дыханием). Шепард стянул белье — сначала с себя, хотелось бы думать, но никакого «после» не наступало; он так и стоял, чуть расставив ноги, освещенный сзади слабым гало цепочки небольших ламп. Будто бы сбросив оцепенение, Кайден сам приподнялся на локтях, двинул ладонями — неловко елозя бедрами себе в помощь, и в то же самое время не отводя взгляда от члена Шепарда. Тот блестел в мягком свете, будто приглашая попробовать и дотронуться, ощутить тепло и вязкую влажность. Кайден втянул воздух так резко, что пересохли приоткрытые губы. Он мог бы взять у него в рот. Сам, по собственному желанию. По крайней мере, если высказать это раньше, то желание будет уже собственное, целиком, верно?.. Но Кайден никогда не касался первым — так просто не было заведено. И сейчас он медлил; только чуть прижал край языка к зубам, толкаясь подбородком вперед, как мог бы толкнуться навстречу непроизвольному движению Шепарда. Шепард все же накрыл его застывшую ладонь своей, помог стащить с ноги кусок ткани. Перенес свой вес на руку, которой опирался справа от Кайдена, и навис над ним; Кайден чувствовал его член теперь уже на своем бедре, но снова не мог заставить себя прикоснуться — потому что Шепард смотрел по-прежнему: двумя дырами вглубь космической пустоты, ранней смертью целого вида. Шепард вдруг потянулся мимо него — поверх — привычным, автоматическим жестом — к таблеткам на прикроватной тумбочке. Только вместо того, чтобы взять пузырек, рука резко смахнула его на пол, будто досадуя на себя же саму. Пузырек катился, дробно перестукивая содержимым, и Кайден не мог оторвать взгляда. Название было ему незнакомо, но он знал эту категорию препаратов. Он часто, чаще прочих, бывал в медблоке, у Чаквас, и видел, как она цокала языком — эта маленькая мисс Зора, кварианка, где на нее найдешь, вот разве что аналог, и то условный, они ведь свой фарматех не сдают... Иммунные препараты, целый коктейль, который надо было смешивать, но не взбалтывать. Для контактов определенного рода — тоже. Такой, как она, больше нет. Больше нет. Такой, той самой, ни на кого не похожей. (Какой он, Кайден, всё же дурак). Он стиснул челюсти — и между его зубами тотчас же толкнулся язык. Как атакующий дрон: запрограммированный напор, ломающий оборону. Броня треснула, щиты давно пали; осталось только добраться до того, что внутри. Ладонь Шепарда легла поверх бедра, ненавязчиво предлагая раздвинуть ноги, и Кайден сделал в точности это — сам, не дожидаясь приказа. Сам сдвинул себе под спину серую — хоть и набитую чем-то помягче и поплотнее стандартного синтепуха — подушку. Шепард не закрывал глаз, но они были обращены внутрь — или в пустоту. (Или в небо, с которого падали метеорами последствия его действий, которых он, почему-то, совсем не умел бояться заранее). Движения его были размеренные, экономные. Не столько ласка, сколько именно подготовка — коммандер Шепард хорошо относится к своим людям; не хочет причинять им лишних неудобств. Кто угодно расскажет. Кайдену даже удавалось не думать, откуда — почему — взялась смазка. Из-под той же подушки, возможно. Будь это декстро-состав, он должен бы раздражать, верно?.. Он плохо представлял себе, какой уровень неудобства считать нормальным. В последние годы он работал больше один; и контактов у него не случалось давно. А телу хотелось чувствовать больше этих пальцев, твердых и скользких. Шепард никогда не любил применять больше силы, чем необходимо. В нем была... едва ли не мягкость, странная для военного. Он спускал курок, не колеблясь, но каждый его жест насилия выглядел — как заранее заданная программа, выполнение максимально лаконичного алгоритма. (Быть может, не стоило так и удивляться, что он выбрал машины, не... человека, в конце концов). Кайден любил наблюдать когда-то, как его командир — тогда еще просто командир — возится с техникой; как перебирает пальцами запасные части, как касается проводов. Во времена той, первой «Нормандии» они чинили технику вместе. Время от времени. Или даже втроем. Кварианка — маленькая, удивительно компактная даже в своем костюме со всем множеством встроенных функций и механизмов (Кайден не делал вид, что сможет понять хотя бы половину; его инженерные навыки всегда были достаточно средними, плодами долгих трудов, собранными с упорством сквозь ежевечерние мигрени у слабо подмигивающих мониторов — чтобы заслужить свое место, не прибегая к… другому) — действовала почти с той же деловитой экономностью, что и Шепард, но заметно более живо. Ее юркие трехпалые ладони танцевали над внутренностями бронетранспортера «Мако» — или над корпусом выведенного из строя гета. Омни-тул — сумасшедшей, нестандартной модификации — щелкал, выводя одно голографическое изображение за другим, а следом преобразовывал их в подходящие инструменты, и всё это казалось не просто технической процедурой, а какой-то разновидностью искусства — или сложного спорта. Так мог бы играть артист — уличный музыкант, либо слишком бедный, либо уже имеющий всё, что нужно, чтобы думать только о музыке. В этом дуэте легко было почувствовать себя лишним. «Признайся себе: ты сейчас ее ненавидишь». Шепард повернул пальцы внутри, почти раскрыв ладонь, как будто это давняя его привычка: готовить к сексу кого-то с твердыми, неподатливыми покровами, которые плохо выделяют даже подобие смазки. «Она умерла. Погибла». Но тело отвечало — немыслимо было не отвечать, не тянуться — как он тянулся всегда: принадлежать, быть частью целого, не изгоем. «Она была на твоем месте. Здесь. Всегда». Движения остановились. Кайден застонал, неразборчиво, жалобно-требовательно. Как сам не ожидал от себя: даже сейчас. «Ее ничего из этого не спасло». Шепард уперся ему в грудь раскрытой ладонью, останавливая, а другой рукой зашарил, зашуршал под матрасом. Один из расставленных пальцев случайно задел сосок — электрический заряд прошел по напряженной нервной системе. Но не ушел дальше, вне. Кайден только сжал пальцы Шепарда своими, пока была такая возможность. Приподнял голову и вытянул шею, чтобы разглядеть предмет поиска. Презервативы. Подумать только, что Шепард… В груди у Кайдена поднималось что-то — как теплое течение под полярным льдом; но следом он заметил маркировку на упаковке — и не мог больше оторвать глаз от жгучей красной полоски, пока Шепард — в несколько экономных движений — раскатывал латекс по своему члену. Выглядело дико — соблюдать эту предосторожность, именно сейчас. Но красная маркировка убила готовую сорваться шутку-вопрос прямо у Кайдена в горле. «Третья степень», противоаллергенная линия, проверено для контактов с представителями… Он выдохнул резко, мысль оборвалась, когда он почувствовал Шепарда — собой, вопреки льду под грудиной и слою защиты. Шепард приподнялся на руках, над ним, накрывая его тело своим целиком, как тенью. Как будто делал отжимания по нормативу — настолько это было лишено страсти, полно усилия. Но Кайден не мог не подаваться навстречу, комплементарными движениями, как в проворачивающихся шестернях. Именно здесь он и хотел быть. Именно так. Всё честно. Они действительно составляли сейчас единство. Нечто цельное. Может, даже прекрасное: как прекрасна машина, которая работает гладко, без перебоев. Не думал ли он сейчас, как Тали? Или вместо нее? Если Шепард не мог исправить больше ничего, лучше было бы всё оставить, как есть. «И не мучать тебя возможностью, что у тебя теперь появится шанс». Он приказал бы внутреннему голосу замолчать, наконец, но вместо этого застонал громче, поднимая голову навстречу Шепарду. Ища еще точек соприкосновения: кожей, губами. Сам Шепард не целовал его больше, и глядел куда-то поверх его головы — а удовольствие упрямо нарастало внутри, всё более интенсивное, как свечение биотики, когда собираешься с силой для направленного воздействия (для удара): одновременно и часть тебя, и нечто отдельное. Одновременно в пределах — и за пределом контроля. Шепард знал, что делает, как положено профи по инженерной части; Кайден уверен был — ему вполне хватит этого одного: непреклонного ритма, цветной ауры за глазами, похожей и непохожей на предвестницу неизбежной мигрени. Он ускорился сам, поднимая бедра навстречу — насаживаясь, сжимая собой, и чувствовал отклик Шепарда, чувствовал, как что-то проворачивается у того в горле, пока сжимаются зубы и играет на скуле желвак; пока руки сжимаются почти на самом плече Кайдена — почти, близко. Ему хватило бы, напряжение пульсировало, как внутренности бомбы — той самой, где были всё те же геты, и сине-зеленый пляж, и чужая смерть, — но Шепард, держа баланс — с опорой теперь только на одну руку, — потянулся поверх его живота. Так дергают за рычаг, который останавливает систему; классическое завершающее движение, родом из древности, как в двадцатом веке — или в учебных симуляциях, с которых когда-то начинал Кайден, только вернувшись в Альянс. Одного этого движения хватило Кайдену для финала. На фоне этой жестокой, яростной вспышки он почти не заметил, как Шепард выскользнул из него: так выскакивает из пистолета использованный термозаряд. Кайден перекатился на бок; по привычке, усвоенной давно, как дисциплина. Возможно, в следующий раз Шепард действительно попросит у него то, что Кайден не успел предложить. Или попросит Кайдена попросить (жестом, прикосновением — проводя по его горлу с той же механической легкостью, как проворачивают в автомобиле ключ зажигания). Еще одна компенсация. (Ведь у Шепарда давно уже могло не быть ничего такого — кто знает, сколько — ведь все эти микробы, даже не половая система в контакте с другой такой же, а уязвимое для инфекций горло…) Вот почему он не заговорил об этом сам. На самом-то деле. Горечь снова собралась под языком вместе со слюной; отчаянно захотелось смочить гортань. Из-за спины Кайден услышал, как шуршит простыня. Это Шепард перекатился на бок по своей стороне и бросил ему край. Коже — горячей, еще чувствительной — прикосновение ткани показалось неласковым по-военному. — Здесь есть душ, — проговорил Шепард. Это было первое, что Кайден услышал от него с того самого поцелуя в баре. Да, был такой слух. Его распустила офицер связи Трейнор, Саманта — Кайден так и не выяснил, в чем точно состояли ее должностные обязанности, но подозревал достаточно; правда, так и не понял, в чем выгода сплетен про душевую для контрразведки Альянса. В свое время у него просили более конкретных сведений; и он отсылал их, даже ненавидя себя, даже представляя, во что превратится осторожное пожатие руки Шепарда, если тот узнает — а он любил свой корабль, свою — и Андерсона — «Нормандию», как никакую еще, даже эту, совершенную убийцу. (Очередная неживая любовь. Мертвая, похороненная во мраке и холоде Алкеры.) В душе Кайден включил воду, не глядя — просто хлопнул ладонью. Струи ударили по спине, по согнутой шее; где-то с минуту он простоял так, пока не вспомнил — зачем (после чего именно) понадобился ему душ. Губка — не армейская, какая-то гипоаллергенная, с так и не отклеенным пластиковым значком производителя с Иллиума, — нашлась тут же, на одной полке с мылом и прозрачным шампунем. Кайден смыл пот, смысл следы собственной спермы с живота и чужой — с внутренней стороны бедер; и, отжимая губку, стиснул ее в ладонях так, что та, похоже, надорвалась. Сразу же сделалось стыдно, запоздало и смутно. Ему не полагалось ничего ломать. (Только на поле боя, если так нужно, но и тогда это не доставляло удовольствия — было просто работой, тяжелой, требовательной). Он аккуратно зажал край губки между креплением и стенкой кабины. Когда за ней потянутся (потянут) в следующий раз, все случится как бы само собой. Никто не будет виноват. Вряд ли в душе установлены камеры, чтобы СУЗИ могла донести на него.***
Пока Кайдена не было, Шепард сложил его одежду в углу постели. (Это не выглядело заботой; только продолжением аккуратности — никаких разбросанных, лишних деталей, что Кайден замечал за другими инженерами, с кем доводилось служить и работать). Оставалось кивнуть. Благодарная форма этого движения шеи — мышцами вспоминалась сама. Он тоже носил форму; в конце концов, это был корабль Альянса, военный корабль, и за это можно было держаться — что он не просто пошел, как на поводке, а продолжал службу. За что держаться, как не за это? (Хотя он никогда не был подлинной частью системы, никогда не принадлежал ей от всей души — но теперь ему легче понимать Эшли Уильямс, тогдашнюю; так и не ставшую какой-то еще другой). Сам Шепард одеваться не торопился — по крайней мере, целиком. Трусы на нем были снова. Он собирался спать, дошло наконец до Кайдена. Разумеется. (Как Шепард любит спать, интересно?.. На спине, вытянувшись по-армейски прямо — или положив голову на локти? Сам Кайден из-за головных болей привык засыпать на животе, лицом вниз; так было удобнее всего. Он мог бы позволить Шепарду обнять себя поперек спины, если бы тот захотел. Не захочет). На корабле везде один и тот же, плюс-минус, температурный режим. Время суток — условность. Значит, Кайдену вовсе не сделалось сейчас холодно. Просто не могло. — Завтра перед прыжком придешь. Вызов будет на терминале. Пальцы Кайдена соскользнули с последней пуговицы мундира. Он застыл — вдруг, как схваченный стазисом, — понимая: это был не вопрос. Обернулся — каждая мышца ныла, дрожа от усилия. — В это же время, — уточнил Шепард. И взгляд у него был — всё такой же остановившийся. Ровный. Неживой. — Ты не имеешь права мне приказывать, между прочим. Я такой же СПЕКТР, как ты. — Кайден не узнавал собственный голос. Наигранная легкость, почти шутливость — прямиком из поверхностных экстранет-заметок «как говорить с любовником после секса», — не спасала от того, как режет язык, почти физически, кромка правды. Было бы легче, если бы Шепард сказал сейчас что-то вроде: «По милости Удины». Это было бы оскорбление — но с этим можно было бы жить. — Хорошо. — Как-то слишком легко, вместо этого, согласился Шепард. — Да, хорошо. Хакетту будет нужен СПЕКТР в его ставке. Я по понятным причинам не могу быть у него в распоряжении. Адмирал уже делал запрос. Я отвечал отказом. Вернемся на Цитадель — отправлю ему новое письмо. Кайден не позволил себе судорожного: «Нет». Столько-то самоуважения у него еще оставалось. Но предложение все равно заставило его пошатнуться. Он… не выпрашивал, ведь верно? Не напрашивался на борт. Он... просто подошел тогда. Потом, когда кровоток Цитадели, восстановившийся после заговора, мог без подозрений донести его до ангара. И сказал… Он вскинул глаза, вглядываясь прямо. Пытаясь поймать отражение того, что увидел после тех своих слов — о том, что не может забыть, как целился в своего капитана, о том, что хочет вернуться и вернуть долг, — но во взгляде напротив по-прежнему плыли по пустоте мерцающие обломки. — И где от меня больше пользы: там или здесь? — Кайден спросил, почти уверенный в шантаже. Но Шепард моргнул, словно не ожидал вопроса. Лицо вновь ожило, на мгновение — второй или третий раз за весь день. — Там, наверное. — Шепард дернул плечом: жест шарнирной куклы. — С точки зрения военных ресурсов. Смотря что тебе надо услышать. Ты ведь здесь потому, что сам захотел. «Здесь» имело больше одного смысла. Он и правда хотел. Но не так. Не этого. — Но я не заставляю. Походило на эхо, прелюдию к каким-то другим словам. Серое воспоминание о темной, серой планете. (…Гранаты от доктора — как же там ее, Бейнем? — кончились быстро; оставалась последняя, и они приближались с двух разных сторон: две женщины с искаженными судорогой лицами и пятнами на коже. Одна в прошлой жизни была полицейской, Кайден не запомнил ее имени, а другая, Хана, осталась единственной выжившей с упавшего корабля. Шепард тут же перекинул гранату Кайдену — тот занял выгодную позицию за ближайшим ящиком удобрений. А сам встал, перекрывая путь этой самой Хане — одинокой и маленькой по сравнению с фигурой в белой броне. Кайден успел после броска гранаты — после того, как подхватил в воздухе тело женщины, не давая ей упасть как мешок и задохнуться с концами, и такое использование биотики нравилось ему куда больше, — успел обернуться, когда от Шепарда до последней из кукол Торианина оставалось совсем чуть-чуть. Вовремя, чтобы увидеть, как Шепард просто разрядил пистолет ей прямо в лицо. Насмерть. Сразу. (Как падает потом этот пистолет на щербатый пол, он не слышал. Слишком сильно шумел на Феросе ветер. Нельзя было сказать, показалось или не показалось). «Она все равно улетела бы из колонии. Она говорила сама». Именно так Шепард потом ответил старшему из колонистов, мистеру Блэйку, когда пришло время возвращаться на борт. Это было объяснение, которое ничего не объясняло. Человеческая жизнь есть человеческая жизнь, в конце концов. Все остальные, кому не посчастливилось заразиться спорами, были спасены, но Кайден все равно давил внутри себя детскую почти обиду; и, может быть, поэтому крутился около «Мако», притворяясь, будто оценивает состояние орудий, а капитан сидел на ящике из-под запчастей — там же, на нижней палубе, — и ковырялся в омни-инструменте, по которому пришелся прямой удар агонизирующего древнего растения. Вот Кайден и увидел тогда, как маленькая кварианка спустилась из теней, подошла к нему, совсем неслышно, и что-то так же тихо сказала, блеснув щитком шлема — а Шепард коротко улыбнулся и позволил Тали дотронуться пальцами до своего плеча. То, на что сам Кайден так и не решился — хотя стоял рядом, искоса разглядывая не смытые до конца — от рассеянной усталости — следы грязи, синяки под глазами, — пока ожидал, что командир сам скажет что-нибудь. И после того, как кварианка отошла, Шепард действительно повернул к нему голову. И сказал… что он сказал тогда?..) — Можешь уйти, быть сам себе СПЕКТРом, можешь остаться и приходить. Дело за тобой. («Я никого не заставляю»; вот что он проговорил тогда, с тенью другой, совсем не Кайдену предназначенной улыбки, отчего эта тень выглядела теперь дико и почти страшно). — Я не хочу бросать «Нормандию». (Не хочу отказываться опять. Не хочу делать шаг назад и потом глядеть в небо, мечтая, чтобы на корпусе этого корабля не было маркировки «Цербера», потому что...) — Ты не хочешь принимать ответственность за некоторые вещи, майор, — качнул головой Шепард. — Как я и говорил. Поэтому ты не смог выстрелить в Удину. Или в меня. Кайден стиснул зубы. Разве это его вина? Он не хотел чувствовать это снова, не хотел распоряжаться чужими жизнями — но ему пришлось, после Иден Прайм, и теперь… — Но иначе нельзя. Хотя тебе правда некуда идти, по большому счету. — Тогда зачем предлагать? — Хорошо. Не предлагаю. Но ты же видишь и сам. Воротник сдавил горло, и он сглотнул. Шепард смотрел внимательно, не жестоко. «Нормандия» знала Кайдена, даже если была другой. Давала ему возможность быть тем, кем хотелось всю его службу — специалистом, даже когда это означало «почётного гостя обзорной палубы». Если он вернется сейчас в Альянс… «Ты видишь и сам». Скорее раньше, чем позже, ему просто дадут под командование других таких же — новобранцев с привилегией облучения в материнской утробе, мальчишек и девчонок, которых едва выучили стрелять. Скажут вести их в бой, и он не сможет ослушаться: это ведь их Альянс, и он, Кайден Аленко, — майор, и время военное. — Биотики очень нужны на передовой. — Как ребята из школы Джек. — Как они, — кивнул Шепард. Мягко и пусто: так ложится пушистый пепел на место взрыва. — Знаешь, — проговорил он с такой же интонацией, — она писала мне на днях. Ей уже прилетают первые похоронки. Шепард и ее не заставлял, да; только не остановил, не помешал отдать войне все, что у этой странной… особы было. «Всё, чего я хотел, это мир». Отдать тому, что будет после этой войны, так вернее. Если хоть что-то будет. Не существовало допустимых исключений: во имя мира, надежного из надежных. Этого ли он не понимал, по мысли Лиары? Если да, тогда ему и не хочется понимать. — Прости, — уронил, наконец, Шепард в этом болезненно натянутом молчании. Приложил два пальца к виску, помассировал коротко — мучительно знакомым Кайдену жестом. — Заговариваюсь. Хотя не стоило бы. Никто из вас не заслуживает такого. И снова, проклятие, захотелось к нему прикоснуться. Как в баре, где сегодня всё началось. Возможно, Шепарду подошел бы тот легкий массаж от головной боли, подсмотренный в экстранете — во время последней увольнительной перед Марсом. — Мне, знаешь ли, — проговорил Шепард еще раз, глядя в стену мимо него, — идти тоже некуда. Только вперед. Там, впереди, должен был быть вечный мир. Спокойствие, справедливость — может, только такие, как справедливость и покой космического кладбища, механического, рассчитанного по всем инженерно-математическим правилам торжества. Может, и какие-то другие. Каких никто представить себе не может. Но никто и не запретит надеяться зря. — Я приду к тебе. Завтра. — Кайден протолкнул сквозь горло слова, словно нитку в узкое игольное ушко. Точно так же, как нитка, они подрагивали, стремились расползтись, смоченные густой слюной. Но Кайден всё не отводил взгляда, и Шепард услышал — как будто конец невидимой иголки задел его самого. Не вздрогнул. Дернул плечом — это больше всего походило именно на рефлекс. Реакцию на укол. Махнул рукой — тенью экономно-властного жеста с капитанского мостика. Оставалось только кивнуть и развернуться на пятках. — Сможешь найти меня в баре, если понадоблюсь раньше, — бросил Кайден уже от самой двери. До последнего он надеялся, что Шепард скажет: «Не пей», но тот не стал давать бесполезных советов. Или просто мгновенно уснул; но это-то, спустя столько часов, как раз было простительно. Да и тем более. Миссий в ближайшие два дня — на время пути между ретрансляторами (между одной гонкой от Жнецов и другой) — действительно не предвиделось. А остальному — остальному алкоголь, и даже постэффекты головной боли, ничуть не помеха. Пожалуй, хотя бы за это следовало быть благодарным.