Мы были вместе, помню я… Ночь волновалась, скрипка пела… Ты в эти дни была — моя, Ты с каждым часом хорошела… Сквозь тихое журчанье струй, Сквозь тайну женственной улыбки К устам просился поцелуй, Просились в сердце звуки скрипки…
А. Блок
Прохладный из-за недавней грозы ночной ветер нес с собой бриз черного моря и слабо колыхал шторы, обрамляющие открытое нараспашку окно одной из просторных комнат крымского дворца Юсуповых. — Митя, ну полно! Ты с самого своего приезда говоришь всего о трех вещах: война, Распутин и он. Не надоело? — в голосе молодого графа, возившегося у граммофона, зазвучали нотки недовольства. Сидевший на обитом темно-синим бархатом диване великий князь, свел брови к переносице, на которой тут же образовалась вертикальная мимическая морщинка, затягиваясь крепкой сигарой, почти сразу выдыхая клуб сизого дыма, щекочущего нос своим табачным ароматом, пропитавшим уже все в этом помещении. — Молю тебя, не превращайся в ревнивца и солдафона. — иголка опустилась на пластинку и мелодия какого-то томного французского романса заполнила комнату. Феликс в несколько шагов оказался у дивана, опустился на него, усаживаясь нарочито близко к князю и касаясь его колена своим, протянул руки к бутылке вина, дабы с присущими ему манерностью и грациозностью, которые, кажется, текли в его голубой крови еще с рождения, наполнить бокал до самой широкой точки и протянуть его августейшему князю. — Он мой давний друг из Оксфорда, а ты, мой милый, тратишь свой отпуск впустую. Выпей. В очередной раз сдаваясь под взором этих глаз, обрамленных густыми черными ресницами, Дмитрий принимает бокал. Быть может, Феликс прав, но щемящее чувство собственничества от этого никуда не исчезает. Он женитьбу с Ириной Феликсу до сих пор полностью не простил, а тут появляется очередной английский франт, именуемый оксфордским приятелем и перетягивающий одеяло на себя. Алкоголь приятно растекается по гортани, но напряжение по-прежнему остается с ним и неприятно давит на все тело изнутри. Пластинка продолжает крутиться. — Прекрати быть таким хмурым. — Феликс отпивает вина и его колено вновь, как бы невзначай, касается колена великого князя, явно его настроя не разделяющего. Граф с неудовлетворением это замечает. Снова вслушивается в музыку, снова пьет, и вино ударяет в его голову импульсом острой жажды танцев и внимания князя. — Потанцуй со мной, — вдруг предлагает он и, не дожидаясь ответа, берет Дмитрия за руку и тянет за собой, поднимаясь с дивана. Дмитрий следует за ним. Опять. Холодные кисти соприкасаются друг с другом. Романс начинается заново. — Вести мне? — наконец спрашивает князь, глядя в упор графу в глаза так, словно пытаясь найти ответ на все неозвученные вопросы о своем месте в жизни Феликса, которое и без того было кристально ясно. — Разумеется, Ваше высочество. — тонкие губы трогает кокетливая полуулыбка. Дмитрий берет Феликса за талию и, уловив ритм, делает шаг. Тот в свою очередь кладет руку на плечо, располагая аристократично длинные пальцы на офицерском погоне. Они прижимаются друг к другу ближе, откровеннее, чем полагается и двигаются на автомате, мыслями витая совершенно не здесь, а в сознаниях друг друга. Шаг, шаг, разворот, снова шаг. Комната оказывается недостаточно просторной для спонтанных танцев, но им, оттанцевавшим на балах не один вальс и не одну скорую кадриль, легко удается обходить препятствия в виде мебели. — Ты любишь меня? — внезапный вопрос, после очередного разворота. Феликс недоуменно глядит в большие, завораживающие зеленые глаза напротив, выжидающе смотрящие на него. — Ты все из-за него? Митя, это глупо, — Феликс театрально хмурится, демонстрируя нежелание продолжать эту тему. — Ответь, — тон князя становится требовательным, а лицо неузнаваемо серьезным. — Люблю. Ты спрашиваешь очевидное и ведешь себя до неприличного странно. Дмитрий медлит мгновение. Они все еще танцуют, кружась по окутанной приятным полумраком комнате, только теперь напряжен и озадачен Феликс. Снова шаг, снова разворот. Они оказываются прямо возле граммофона. Неожиданно для Феликса и самого себя великий князь целует его, вжав в стол с граммофоном так резко, что тот пошатнулся. Иголка съехала с пластинки и граммофон, жалобно издав последний звук, умолк. Юсупов, опешивши, отвечает с запозданием и думает невольно о том, насколько порой Романов может вести себя странно и насколько ему все это нравится — даже его собственничество, иногда совершенно неуместное, но всегда невероятно льстившее. — Я единственный? — Кому я такое позволяю — да. Взор Феликса опускается на губы Дмитрия и тот вновь приникает к его собственным, призывно приоткрытым губам напротив. Мысли у обоих мгновенно сбиваются в кучу, уступив место разгоревшейся страсти. Дмитрий целует так, будто губы Феликса, всегда для него доступные, вдруг сделались чем-то запретным, недосягаемым, до чего он только дорвался и теперь не в силах отстраниться. И Феликс отвечает ему с неменьшим рвением, тянет князя, хаотично и жадно оглаживающего его туловище, скрытое в миг ставшей раздражающей и дразнящей одеждой, своими руками, за плечи на себя, сильнее сокращая ничтожное расстояние между ними, желая быть еще ближе, чувствовать чужое тело, слышать сердцебиение в унисон со своим и не прекращать пьяных поцелуев.