Firework

Молли было глубоко за сорок. Он видел за свою жизнь столько, что уже перестал чему-либо удивляться; он знал наизусть трель автоматической винтовки и вой сирен-цикад, звучащих в полутьме. Молли плевать, кто вы и откуда, сколько у вас конечностей и оба ли крыла на месте. Молли никогда не спросит, где вы взяли каплю керосина или фитиль, откуда у вас кусок мыла или моток медной проволоки. Вы можете принести мех, краденый с чужой шубы, кошачий ус, вырванный прямо из-под носа у хищника, чистую (или окровавленную) марлю — его интересовал только товар. И больше всего он ценил те продукты, что давали свет. Обычно к нему за ними и приходили. Многие покупатели, едва увидев в его руках оранжевый огонёк, сходили с ума и бились в истерике, хлопая крыльями по стёклам. Другие же застывали на месте, и вывести их из транса помогала только массивная оплеуха. Пожары были нередким событием в тех районах, где жил Молли. Миссис Мотте, у которой он снимал квартирку в одном из низких домов на окраине, рассказывала о нескольких пожарах из-за других постояльцев. Но о нём, бывалом вояке, она могла не беспокоиться. Мало того, что за время службы Молли научился держать себя во всех четырёх руках, у него, к тому же, за столь долгую работу со светом выработался иммунитет. Всю войну Молли хранил за пазухой фотографию. Уголки её потёрлись и согнулись, а один даже подгорел; когда Молли вернулся с войны, он вставил фотографию в рамку немного большего, чем ей требовалось, размера и задвинул как можно дальше на верхнюю полку. На фотографии был он, ещё молодой и без жутких шрамов на лице, и она — дневная бабочка, своими яркими белыми крыльями перекрывающая стоящего рядом серого Молли. Если бы не война, может, у него было бы больше фотографий с ней, может, она была бы сейчас рядом. Может, её брат бы выжил, а отец не приказал бы вернуться домой. Может быть. Молли не трогал фотографию и не замечал её, а, может, делал вид, что не замечал. Он коротал вечера, пересчитывая не всегда положительную прибыль, поглаживая револьвер и рассматривая его в свете самой яркой лампы, которую ему когда-либо приходилось видеть. И эта лампа была живой.