Ведьма и гусь

Если уж быть совсем честным перед собой, больше всего в суровой и полной тягот жизни бродячего менестреля Андро нравились не выступления по трактирам, когда Миха буквально рвал на лютне струны и залихватски отплясывал с полногрудыми трактирщицами, сжимая в зубах розу (что с неполным комплектом зубов было, конечно, трудно, но, в общем-то, терпимо), а просто бродить с Михой по полям-лесам от села к селу, от города к городу. Сидеть с ним вечерами спина к спине у костерка, уютно потрескивающего, как сухой валежник под тяжелыми лапами срущего в лесу медведя, и чтобы Миха задумчиво так струны перебирал и мычал себе под нос что-нибудь, а у Андро бы на это его подмумукивание разморенного теплом сенного стойла теленка сами собой бы какие-нибудь слова романтические складывались. Про колбаски, например, домашние - потому что по дому иногда ой как скучалось. А потом сидели бы они, обнявшись, и Андро бы Михе тоненькой такой палочкой в золе от костра рисовал - то вурдалаков каких, то русалок, а то и хуи - потому что референс ему теперь показывали регулярно (но Андро так и не смог насмотреться). Короче, так бы Андро и ходил бы, и бродил с Михой целую вечность, если бы не реальность в виде стремительно заканчивающегося дорожного провианта. А чем меньше в котомках становилось припасов, тем чаще Миха заглядывался на растущие по лесным опушкам загадочные грибочки, и наученный горьким опытом Андро твердо решил - нахуй эти некалькулируемые риски, пора завалиться в какой-нибудь ближайший населенный пункт и пополнить запасы. Первая же попавшаяся им на пути деревня встречает их с одной стороны весьма приветливо - потому что они как раз попадают на рыночный день, и главная площадь села (ну как площадь - где в дожди самую большую лужу наливало, там и собирались обычно) пестрит телегами, лабазами и зычно орущими торговками. А с другой стороны, войдя в село, Андро сразу настораживается и на всякий случай накидывает себе и Михе на лица капюшоны дорожных плащей. Потому что в деревне происходит какая-то ебаная хуйня. Посреди площади (у кромки лужи) наспех сооружен дощатый помост, под которым, растянувшись нестройной вереницей, стоят забрызганные грязью монахи с на первый взгляд строгими и полными божественной благости, а на второй - просто какими-то откровенно подзаебавшимися лицами. На помосте же стоит высокий тощий аббат с горящим взором и вдохновенно срется с каким-то белокурым пареньком. У спорящего взъерошенные волосы до плеч и взгляд, обольстительно- пронзительный, как выстрел под сводами древнего храма или с дребезгом ебнувшееся в колодец ведро. На нем ярко-желтые портки, увешанные по поясу склянками с разноцветными зельями, неуловимо выебонистые остроносые сапоги и россыпь золотых амулетов в виде кошачьих голов и драконов на голой груди, а за спиной болтается метла с посеребренной рукоятью, вся исписанная какими-то загадочными рунами. Больше на упоительно и с огоньком сыпящем проклятиями пареньке нет ничего, и его узкий и подвижный голый торс весьма соблазнительно бликует в свете монашеских факелов (и нахуя им только днем факелы). У его ног расхаживает туда-сюда, огуливая хвостом бока, толстенький пушистый кот. - Че, засмотрелся на красивого? - ревниво шипит сквозь зубы Миха, от полноты чувств наступая Андро на ногу. - А кто это тебе тут красивым показался? - переходит в наступление Андро, пихая Миху в бок лютней. - Ты, бля, - уже немного зло (оттого, что спалился) отвечает Миха и дергает Андро за нос, на что тот внезапно прислоняется ближе и шепчет Михе прямо в очень чувствительное ухо: - Красивых, Мих, много, а ты у меня один. Люблю пиздец. Миха, конечно, сразу тает - и так бы они прямо там и засосались, но тут монашеский хор заводит какую-то свою кантату, предвещающую начало собственно движа: - Me et nudum cocom tulit et vidit… Андро за локоть притягивает к себе стоящего неподалеку крестьянина с угрожающе острыми вилами: - Эй, мужик! А че у вас тут происходит вообще? - Хуебще, - ожидаемо отзывается мужик. - Да опять Балу ведьминский процесс себе требует. Заебал. - Балу - это вот этот вот? - указывает Миха на желтопортового… порточного… фу нахуй… красавца в желтых портках. - Да он самый, - кривит рот и сплевывает на пол крестьянин. - Сука, каждый месяц тут всех собирает, говорит, ведьма я эх ведьма я, давайте меня судите. Как будто и без него дел не хватает. Сенокос вообще-то. - И че, и он… правда ведьма? - доверчиво вперяется в крестьянина глазами-вишнями Миха. - Хуедьма! - тоскливо вздыхает баба с коромыслом позади них. - Да сам смотри, ща поймешь все. - Nu-udos co-ocos, nu-udos co-ocos, nu-udos cocos domine, - тем временем завершает песнопения монашеский хор, и аббат с острым узким лицом, обрамленным занавеской черных волос, открывает собрание: - Сельчане! Сегодня мы собрались здесь… в пятнадцатый сука раз… Опять из аббатства пер, всю жопу на ваших ухабах отбил… Чтобы вывести на свет нечистую силу… которой здесь хуй да нихуя… Дети мои! Я открываю этот суд… который никому в жопу не сдался… над сыном Божиим Шурхеном… - Балу! - сексуально-ленивым голосом прерывает аббата самопровозглашенный ведьмак, многозначительно обводя подушечками пальцев серебристый черенок своей метлы. - Балу, - обреченно соглашается аббат. - Так вот, вышеназванный сын Божий утверждает… опять… что он вступил в сговор с темными силами и обучился таинственным магическим искусствам. Ну что, сын мой, чем докажешь свои слова? Андро снова наклоняется к крестьянину с вилами: - Эй, мужик, а разве это обычно не наоборот работает? Ну типа бабу какую-нибудь обвиняют, что она ведьма, а она потом доказывает, что она не это? Не это самое, не ведьма? - Да мы че тебе, совсем изверги, что ли? Откуда ты вообще взял это все? Начитался поди этих ваших… пергаментов японских, тьфу, - крестьянин снова сплевывает под ноги (в этот раз обиженно) и скрывается в толпе, не успев дослушать уже начавшуюся Михину лекцию о том, что инквизиция вообще-то - исконно европейское явление и, так сказать, скрепа саксонского общества, а Япония тут вообще не при чем. - Не больно-то и хотелось, - шмыгает носом Миха, но Андро по лицу его поникшему видит, что хотелось на самом деле очень, поэтому утешающе поглаживает Михины пальцы: - Ночью мне расскажешь. - Правда? - расцветает ебалом Миха. «Чего только не сделаешь ради любви,» - мысленно вздыхает Андро, а вслух говорит: - Правда. И про то самое еще, когда все вроде как свободны, но всем бабы заправляют, - Миха начинает тяжело сопеть и заметно возбуждаться. - А щас давай процесс позырим. Позырить действительно есть на что - Балу выходит на середину помоста и откровенно наслаждается вниманием толпы (если уж быть честным, весьма рассеянным. Если уж быть совсем честным, все вообще уже давно своими делами занялись и постепенно разбредаются по площади, заинтересованно разглядывая лабазы - рыночный день все-таки). То ли ведьмак, то ли нет значительно приподнимает густые брови и начинает свою самообвинительную речь: - Во-первых, у меня есть кот, а кот - это животное Сатаны и проводник в мир мертвых. Животное Сатаны, то ли муркнув, то ли заливисто мявкнув, подходит к стоящему на помосте скучающему палачу и ласково трется о его ноги. Палач приседает на корточки и чешет проводника в мир мертвых за мягким полосатым ушком. - Друг. Завали и не гони на Мурзика, - по-отечески советует Балу палач, топором поправляя колпак с прорезями для глаз, который ему явно мал (ну или глаза у палача где-то в районе лба), и они вместе с Мурзиком начинают наперебой мурлыкать. Балу бросает было на кота разочарованный взгляд, цедя «Предатель!», но кот в ответ поднимает на него такие же небесно-чистые и одновременно нахальные, как и у самого Балу, глаза, и Балу не может его сразу же не простить. Потому что а) это же котик; б) на его месте Балу поступил бы точно так же. - А вот неделю назад у вас весь урожай померз, - заходит с другой стороны Балу, облокачиваясь на плаху и постукивая по ней длинными музыкальными пальцами. - Это, по-вашему, чьих рук дело? - Области повышенного атмосферного давления с замкнутыми концентрическими изобарами на уровне моря и соответствующим распределением ветров! - выкрикивает чумазенький мальчик за одним из прилавков, на котором красуются ведро мелкого синего винограда и кувшин закисшего молока. Миха плотоядно облизывается на такое сочетание даров природы и уже даже лезет в карман за кошельком, но Андреево благоразумное «Сука, даже не думай» вовремя предотвращает надвигающуюся катастрофу. Балу тем временем не сдается. Он кокетливо поигрывает журчаще-мелодично позвякивающей цепочкой с амулетами на шее и победно оглядывает толпу: - А три дня назад, помните? Дед Пауль по полю в одних трусах бегал, весь горох потоптал! Это ведь я его заколдовал! - А че меня заколдовывать? - радостно отзывается из третьего ряда дед Пауль, поблескивая золотым зубом и помахивая бутылкой с каким-то мутным содержимым. - Я ж пью, как бык! Юный чаровник Балу не подает виду, что нарушившему стройность его аргументации деду удалось его уязвить. Он просто достает из кармана небольшую книжечку и огрызком уголька что-то в нее записывает, бормоча себе под нос «Мы тут в деревне, конечно, все друзья, но, если что, у меня всеее записано». После этого он легко запрыгивает на плаху и удобно усаживается на ней, заложив ногу за ногу и лениво покачивая носком чуть приспущенного со ступни сапога: - Ну ладно. А вот позавчера? Когда вы дристали всей деревней? Тоже скажете, не моих рук дело? Толпа начинает волноваться. Видимо, травма засела глубоко. - Да это девки в лес по грибы ходили и мудака какого-то встретили, - отчаянно всплескивает руками кузнец. - Беззубого. Он им в корзину грибочков-то и подложил, типа смотрите, девки, это грибы особенные, расширяют сознание, небо, говорит, в самоцветах посмотрите! Вот если б мы этого пидараса поймали, вот тут-то мы бы даааа! Неделю бы одни эти грибочки свои жрал! А ты-то нам че?.. Андро бросает на Миху испуганный взгляд. Миха виновато пожимает плечами. Андро закрывает глаза и с шумом выдыхает сквозь сжатые зубы, а затем как можно глубже надвигает Михе на лицо капюшон плаща. Тем временем Балу ложится животом на плаху, подпирает подбородок руками и готовится к контрольному выстрелу. - Я Клауса в осла превратил! - красиво изогнув кисть, он указывает на топчущегося у помоста долговязого увальня в сером балахоне и подвернутых штанах. - И-а, и-а, и-а, и-а, - поддакивает увалень. На его шее в такт иашкам позвякивает золотой медальон, подозрительно похожий на амулеты Балу. Толпа несколько секунд скептически изучает Клауса (Клаус под их взглядами немного сдувается), а потом одна из баб, махнув корзинкой с сидящей в ней пестрой курицей, выносит вердикт: - Так ты ж не осел! - Мне уже полегчало, - смущенно опускает глаза Клаус. Но и это еще не последний козырь в рукаве Балу. Он распластывается по плахе в какой-то уж совсем невыносимо эротичной позе (внимание деревенских жителей снова возвращается к помосту, несколько баб томно охает, а аббат закашливается и начинает как-то подозрительно обмахиваться кадилом) и вкрадчиво заявляет: - А я проконсультировался со своими друзьями из окрестных деревень, и они сказали, что каждый житель Западной Европы вправе претендовать на полноценный ведьминский процесс. Говорят, в соседних-то селах ведьм на специальных весах взвешивают. Если перевесит птицу летающую - значит, ведьма. Че как, правда ли, святой отец? - Хуявда! - замученно стонет аббат. - Бля, ну Шурхен, ну вот точно надо? - Точно, - уверенно кивает Балу и красивым жестом откидывает с лица волосы. Две бабы у самого помоста бухаются в обморок. Андро быстро оглядывается и находит-таки в толпе крестьянина с вилами. - Эй, мужик! - призывно машет руками он. - А разве не наоборот? Типа если ЛЕГЧЕ летающей птицы, значит, ведьма? Ну, вроде как метла выдержит и вот это вот все? - Ну раньше-то и у нас в аббатстве так было, - вздыхает селянин. - А потом появился гусь. Андро очень хочется переспросить про таинственную водоплавающую птицу, но его прерывает звонкий (и очень несчастный) голос аббата: - Шурхен, сука, ну вот ты сам напросился. Введите гуся! Толпа разом, как по мановению волшебной палочки, замолкает. Резко заваливают квохчущие куры, перестают стрекотать сверчки. На площадь опускается зловещая тишина, и только где-то вдали очень жалобно плачет ребёнок. Бабы у помоста, не выходя из обморока, медленно ползут под доски. Два самых мускулистых монаха, обильно потея и громко крякая, вывозят на середину площади большую обитую железом повозку. Дверь повозки наглухо заколочена огромными гвоздями, а дно проседает, тоскливо скребя по подсохшей дорожной грязи. И пока палач, подглядывая в инструкцию и матерясь («Ну и где, где эта ваша плоская шпунька?! Нахуевертили тут, ебаные шведские викинги!»), сооружает на помосте большие деревянные весы, монахи ставят повозку в лужу и начинают отколупывать от двери гвоздь за гвоздем. На последнем гвозде толпа синхронно крестится. Под ритмичное «У! У! У!» хора монахов с факелами из повозки выходит гусь. На нем кандалы, стальные цепи толщиной с Михин референс, а его клюв плотно закрыт железным решетчатым намордником. Но самое главное - гусь, сука, огромен. - Вот это боров, - вырывается из Михи испуганно-восхищенный шепот, и гусь, звякнув кандалами, резко оборачивается и смотрит прямо на Миху, сощурив глаза. Миха понимает, что гусь его запомнил. Пиздец. Палач тем временем справляется с монтажом весов и, носком сапога отпихнув в сторону три никуда не уместившиеся детальки, помогает Балу влезть на одну из чаш. Под жалобное скрипение досок гусь восходит на помост. - Уберите подпорки! - хочет было крикнуть аббат, но как только гусь ставит одну из перепончатых лап на свою чашу весов, подпорка под ней разлетается в кровавые щепки, а Балу с протяжным «Абляойблясука!» взлетает прямо в небеса. Толпа молча наблюдает за траекторией его полета и последующим приземлением жопой в бочку с вонючими солеными селедками, а затем окончательно расползается по деревне. Монахи затушивают факелы и кое-как всей толпой погружают обратно в повозку гуся, аббат машет рукой нарисовавшемуся на площади румяному шуту в колпаке с бубенчиками, буркает что-то невнятное, похожее на «Вы езжайте там без меня, я… завтра утром подъеду» и растворяется в толпе, а на площади (в луже) остаются только торговцы, Миха с Андро и застрявший жопой в бочке с рыбами несостоявшийся ведьмак. Не сговариваясь, Андро и Миха подходят к Балу, подхватывают его под белы ручки и общими усилиями вытаскивают из бочки. - Вам че? - впечатление от весьма соблазнительной позы ведьмака Шурхена несколько сглаживает капающий с его портков соляной раствор. - Да ниче, - пожимает плечами Миха. - Бухнуть вот не с кем, а ты вроде парень нормальный. Андро рядом с ним согласно кивает. Балу оглядывает их с головы до ног, и его взгляд задерживается на лютне в руках Андро. - Это… Фендер? - с благоговейным придыханием спрашивает он. - Это лютня, - немного обиженно возражает Миха. - А ты че, играешь, что ли? - приподнимает бровь Андро. - Играю, - внезапно печально отзывается Балу. Котик в его руках тоже заметно сникает и, сочувственно мурлыча, притирается к хозяину. - Мамка на меня всегда ругалась за это. Она ж у меня ведьма была. Все село ее уважало, то зубы к ней заговорить придет, то зелье какое, если живот прихватит… Все меня научить пыталась, пока не померла, чтобы я, так сказать, продолжил семейное ремесло, а я… Ну вы, бля, и сами видели, - и он грустно кивает на осиротевший помост. - Пятнадцать раз им доказать пытался, что нормальная я ведьма, а они все то «Шурхен, ты ж колдовать не умеешь», «Шурхен, я от твоего приворотного зелья только блевал дальше, чем видел», а то и вообще «Шурхен, ты ж бля мужик!»… Эх. Не чувствуют люди. - Не чувствуют, твоя правда, - соболезнующе треплет Балу по плечу Миха. - Слушай, а может это… Покажешь, как играть умеешь? - Могу и показать, - соглашается Шурхен и даже немного веселеет. - Только я на своей лютне, да? Она у меня не такая, как у вас! Да и бухнуть у меня дома есть. Пошли? Ну они и пошли. И охуенно так провели вечер. Шурхенская лютня и правда звучала совсем по-другому, басила, как бабка Вильгельмина в родном селе, когда ебнет стопочку и впадет в лирическое настроение, бухло его домашнее оказалось вкуснее любых зелий, а сам Шурхен, как выяснилось, парень был не просто нормальный, а вот вообще заебись какой нормальный. Миха с ним как лютнями сцепился, так чуть ли не до утра и расцепиться не смог, все подбирали чего-то, сочиняли, меняли, тут ускорить, там замедлить, здесь рифак, там хуем по струнам постучать… Андро сначала зевал-зевал, а потом ему в голову пришла охуительная идея. - Шурхен? - устало растягиваясь на полати и почесывая под подбородком сопящего рядом с ним Мурзика, позвал он. - А пошли дальше с нами? Будем втроем менестрелями. И кота твоего с собой возьмем. Пойдем, а? Шурхен, занавесившись золотыми локонами, взял паузу на подумать - а потом вынырнул из локонов и решительно отрезал: - А пойдем! Только завтра. Ща спать давайте. И с нежностью оглядев тут же захрапевших на одной полати новых друзей, Балу быстро обернулся озорной гадюкой и заполз спать под еще хранящую вечернее тепло каменную печку.