Безымянное

      Вытащи из неё зеленый.       Располосуй.       Вытащи из неё красный.       Располосуй.       Вытащи из неё нож.       Умой руки.       Вытащи из неё пилу.       Умой лицо.       Вытащи из неё сердце.       Протри стол.       Вытащи из неё лёгкие.       Протри обувь.       Вытащи из неё зажимы. Пусть ткани сойдутся. Спокойно, просто, последовательно. Положи её в ванну. Собери в ведро обрубки. Нож клади в ящик. Органы спрячь в вакуумную упаковку. Пакеты оставь в морозильной камере. Хотя бы так они не прорастут. В это надо верить.       Ванну залей раствором. Проверь, как мясо обрастает гроздьями пузырей. Не забывай перчатки. На поверхности раствора скоро покажутся фрагменты зелёного. На следующий день состав надо будет профильтровать. Остатки костей понадобится сжечь. Это не доставит проблем. Нужно ждать лучшего.       «Я знаю, что это, — говорила она (помнишь?), проверяя отчёты. — Инфекция... чертовски дурная вещь», — и листала списки погибших. «Неужели апокалипсис, — шутила потом, хотя время не для шуток. — Этого ещё не хватало».       Она станет пятой. Всё начнётся с незначительного повышения температуры и кашля. Несколько дней она будет лечиться от простуды. Потом придёт тошнота. Боль в груди, бессонница, несвязная речь — третья неделя. Становится понятно, к чему всё идёт, но ей будто нипочём. У неё зеленеет лицо. Синие вены сначала очень ярко вырисовываются на посеревшей коже. Потом они тоже наливаются зелёным. Она надевает респиратор, но чтобы защитить других — от себя, а не себя — от других. У неё лопается глазное яблоко, потому что через слепое пятно проклёвывается поросль. Ей дурно.       Инфекция прорастает в лёгких. «Всё-таки апокалипсис, — шутливо хрипит через респиратор. — Всё-таки...» — выдерживает несколько минут молчания, свесив с кушетки руки. «Сделайте так, чтобы я никому не навредила, — просит, хотя знает, что постараются спасать до самого конца. — Не хочу, чтобы из-за меня...»       Больше она не говорила. У неё срослись челюсти. Стало опасно держать её вне спецкостюма. Прикасаться к ней — сродни попытке окунуть руку в кислоту. Поэтому тогда её поместили в изолятор. Единственная вещь, которая там была, помимо кушетки — панорама австралийских тропиков. Она тоже скоро стала бесполезной, когда веки сшило растительностью. Теперь её ничего не связывало с внешним миром. Она была молчалива. Она становилась деревом. Кушетка обросла её корнями. Через спину прошли фрагменты коры. В целом, называть её человеком стало трудно. Хотя не называть — значит признать: дороги назад нет.       Её можно было бы воскресить, если бы целители не умерли в числе первых. Может быть, это был знак. Может быть, стоило прислушаться. Но что они бы сделали? Остановили распространение инфекции? О, они пытались.       Поэтому за целителями не стало химика. Уже трое. Четвёртым пророс лидер. Шестым — ещё один. Последовательность чисел. Скомканные цифры. Зелёный цвет. Нули на экранах жизнеобеспечения.       Вытащи её из холодильной камеры       Возьми фрагмент материала.       Склонись над микроскопом.       Заткни свою усталость.       Не забывай о безопасности.       «Я сожалею, — играет на повторе аудиозапись. Это — дорожка последних слов. Когда умирала целительница, работал диктофон. — Я сожалею», — хрипела, разрывая губы. Обезвоживание. Обессиливание. Обезображенность.       Они сожалеют. Но сожаления не помогут. «Радианит — ключ к решению проблемы. Если мы поймём, что с ним случилось... — удивительно, но это слова не химика, а механика, — ...то, я уверена, у-ве-ре-на! Всё встанет на свои места! Du wirst sehen!» — говорит, не зная, что дни уже сочтены. Даже если дело в радианите, у мира нет ресурсов разбираться. Их технологическое развитие не даёт широких возможностей. Это тупик. Каждая операция только оттягивает финал.       Итак, обработай место раствором.       Будь осторожна и ничего не вдыхай.       Проверь, правильно ли функционирует навороченный респиратор.       Только теперь материал можно мять руками.       Среди мясных волокон прорастают грязно-зелёные ростки. Холод им не помеха. Это безумие. В науке безумию места нет, но что делать тем, чей разум уже отравлен?       Проверь градусник.       Почему там тридцать семь по Цельсию.       Выпей воды.       Не выходи из лаборатории.       Промаркируй каждый ящик с мясом.       Осознай: не можешь вспомнить их имена.       Открой отчеты.       Пролистай невнятный текст.       Сгорбившись, стони от боли.       Ни о чём и ничего не говорят эти слова.       Заглавные буквы имён.       Обезличенные люди.       Инфекция.       Мир.       Челюсть зарастает наутро. Мышцы деревенеют. Надо продолжать работать. В рандомном порядке прицепить на контейнеры имена: ███й, С██д█ [1], ██йд█ [2], Ва██е█, ██и██то█н. Подготовить новые контейнеры. Переставить прежние контейнеры. Прекратить раз за разом прокручивать в голове это слово: контейнеры. Записать в книжку: «Чувство дезориентации, пониженная концентрация, а также», — и не закончить мысль.       Достань нож.       Приготовь пилу.       Вспомни строение грудной клетки.       Каким образом выполняется вскрытие.       Проигнорируй технику безопасности.       Введи нож так, чтобы сломать рёберные хрящи.       Сломай рёберные хрящи.       С другой стороны тоже.       Вскрытие делается не так, но не всё ли равно?       Попробуй выломать грудину.       Отпили её.       Да, это больно. Но внутри скоро не будет прежней жизни. Мышечная, жировая, соединительная и костная ткани будут переработаны радианитовой инфекцией. Вытащи из себя зелёный (облепленные слизью завитки растительности, вырванные из мочалки легких), вытащи из себя красный (полосы зараженных семенами мышц), вытащи из себя нож (предварительно вскрыв живот), вытащи из себя пилу (когда отпилишь ломоть инфекционных наростов), вытащи из себя сердце (сжавшуюся мышцу, мешок для тонких белых корней, что со стороны напоминают червей), вытащи из себя лёгкие (истерзанные ножом и пилой, чавкающие в руках, липкие и колючие, словно набитые сухим сеном).       Всё — по контейнерам. Ощущать тело бессердечным — странно. Осознавать отсутствие органов — ещё страннее. По полу волочатся следом за шагами узлы кишечника. Он похож на свежую мясную колбасу. Пол в коричневых разводах. Последний бастион — разум. Когда всё остальное в существе заросло, мозг ещё может управлять некоторыми функциями. Отчасти это похоже на жизнь. Но является ли жизнью?       В лаборатории нет пейзажей Сиэтла. Только мясная вонь. Остановившись, прирасти к рабочему столу. Печень вытаращивается наружу. Она присыхает к столешнице и пускает корни. Руки застревают. Движения всё меньше. Мысли нескладные. Записная книжка на полу. Она подписана. Имя не разглядеть: мешает чёлка. Надо наклонить шею. Трескается кожа. Через затылок показываются зеленые завитки.       Когда вытаскивала из неё зелёный, она была еще жива.       Когда вытаскивала из неё красный, она отчасти осознавала.       Когда рылась в её органах, ей могло быть страшно.       Ведь последнее, что выживает в мозге — это страх.       Животный страх. Со временем в нём не остаётся осознанности. Не двигаясь, превращаясь в радианитовую поросль, оставляя позади человечность... боишься каждого момента, на протяжении которого имитируешь жизнь. И хочется это закончить. Но конец всё не наступает, а кора плотнеет и плотнеет. Может быть, растворять тех, кто пророс, было лучшим решением — их жизнь официально прекращалась. А кто растворит растворителя? Ручку лабораторной двери давно не дёргали. Это тишина. Это зеленеющие от пыльцы стёкла окон. Это записная книжка с именем.       Когда страх умрет, станет немногим легче. Потому что вслед за ним окончательно прекратит работу мозг. И имя не понадобится. Даже если у имени был человек. Даже если у человека было прошлое. Даже если у прошлого были люди. Даже если у людей были имена.       ...как, наконец, её звали?       ...как, наконец, их звали?       ...и кто они — те, ради кого хотелось найти лекарство?       Внутри зеленый.       Внутри красный.       Врос нож.       Вросла пила.       . . .       Говорят, на лабораторном полу до сих пор лежит записная книжка. Имя владельца или владелицы растеклось из-за влажности. Многоголосо шуршат путы радианитовых стеблей.