Тринадцать человек на сундук мертвеца
Йо-хо-хо… и бутылка рома!
Судно шло прямо — ни быстро, ни медленно. Уверенно. Вот нужное слово. Многотонное прекрасное чудище двигалось по своим делам, в горизонт — прямо на него. Вокруг не царила тишина. На нашем судне — никогда. Команда напевала шанти, кричали надрывно чайки, иногда приземляясь на долю секунды на водную гладь. У штурвала стоял матрос, ведущий нас к цели. В нашего штурмана верили — не ошибался. Я вдумчиво вбирал в легкие плотный дым кубинских настоящих, — как полагается, в суровый моряцкий затяг, схмурив широкие неопрятные брови к переносице. В коллективе гуляла далеко не интереснейшая, неприятная сплетня, невольно привлекающая внимание даже людей, сплетни не любивших и ими не интересующихся. Меня, в частности. На галеоне и прочих кораблях, и наших, и испанцев, французов — кого угодно — пиратские байки обычно не приветствовались — мягко говоря, за них можно было и пойти на корм рыбам. Наш капитан был лоялен, сам не травил — это уже нарушение большое, но слышал и слушал вполуха. В легких уже несколько жгло, отдавая куда-то в органы жизненной необходимости. В крови постоянно был повышен градус — для профилактики. У нас так воду обеззараживали в бочках для особенно далеких походов. Сделаны они были никудышно — некоторые так и на палящем стоят. Месяц с половиной — и употребить уже нельзя. На старом судне винный уксус добавляли, тоже на руку шло. А здесь проще — ром. Кристально ясно было: с таким образом жизни и больной поясницей еще и трех лет я не отслужу здесь. Я иногда сомневался в правильности своего выбора. В ремесленники пойти, быть может. Прочем, самокопанием заниматься даже полезно. Развлечений у нас мало было. А на большой земле что? Мне не хватало писем маминых. Раньше она много писала — как могла, неграмотно, когда служил я на берегу. Служить в море престижнее. Здесь и обеспечить семью можно получше, ради этого многие шли — на заработок. Ну, а мало кто писал и читал вообще. У нас на борту грамоте был обучен я, еще служил один солдат, что стихи писал чуть косо. Читал вечерами нам — кривые, но слушать было интересно. Молодой, харизмой берет. Некоторые про Бога, другие — про тему вечную, любовь. А какая любовь на судне? У нас команда мужская — непиратская. Это у них мог бы быть мателотаж, у нас — женщины в порту, если повезет. Те, кто с семьей — не как у меня — родители да брат, а уже полноценной, со своими детьми — не все были верны. Ой, не все. Помнится мне, ходила история про двух застуканных за делом интересным моряков, приговоренных к одной тысяче ударов плетью. У нас не рисковали. Хотя, кто их знает. С этой командой наши отношения не были ладными до конца — как уследить за двумя сотнями взрослых мужиков. Да наш капитан умудрялся. Я продолжал думать над темой своих возможных стихов, мыслить о потенциальном повешение или об ударах плетью, ведущих к смерти, при том мучительной, тоже не хотелось. Я думал о поэзии, оперевшись на ванты. Будь перо подчинено мне, писал бы о море — бушующем и спокойном. Оно везде. Я и представить не могу сегодня себя на суше, по-честному, отложив все «если» и «бы»… Так вот, что же там была за сплетня, с которой я начал. Матросы байки пускали разные. Хотя, знаете, скорее байки разные ходили среди матросов: о кракенах, о Мэри Рид и Энн Бонни, о тюрьмах британских… много их. За свою службу я слышал тьму, даже парочку сам травил, принято у нас. Но совсем недавно родилась новая — о страшном кровожадном пирате. Но не была она какой-то обычной. Все те громкие слова о чудовищах огромных и опасных, обычно, как полагается, наводили страх только на зелененьких, да и те отмахивались. Среди уже видавших — некоторые могли кукситься как-то недовольно, даже от назойливости самих рассказчиков, чем истории. Относились к этому не всегда так — какие-то байки смешили, другие настолько поросли водорослями, что уши вяли. В этот раз я слушал с едва заметным интересом, прикрытым все-таки статусом повыше боцман. Тихий голос штурмана никуда не торопился. — Я служил тогда на «Русалке». Третьего числа, в полнолуние, когда на небе горела Полярная звезда, мы шли строго по курсу. Весь экипаж весил на глаза черные метки, только Роза стояла на корме, а я на носу. Точно вам говорю: было страшное предчувствие! Последний раз я такое ощущал во время бойни на торговом. Из-за тумана кэп дал приказ достать свинью, я держал ее близко. На всякий случай… Роза смотрела в подзорную трубу, совсем женственно облокотившись на фальшборт. Она была такой красивой. Единственная девушка на весь экипаж, сумевшая притянуть каждого: от простого боцмана до капитана. Как же искусно она владела ножами. Эд ей правда завидовал, ему даже сабли давались не очень, зато рукопашная — черти не горюй. Он и она владели топографией, считай, — два штурмана на судне. И тишина висела в соленом воздухе. Заплетенные косы сдувались ветром, треуголка сидел криво, поза стала напряженной. — По курсу испанцы! Второй штурман отставил ром на палубе, бросившись к ней. Он совсем явно чувствовал, что что-то не так. Нужно было будить командира. — …Почему испанский фрегат так быстр? Раздался визг свиньи. Огромный быстроходный корабль с черными мачтами шел на них. У опытного штурмана затряслись коленки, на лбу выступила испарина, еще не впитавшаяся в бандану на голове. Волосы закрыли лицо. Ощутимо стало холоднее. В воздухе запахло зимой и порохом. Раздался тяжелый крик: — На абордаж! По палубе пошли недоверчивые смешки. — Да ну, старый пройдоха, при жизни не поверю, что Роза, кузена Энн Бонни, не отличила испанцев от пиратов, а вся команда харю давила, черт ты морской! — Баба на судне к несчастью, в них заключены кристаллы дьявола… — Брешешь! Я служил у Моргана, он даже закинутый не давал команде продыху. Байки всегда вызывали такую реакцию. Я косился на нашего капитана. Он стоял затихший, что не свойственно было ни ему, ни кому-то иному его звания. В этом затишье не было спокойствия и рассудительности ему привычной, скорее, какое-то ожидание финала, знакомого финала. Не зря думалось мне, что знает он эту байку, но молчал. На лице его было что-то вроде усмешки морского черта — кривой, не коварной. Штурман не ломался. — Их было всего с десяток. Я видел столько. Был один костлявый человек, как пиратские анекдоты, белобрысый, я его запомнил. С птицей на голове. Он встал на носу и замер. Никто не шевелился, пока тот молчал. А потом птица на его голове закричала, и все началось. Я видел другого — как ком-брамсель, в коже, с длинной черной бородой, в нее были вплетены огни, а вокруг него — клубы дыма, плотнее тумана в ту ночь. Я увидел его и будто ослеп. — Хантей! Наш капитан недобро тряхнул крюком, заменявшим левую руку. Я почувствовал его дерганность. — Меняйте курс на Рыбачий. — Товарищ Капитан… — Раздись! Курасава, взять двух карфанов и стоять на стреме, не быть корабельными крысами. Я лишь гаркнул «Так точно», задрал голову к небу, уставившись на Полярную звезду. Что-то нехорошее думалось мне. Сегодня третье число. Полнолуние. Галеон входил в отливающий серым туман.