***
Месяцы сменяют друг друга. Юнги видит перед собой лишь её глаза. Её глаза в нём. Чёрные, глубокие, искрящиеся радостью. Лишь эти глаза затягивают дыру прямо посередине туловища. — Аг-гы! Г-гу! — Болтуша ты какой, прямо как мама. Молодец, молодец. Маленькие пухлые пальчики обхватывают узловатые пальцы Юнги. Закат лета обнимает запахом мёда и знойными вечерами на веранде. Плетёная из ротанга люлька стоит всегда на одном месте — на диване рядом с любимым местом Юнги. Ёни беспокойный мальчик. Любопытный, всё тянет в рот и мило разговаривает на своём, детском языке. Юнги любит проводить с ним время. Весной он разогнал из дома весь персонал кроме охраны и няни. Старая японка Йоко, вырастившая ещё их, теперь помогает ему с Ёни. — Молодой Господин, кушать не желаете? Ёни тоже пора кормить. Юнги морщится на обращение к нему. «Молодой Господин…» Ненавистная старая жизнь, забравшая из его сухих рук всё любимое и живое. Теперь ладони греет лишь тёплое маленькое тельце, что крохотными пальчиками цепляется за отросшие волосы. Йоко, как всегда, готовит вкусно. Но до сих пор чувствует себя не в своей тарелке за хозяйским столом. Весной Юнги поставил условие — дом ест в одно время и за одним столом. Никакого разделения на «персонал» и «хозяев». Йоко заменила ему мать. — Ох, Йоко-сама, Юнги-щи, прошу прощения. Задержался. Юнги кивает на пустое место за столом, отправляя в рот ложку риса. Жует, следя глазами за, снимающим черный пиджак, телохранителем. — Как? — Всё в порядке, Юнги-щи. Можете не переживать. Я привёз бумаги на подпись. Снова кивает, врезаясь металлическими палочками в жареную скумбрию. Ловко отделяет мясо от костей прямо в общем блюде, убирая хрящики и рёбра на бортик. Подхватывает горстку мякоти и переносит в тарелку Чонгука, затем в тарелку Йоко. Остатки кладёт себе. Ёни устраивается в сильных морщинистых руках Йоко, пальчиками пытается держать бутылочку с кашей. Чонгук ест быстрее всех, уминая все, до последней рисинки из чашки. Дожёвывая на ходу, тянется руками к малышу, забирая к себе и давая возможность японке пообедать спокойно. После еды Йоко забирает мальчика на дневной сон, а Юнги поднимается наверх, спиной ощущая взгляд телохранителя. Сейчас, наверное, вернее будет назвать его помощником. Правой рукой, может быть. Другом. Деревянная дверь закрывается, в нос ударяет запах ладана. Лампадка перед портретом сестры не горит. Юнги подмечает это про себя. — Давай сюда. Усаживается в кресло за столом, попутно доставая из ящика ручку и печати. Чонгук выкладывает бумаги по порядку. — Сокджин-щи всё подписал. Согласовал пакеты акций, рассчитал проценты. Сам, насколько я знаю, не привлекал персонал. Юнги кивает, раскрывая коробочку со штемпельной подушкой. — Похоже на него. Сначала Юнги погружает в губку большую квадратную печать. Клеймо красными чернилами пачкает бумагу. — Юнги-щи… Вы уверены? Юнги поднимает взгляд на мужчину. Уверен ли он? Никогда не был так сильно. — Чонгук, да. Она сначала забрала моих родителей, потом сестру. Чуть не отобрала племянника… Сына. Все, что мне было дорого, сожрала эта компания. Я не хочу иметь с этим никаких дел. Мне хватит средств содержать себя и дом. Хватит на наследство для Ёни. Сокджин лучшее, что случится с этой машиной для денег. Это его жизнь, его работа, поэтому компания должна принадлежать ему. Пусть через седьмое колено, но он семья. Если он желает заполучить всё, то я не собираюсь ему мешать. Он лишь помогает мне этим. Я больше не хочу терять родных. Не смогу. Чонгук лишь кивает, топя взгляд в тёмном дереве. Юнги опускает маленькую, круглую именную печать к губке пропитанной краской. На договорах появляется новая метка. «Мин Юнги. Джэ-Ё-Компани.» На улице начинает барабанить дождь. — Давай выпьем чая на веранде. Потом отдохни. Увезёшь бумаги завтра. — Понял, Юнги-щи. Запах сырой земли и свежести наполняет грудь. Странно, как один и тот же химический ряд может отзываться внутри совершенно разными чувствами. Сейчас Юнги словно вдыхает свободу. Обновление. Ощущение, будто с шеи сняли цепь с прикованным к концу многотонным камнем. Тёплый чай и кончики чужих пальцев, на мгновение прикоснувшихся к его, накрывают негой, что снова и снова, по миллиметру, зашивает дыру посреди естества. Шум дождя, барабаны крыш, озон в воздухе — вдруг спокойствие. Вдруг отпускает. Вдруг расслабляет.***
— Давай, пальчиками хватайся. И потрясём! Комната наполняется детским смехом и звуками погремушки, что так яростно норовит развалиться в сильных ручонках Ёни. Йоко радостно хлопает в ладоши, пока Чонгук уворачивается от смертоносной игрушки, удерживая мальчика на коленях. Юнги спускается по ступеням в мятой пижаме и гнездом из волос на голове. Не выспался и опух после простуды. Нос всё ещё красный от постоянного трения салфетками. Улыбается непроизвольно, видя умилительную картину перед собой. Семья, что-ли. — Доброе утро, Юнги! Йоко живо подскакивает со своего места, подлетая буквально к мужчине на последних ступенях лестницы. Прикладывает сухую руку ко лбу. — Не горячий, наконец-то. Супа, супа надо есть! И чаю налью. Юнги усаживается рядом с Чонгуком на диване, протягивает руку к Ёни. Юркие пальчики мгновенно облепляют ладонь и тянут в рот. — Вы как, Юнги-щи? Чувствуете себя лучше? — Да, не выспался только. — Почему? — Полночи думал. Нам с тобой надо поговорить серьёзно. — Хорошо, сейчас? — Нет, давай после завтрака. — Понял. Осень бьёт по босым ногам сквозняками из забытых окон. В стёкла стучат разросшиеся, давно не стриженные жёлтые кусты. Небо хмурится серыми тучами, затягивая уже совсем не согревающее солнце. Йоко всё чаще задумывается за вязанием. Малыш Ёни уже весь в тёплых смешных вещичках. Она не забывает и про старших. Юнги всю болезнь проходил в шерстяных носках. Сейчас такие же на Чонгуке.***
— Я не могу тебя держать больше. У нас есть пассивный доход, но я не могу позволить себе индексацию твоей зарплаты. У тебя есть абсолютное право уволиться в любое время. Чонгук молчит. Смотрит на напряжённые плечи мужчины, обтянутые старым кардиганом в катышках. Юнги никогда не волновался о вещах. Всё это было прерогативой Кёнхи. — Выгоняете меня? — Хватит «выкать». Мы давно не в тех отношениях, чтобы сохранять эти формальности. Перестань. Я больше не молодой господин, не наследник или что дальше там по списку… — Выгоняешь? Юнги смотрит через плечо раздражённо. Для него этот разговор и так через силу. Чонгук ещё подливает масла. — Никогда бы не посмел тебя выгнать. Не имею морального права. — Почему? Юнги отворачивается к портрету сестры. Кёнхи на фото улыбается, бровки чуть вздёрнутые, чёрные волосы вьются в локонах. Есть в Ёни её задор. Но не только её. — Ты правда думал, Чонгук, что я не знал о ваших с сестрой отношениях? Правда так наивно полагал, что я не замечу сходства племянника с тобой? Ты не глупый, но видимо наивен, как дитя. Чонгук сглатывает, уводя глаза с чужой спины. Хочется оправдаться. — Мы просто хотели верить в то, что никто не догадается. Я хотел верить. Госпожа Кёнхи была мне не по статусу. — До этого ты додумался, надо-же… — Но у нас были чувства! Взаимная симпатия, порыв… Я ненавижу себя за то, что не был рядом в тот момент. Что было бы, будь я рядом? Я бы смог… — Будь ты рядом с Кёнхи, по воскресеньям я бы возил на кладбище два букета вместо одного. Я бы лишился лучшего телохранителя в доме. Вот, что было бы. Ты ненавидишь себя, а я благодарю Бога за то, что ты остался на приёме со мной в тот вечер. Не хочу думать, как было бы сейчас, без вас обоих. Без Кёнхи нет половины моего сердца. Без тебя, Чонгук, сердца бы вообще не осталось… — Юнги… — Хватит, Чонгук. Я с самого первого дня знал, что Ёнджун — твой сын. Я не посмею разлучить вас. Этот дом — твой дом тоже. Ты перестаёшь работать на меня. Ты становишься моей семьёй. Я никогда, слышишь меня? — Поворачивается лицом к мужчине, — Никогда не укажу тебе на дверь. Чонгук встаёт со стула. Тайна, ушедшая в могилу за его Госпожой, больше не притягивает к земле. Больше не держит его. Больше не растворяет изнутри. Юнги смотрит на него мокрыми глазами, лишь надеясь, что сказанные вслух мечты не разрушат всё, что строилось многие годы. Что Чонгук не покрутит пальцем у виска и не выйдет за дверь. Какая семья? Его сестра, мать Ёнджуна, мертва. Он несколько лет влюблён в собственного телохранителя. Племянник родился лишь благодаря его нежеланию отпускать. Какая семья? — Значит, будем семьёй. Чонгук обнимает. Закрывает будто от всего разом. Отгоняет тёмные мысли. Окутывает длинными крепкими руками в неизменной белой рубашке. Прижимает к себе за затылок, за лопатки. Греет. Юнги плачет впервые с весны.***
— Йоко, нужно… Нужно подготовить спальню, для Чонгука. Я… Я помогу. Йоко смотрит молча на красноглазого Юнги. Опухшего снова, но совсем не из-за простуды. Затем улыбается, тихонечко убирая спицы с вязанием на приставной к креслу столик. Берёт Юнги за руку, тёплыми пальцами сжимая. Юнги, ведомый женщиной, поднимается по скрипящим ступенькам наверх. Йоко раскрывает следующую дверь после спальни Юнги. — Давно было пора, Юнги-щи. Давно было пора, сынок. Чонгук стоит, опёршись на косяк двери в кабинет. Слышит всё. Да, давно было пора. Обнять, дать излить чувства. Он совершенный глупец, что так долго тянул.***
Видеть Чонгука с утра за столом не в костюме и рубашке непривычно. Очень интимно. Мягко, любовно. Хлопковая обычная футболка и растрёпанные после душа чуть влажные волосы — хочется потрогать. Юнги раскладывает с общего блюда яичный рулет. Сначала Чонгуку, затем Йоко. После себе. Чонгук снова ест быстрее всех и забирает сына на руки. Сына. Можно теперь так говорить вслух. Ёнджун правда на Чонгука похож. Есть в нём что-то от обоих родителей. И от Кёнхи, и от Чонгука. — Йоко-сама, смотрите, у него губки, прямо как у папы Юнги! Йоко мило смеётся, соглашаясь. У Юнги внутри что-то разбивается. — Папы?.. — почти шёпотом. Чонгук, похлопывая малыша по спинке после еды, опирается на подоконник, заставленный зелёными цветами. — Ну а кто ты? Конечно папа. — Два папы будет? — Юнги кладёт палочки на стол. Йоко ставит локоток на стол, изящно укладывая седую голову на ладонь. Чонгук не задумывается, отвечая: — Ну, странноватая у нас семья, конечно, но куда деваться? Йоко-сама вот бабуля, мы с тобой папы. Думаю, Ёни доволен. Юнги задумывается, смотря на макушку покрытую тонкими чёрными волосиками, что Чонгук придерживает пальцами. Улыбается. Молча кивает, снова беря в руки палочки. Хороший аппетит сегодня.***
— Сначала думал продать квартиру, потом подумал, что лишние деньги от аренды не помешают. А там в наследство уйдёт. — Хочешь на Ёнджуна переписать? Они снова на веранде. Чонгук в расстёгнутой куртке и без шапки — согрелся, пока кидал снег. Давно Корею не накрывало так. Юнги с двумя кружками чая в руках. — Пойдём, выпей. Чонгук совсем снимает куртку, кидая на спинку ротангового дивана. — Ну конечно, должен ведь я хоть что-то ему оставить. Рано или поздно ему захочется отсюда съехать, может к универу ближе будет или с девушкой пожить захочет. Не будет проблем. Юнги кивает одобряюще. — Хорошо… Нормально сейчас себя чувствуешь без зарплаты? Может быть всё-таки пересмотрим финансы? Чонгук улыбается. Уже порядком надоел этот вопрос. Но беспокоящийся Юнги умиляет. Горячими руками обнимает холодные руки Юнги на кружке. — Успокойся уже. Мне всего хватает. У меня есть доходы, я не чувствую себя обделённым. — Всё-таки… — Юнги, хватит. Давай закроем эту тему. Мне капает процент с акций, мне платят за аренду квартиры. Я ни в чём не нуждаюсь. Более того, я здесь на всём готовом. Мы должны с тобой наоборот говорить о том, что я мало вкладываюсь в нашу семью и пересмотреть бюджет. А вот эти все твои беспокойства давай уберём. Юнги смотрит в огромные карие глаза напротив. Каждый раз слово «семья», произнесённое Чонгуком, латает небольшую ранку посреди его тела. Каждый раз сердце оттаивает, мужчина напротив согревает его своим дыханием. Юнги переводит взгляд в свою кружку чая, обхваченную двумя парами рук. В кружке такие же карие…***
Их семья случилась неожиданно. Через ужасные события, которых, конечно-же, никто в жизни не желал. На приём к сеульскому меценату были приглашены они двое и еще куча каких-то важных шишек и их наследников. Как обычно, взяли с собой Чонгука в качестве сопровождающего. Юнги был только после болезни — никогда не отличался крепким иммунитетом, поэтому его иногда шатало. Кёнхи беременной. Из них двоих легче было, конечно, Юнги. Поэтому посреди вечера, устав от каблуков, Кёнхи попросила Чонгука вызвать водителя. Чонгук с Юнги буквально из рук в руки передали девушку другому телохранителю на пороге особняка. Она наказала Чонгуку оставаться с братом, а сама уехала домой, спать. Юнги отважно продержался весь вечер, говоря с кем надо и что надо, налаживая связи для компании. А Кёнхи не доехала. Но уснула. Момент тревожных звонков, трясущихся рук телохранителя и срывающегося голоса — Юнги хочет забыть всё. Хочет забыть бесконечные минуты поездки в больницу, бег по пустым вечерним коридорам за руку с Чонгуком, который тянул за собой, словно собака учуявшая след. Хочет забыть ночь около операционной. И особенно слова врачей на рассвете. — Смерть мозга. Мы сделали всё, что могли. Нам очень жаль. Юнги тогда забыл, что он ещё жив, кажется. Цеплялся за белый халат и орал, словно сумасшедший. — Сделайте, сделайте что-нибудь! Этого не может быть! Она не посмела бы умереть! Она не смогла бы! Я не верю! — Господин, она… Она жива физически. Тело живо. Но её уже нет. — Что вы такое говорите! Что вы… — Сейчас мы подключили вашу сестру к аппаратам жизнеобеспечения, потому что плод жив. Но срок мал, чтобы извлечь его из матери. Мы можем постараться сделать так, чтобы плод развился до определённого момента, в который он будет готов появиться на свет. Понимаете меня? Юнги плакал тогда ещё долго, не воспринимая никаких слов. Чонгук просил врачей об успокоительном, обнимал и пытался привести Господина в чувства. Сутки они провели в больнице после, прежде чем Юнги начал соображать. — Это этично? Это… Это ведь буквально… Моя сестра инкубатор? — Это довольно частая практика в таких ситуациях. Но мы не можем вам указывать. Мы лишь стараемся спасти того, кого можем. Подумайте, что сделала бы ваша сестра в такой ситуации. Юнги после этих слов не думал. Он знал. Несмотря на то, что врачи сказали, что Её уже нет, Юнги верил, что есть. Мозг — не душа. Он чувствовал, что делает всё правильно и с Её согласия, подписывая все согласия на медицинские процедуры. Каждый день, словно паломник, приходил в тихую палату. Менял цветы в вазах, жёг аромасвечи, расчёсывал волосы и мазал кремом руки. Подолгу прижимался щекой к животу. Разговаривал. Она всё продумала. Даже не дала испортить день рождения сына. Ёнджун родился в 23:57. Смерть Кёнхи констатировали в 0:04. Все три месяца, что Кёнхи проспала, Юнги ворошил компанию с ног до головы. Причина аварии — перерезанный тормозной трос. То есть водитель приехал на машине от дома к особняку без проблем, а уже уезжал от особняка со смертельной поломкой. Водитель скончался на месте. Юнги нашёл их. Всех. Тварь, что подсыпала снотворное в бокал сока на приёме. Тварь, что перерезала тромозной тросик. Тварь, которая всё это заказала. Головы полетели с плеч. Сокджин помог. Потом суды, оглашения сроков… Ничего Кёнхи не вернуло. Но так случилась их семья.***
Ёнджун стремительно взрослел. Рос, начал сначала активно ползать, потом робко ступать ножками, опираясь то на диван, то на пап. Юнги частенько отрубался с сыном на полу или на диване в ночь под мультики, не выдерживая такой активности. Всегда просыпался у себя, раздетый и укрытый. Последнее время старался не уснуть, но притворялся, чтобы просто почувствовать теплоту Чонгука, пока мужчина нёс его на второй этаж, в расстеленную заранее кровать, снимал носки и кофту, укрывал одеялом и гладил по голове. Сегодня тоже притворился. Выждал, пока Чонгук унесет Ёнджуна в кроватку. Потом всё, как обычно. Но в конце, когда рука потянулась к его волосам, он раскрыл глаза. Чонгук ни на секунду не удивился. — Я всё думал, когда тебе надоест разыгрывать это представление. — полушёпотом, чтобы не разбудить спящий дом. — Я настолько плохой актёр? Чонгук улыбается. Юнги ужасный актёр. — Хочешь что-то сказать? — Да. — Я слушаю. Юнги снова прикрывает глаза. — Давай спать вместе. Боится открыть. Боится увидеть на лице недоумение. Ещё хуже — отвращение. Боится. Пока не чувствует, как кровать прогибается под весом чужого тела рядом. Чонгук устраивается сбоку, накрывая их обоих одеялом. Он давно лишь в пижамных штанах. Чонгук горячий. Обвивает талию руками, прижимается носом к шее сзади. Сопит шумно. — Спи, Юнги. — Спокойной ночи. Он правда пытается уснуть. Жмурит глаза, считает баранов, но ничего из известных способов не помогает. Сердце ужасно колотится от близости человека, которого хочется. — Чонгук? — Тоже не можешь уснуть? — Да… Чонгук, можешь мне сказать? — Что? — Ты считаешь… Вот это нормальным? Нас? Чонгук ёрзает, поудобнее укладывая голову. — Мы ведь ничего плохого не делаем, значит нормально. Я хорошо себя чувствую. Мы же семья. Юнги всматривается в темноту. Голубая лента пересекает комнату лунным светом. Хочется посмотреть в окно. Он аккуратно высвобождается из плена одеяла и горячих рук. Встаёт тихо с кровати, направляясь к окну. Слышит, как Чонгук переворачивается с одного бока на другой. Раскрывает шторы, отдаёт луне бразды правления в комнате. Открывает окно, щёлкая замком и впуская в дом весеннюю прохладу. Снова моросил дождь. В нос въедается землистый сырой запах свежести. Вкусно, легко. Свободно. Юнги разворачивается спиной к окну, оглядывая залитым голубым фигуру Чонгука. Красивый, большой мужчина. Родной. Давно любимый. — Я уже не подросток, но главные слова мне говорить, кажется, ещё тяжелее, чем в те времена. — Можешь не говорить, я и так знаю. — Хочется. Чонгук встаёт следом за Юнги. Подходит вплотную, кладёт руки на подоконник по бокам от узких бёдер мужчины. — Я люблю тебя. — шёпотом, на выдохе. Чонгук кивает. Он и так знает. Прижимается губами к тёплому лбу, закрывая глаза. Потом к бровям, щекам. К губам. Мягко, нежно, не напирая. Даёт продумать, прожить. Юнги лишь тянется в ответ, не желая прекращать чувствовать. Узловатые сухие пальцы летают, словно бабочки, по чужим, чуть колючим, щекам. Мощной шее и голым плечам. Собирают с кожи лунный блеск. Чонгук углубляет поцелуй, перекладывая руки на поясницу. Прижимается пахом ко втянутому животу, даёт почувствовать себя. Дышит рвано, ощущая поднимающийся по телу кипяток. Юнги отзывчивый и податливый, словно пластилин. Невесомый в крепких руках. Чонгук укладывает его на руках на постель второй раз за ночь. Ложится следом. Не рядом, прямо на него, придавливая сверху. Юнги для него открыт и доверчив. Юнги любит. Чонгук любит в ответ.***
Они подолгу сидят в объятиях друг друга. Йоко лишь довольно улыбается теперь всё время. В доме стало светлее. Теплее. Чонгук со всем рвением учится готовить у Йоко. Юнги зачитывается книгами по воспитанию и смотрит видео про уход за садом. Решил плотно заняться территорией вокруг дома. Давно нужно было навести порядок. Теперь есть настроение. Ёнджун растёт не по дням, а по часам. Учится новому каждый день. Пытается собрать слова из звуков. Весь дом ждёт, когда Ёни скажет заветное «папа». Спорят, к кому это «папа» будет обращено. Первым словом Ёнджуна становится «Ёка». Йоко гордится и хитренько смеётся. Семья собирается за столом по три, а то по четыре раза в день. Поесть, выпить чаю. Иногда просто попробовать какую-нибудь «штуку» от Чонгука. Йоко говорит, что надо готовить от сердца. Чонгук пытается. Пока правда по рецептам, которые японка заботливо пишет для него вечерами, но от сердца. Они семья. Царапинка посреди тела Юнги тихонько заживает. Скоро отвалится сухая корочка. Цветы на могиле Кёнхи высохли. Юнги был там последний раз несколько месяцев назад. Лампадку от портрета убрала Йоко. Вытащила чёрную ленту из-под стекла и повесила рамку на стену, с другими распечатанными фотографиями домашних. Живые должны жить. Кёнхи, Юнги уверен, им гордится. Гордится своим сыном и двумя его папами.***
***
После летнего дождя Ёнджун обожает выбегать в сад и прыгать по лужам. Чонгук не препятствует и успокаивает причитания Юнги о простуде. У их сына не такой слабый иммунитет, как у отца. Ещё ему нравится делать домашнее задание на веранде с бабушкой Йоко. И папины блины на завтрак. Он всегда говорит, что найдёт себе такую же красотку-жену, как мама на фотографиях. И будет любить её, как папы друг-друга. У них в семье всё хорошо. И пахнет теплом после дождя.