Мистер Уэмми.

В день, когда мы познакомились с Ватари, в Лондоне шел дождь, смешавшийся со снегом. Я считаю, что как нельзя правильно будет сказать, что мы именно познакомились. Он не подобрал меня, и я не выцепил его среди толпы горожан у Лондонского метро. Мы пересеклись, и я принял взвешенное решение, основанное на логических выводах и рациональном подходе: я пойду с ним. К слову, мне было пять. Единственное мое воспоминание, последнее до встречи с мистером Уэмми — это то, что на часах было ровно три часа дня. Стрелки встали под прямым углом на циферблате Биг Бена, и мне все казалось, что одна из них слегка отогнута вперед. Ничего больше я не помню. Ни родителей, ни своего дома, ни того, что было тем же днем, часом ранее, в два часа дня по Лондонскому времени. Я сидел на лавочке, слегка подогнув колени, потому что так было теплее, а от того и лучше думалось. Пару раз рядом со мной останавливалась женщина с большими глазами, спрашивая, где моя мама, и почему она не сейчас не со мной. Я что-то ей отвечал, и она отставала ненадолго. А потом — снова возвращалась, чтобы повторить вопрос громче. Наверное, она не была очень умной женщиной, зато в равнодушии ее упрекнуть точно было нельзя. В такой обстановке прошло около получаса. Пожилой джентльмен сел на лавочку, развернув перед собой новый выпуск «The Times», который я нашел немало увлекательным. Подсев чуть ближе, я как можно ненавязчивее заглянул ему через плечо, чтобы рассмотреть конец статьи о успехах студентов-физиков из Оксфорда, занявших первое место во всемирном соревновании в этом году. Один из них мог стать лауреаторм Нобелевской премии, по прогнозам профессора… — Переверните страницу, Сэр. Я уже дочитал, и хочу узнать, какой профессор так верит в мистера Мюллера. Вместо страницы джентльмен повернул голову. Я не сильно расстроился. Разговор с ним оказался интереснее фамилии профессора. Прошел еще час, прежде чем я обнаружил себя в кондитерской, выбирающим, какие сладости мне бы хотелось взять больше всего. Мистер Уэмми, как звали джентльмена, вероятно, сказал, что заплатит. Не важно, ему все равно пришлось бы. Если он способен на аналитические выводы, то должен знать, что пятилетние дети редко имеют при себе достаточную сумму денег, чтобы оплатить три леденца и пирожное с клубничным кремом. На вопросы этого джентльмена о моих родителях я отвечал куда честнее, чем на вопросы большегзлазой леди, но снова, как бы ни старался, не могу припомнить, что именно тогда говорил. Мы побрели куда-то на юг, дальше от Парламент сквер. Должно быть, как ребенок способный на аналитические выводы, я должен был подумать, что это подозрительно. Но я скорее подумал, что джентльмен, столь заинтересованный в ядерной физике, вряд ли бестолков настолько, чтобы похитить ребенка посреди дня на главной площади столицы. На этом моя совесть успокоилась. И это никак не связано с тем, что как раз в это время я принялся за второй леденец. Отчего-то почти каждый прохожий, которого мы встречали, слабо улыбался, или даже спрашивал у Ватари, его ли я внук. Не дожидаясь ответа, тут же добавляя, что мы очень похожи. По несложной цепочке рассуждений, построенных при виде отражения в луже, я сделал вывод, что большинству из них не помешала бы консультация окулиста, о чем и сказал примерно половине подошедших. Следующий мой аналитический вывод гласил, что им не очень понравилось мое остроумное замечание. Ватари пришлось объяснить мне, что никто из них не рассчитывал сказать правду. Люди часто говорят родителям, что их дети похожи на них, или называют их хорошенькими, чтобы поднять настроение. Далеко не всегда это правда, и чаще всего это абсолютно умышленно. Следующий прохожий назвал меня хорошеньким ребенком. На ближайшие пять минут мне разонравилось делать аналитические выводы. В большом здании за высоким забором оказалось теплее, чем снаружи. Что в целом закономерно почти для любого здания. Ума не приложу, почему в тот момент меня это удивило. Мистер Уэмми доложил, что место, куда мы пришли, называется домом Уэмми. — Спасибо, сэр, а я едва не подумал, что это дом мистера Смита, в который мы забрели, ошибившись адресом. Оказывается, это называется «хамство». Минуту назад мне объяснили, что люди привирают чтобы сделать комплимент. Кажется, этот джентльмен путался в показаниях. Ко всему прочему, мистер Уэмми объяснил, что не считает целесообразным возвращать меня родителям, исходя из того, что он от меня услышал. (В дальнейшем, за все проведённые вместе годы, Ватари так ни разу и не согласился пересказать мне мои же слова, что я до сих пор считаю не самым справедливым решением). В прочем, с его основным решением я не захотел спорить. И окончательно заверил его, что он меня силком из этого дома не вытянет, пока я не возьму у него реванш в шахматах. Еще никому до этого я не проигрывал ни партии. Наверное потому, что играл впервые, но значения это практически не имело. К вечеру у меня уже была своя комната, телевизор (в котором из интересного я нашел только криминальные сводки), и утренний выпуск «The times». Профессор, веривший в мистера Мюллера, оказался однофамильцем моего нового знакомого.