Эрос

* От рабов не требуют многого. От глупцов, в принципе, тоже, но свободный от заскорузлых идиотских предрассудков Веритас знает, что одно не исключает другого: точно так же, как яблоко, которым способен наесться нищий мальчишка, а может съесть Божественная Дева, может оказаться червивым. Умный может быть рабом. Раб может быть глупцом. Веритас вздыхает, в бокале плещется сухое полусладкое с Сигонии. Их можно обвинять во многом: в узколобости, близорукости, почти глиняной податливости, предательствах и отравлениях, но у сигонийских рабов, видимо, особые ступни — они умели делать вино. Веритас вздыхает. В бокале… Нет. Что-то не так, думает Веритас. Оказывается прав — как обычно. Даже доктора порой устают от своих интуиции, логики; хочется хоть где-то, но просчитаться. Белобрысая макушка авгина мелькает ниже балкона. Становится понятно, что в ресторане, сияющим облачно-белесым мрамором, где прожилки напоминают сухожилия в мясе, поталью, перламутром, гранями хрусталя и пенаконийской «Усладой» нет ни «тела» похищенной диковины, ни ее следа. От последнего тренда парфюмерии — сяньчжоуского лотоса, аромат которого надела в зале каждая вторая — Веритаса душит велюровый воротник. Это все сигониец? Вернее: «авгин», «мед» — те любят гордиться своей подлостью. Или же… — А, доктор Рацио! — Авантюрин машет запястьем, оно у него крепкое, тонкое. — Решили почтить своим присутствием собрание глупцов? Бесполезно задумываться, как он оказался так близко и быстро, приходится почти привыкнуть. Что было последним? Переговоры КММ в одном из небоскребов Птеруги-V, что кончились перестрелкой? Может, университет, перестроенный в модный спортзал для сотрудников КММ; он негодовал месяц. Что? Рацио сжимает зубы. На резцах скрежещет эмаль. На лице Авантюрина улыбка, на шее — золотые цепи, похожие же и на запястьях, но иногда юркают под толстое золото часов. «Павлин», хочется плюнуть Веритасу. Вместо этого он говорит: — Не нашли собеседника своего уровня, господин Авантюрин? — Рацио взбалтывает вино легким движением. Вернее, «аэрирует», — Уверен, тот замечательный бархатный бержер счел бы честью рассказать вам последние сплетни. Возможно, это предел ваших умственных способностей. — Вы столь грубы со старыми знакомыми, докт… — Помолчите. Веритас делает жест рукой — «тишина». Понятно на всех языках, всем расам, сословиям и даже рабам. Может быть, даже животным. Стоит проверить. — Где диковина? — Диковина? — Авантюрин почти правдоподобно удивляется, но его выдают глаза, оставаясь искрящимися в разноцветно-кислотной глубине, — Вы уверены, что я тот, у кого стоит спрашивать подобное? Корпорации неинтересны эти заумные безделушки. — В мой последний разговор с вашим начальством оно крайне настойчиво выспрашивало принцип работы именно этого… объекта. Диковина номер триста сорок восемь. — Веритас отставляет бокал на мраморный геридон, скрещивает руки на груди, — А пропала она после посещения Гильдии вашей делегацией. Улавливаете связь? Может, объяснить вам на пальцах? — Благодарю, но откажусь, — хмурится бывший раб. — Не расскажете, в чем ее суть? Поразительно, как в сухое «триста сорок восемь» можно вложить всю суть вещей, на самом деле диковина — не более, чем стеклянный шар. Сфера; причем неидеальная, хочется заметить Рацио, «эллипсоид». «Шар судьбы». Объект не нов, подобным баловались шарлатаны еще когда люди верили шаманам, тотемам и силам природы. «Задай вопрос — узнай ответ», и человечество, эта прослойка глупцов, верила шаманам, тотемам и будто бы говорящим стекляшкам. Поэтому да: Гильдия эрудитов не создала ничего нового. За «триста сорок восемь» гонялись любопытные с Альянса Сяньчжоу, эманаторы Радости, Гармонии, Эрудиции, а теперь сама Корпорация. Ее посланец выглядит так, будто впрямь слышит впервые. Авантюрин склоняет голову к плечу. Трогает пальцами края бокала там, где его касались губы Веритаса. «Если сигониец действительно ни при чем, то знать ему необязательно». — Может быть, расспросите начальство? Как видите, наш разговор меня не вдохновляет. У меня есть цель — вернуть диковину, и я намерен ее достигнуть. Конечно, Рацио не скажет — «пропал бы этот Шар, и дело с концом». Забава для дураков. Идиотизм. Гильдия эрудитов гордится всеми своими творениями, даже если это несчастный калькулятор, сдобренный оккультизмом и гранями дорогого стекла. Проценты и логика, никакой магии, судьбы не существует, думает Веритас. Есть формулы, которым вынужден следовать даже мир. Его язык лижет губы, на них остается вкус сигонийского. Авантюрин почему-то улыбается. Улыбается, прежде чем раствориться в богатой толпе. Почему он это делает? — Не стану вас более отвлекать, — говорит он, уже уходя, но кажется, что где-то за ухом. Нет, правда — почему этот павлин будто бы всюду, но нигде? * Рацио знает — Корпорация Межзвездного Мира вытрахала до остатка почти всю Вселенную, поставила на колени галактики и, между кофе-брейком и ланчем, уничтожила парочку цивилизаций за отказ подчиняться. Это парадоксально, но даже такая сила подвластна суевериям. Шар судьбы? Ну, ну. Представить Авантюрина, или Топаз, или утонченную Нефрит, трясущих безделушку с вопросом «Где нам обустроить очередную колонию?» легко и смешно. Через полтора часа бессмысленного блуждания глазами Рацио устает. Он спускается с балкона, расслабляет галстук, затем воротник рубашки. Велюр противно липнет к коже. Жестом подзывает официанта — «еще одну бутылку сигонийского мне в номер». Вечер долгий, херовый. Ночь обещает быть такой же. Рацио сворачивает в коридор, соединяющий залу для танцев с фойе отеля, и что-то дергает его за нерв в глазу. «Что-то» — красная лужа, растекающаяся под одной из дверей. Это может быть виноградный сок, может — гранатовый, а может просто вино: даже слуги-официанты имеют право быть неуклюжими. Просто разбили бутылку. Сейчас уберут. Лужа растекается, следуя простейшему закону тяготения. Более — ничего. Тонкий алый ручеек, выбежавший дальше всех, словно какая-то длинная венка, движется к туфлям Веритаса. Его рацио в мозгу нашептывает — «ты уже знаешь, что за дверью». Труп. Тело; целый океан красного, если кровь такая насыщенная и ее много. Артериальная. Веритас не любит грубую силу, но знает, что при выстреле из огнестрельного оружия происходит множество процессов: сжатие, расширение газов, передача энергии, нагревание, волна света, волна звука. Веритас достает револьвер — на всякий случай — и подходит к двери. * Веритас ошибается. Ошибается веритасово рацио. Ну, ровно наполовину. Когда дверь открывается, тела еще нет, мужчина вполне себе жив: у него вспорото бедро, лоскутки брюк, кожи и мяса смешались и теперь свисают с кости, как красная половая тряпка со швабры. В следующую секунду — уже нет. Авантюрин зажал ему рот, вот почему слышалась только шуршащая тишина, и то: настолько тонкая, что липкое чвяканье текущей крови оказалось громче. В следующую секунду Авантюрин загоняет ему в сердце стилет. Рукоять из золота, украшена узорами, полупрозрачными опалами, сердоликом и… кажется, хризопраз? Его легко спутать с нефритом, но Веритас Рацио — гений во всем. — Что здесь… — А, доктор Рацио! — воскликает Авантюрин. От дежавю подташнивает, — Умеете же вы портить сюрпризы. Быстрым и легким жестом он вытаскивает лезвие из вплюснутой грудной клетки. Плоть разошлась, оголив черно-красное упругое нутро, но вот кости тверже. Можно подойти ближе, чтобы рассмотреть сразу две пары ребер. Удар пришелся между третьей и четвертой, ближе всего — створчатый клапан, и все это зрелище похоже на плохо пропечатанное пособие по анатомии. Рацио не хватает времени, чтобы ужаснуться, потому что… …Авантюрин одет в платье. Авантюрин водит кровавым оружием в воздухе, как подслеповатый котенок, и виден его порыв — обтереть лезвие о бедро. Вовремя вспоминает, на нем дорогие черные колготки. Жалко портить, он знает цену вещам. Между рябыми ляжками мертвеца болтается член: мягкий, напоминающий гриб; от кровопотери сморщилась, словно высушенный шиповник, мошонка. Не надо быть Гертой, или Скрюллумом, или загадочной Жуань Мэй, чтобы сложить дважды два. — Я вам помешал? — спрашивает Веритас, запихивая револьвер за пазуху. Это глупо, если учесть, что Авантюрин, во-первых, убийца, во-вторых — стилет никуда не делся. В-третьих — Эоны, почему он в женском платье?! Но об этом можно подумать потом. — Вовсе нет, вовсе нет, — увещевает его раб, — Я сам собирался идти к вам, потому что, кажется, обнаружил вашу пропажу. — В таком виде? Авантюрин хохочет. До его локтя тянется, словно последствие адского проклятия, тьма тюлевых перчаток — и он поправляет их: да так легко, так быстро, будто все детство только и подтыкал их богатым госпожам. — Это единственное, что волнует вас в этой ситуации? — Конечно нет!.. Пальцы Авантюрина забираются в нагрудный карман чужого пиджака. Веритас гонит от себя ассоциации со змеями, какой-нибудь черной мамбой. Трехпальцевые токсины в яде; для взрослого мужчины хватает в среднем двенадцать миллиграмм. Сердце остановится навсегда. — Вы потеряли… это, я прав? Из кармана появляется Шар судьбы. Он небольшой, потому что по задумке создателя между вопрошающим и диковиной устанавливается телепатический контакт, для ответа не нужен экран. Ответ приходит прямо в мозг; точно как… укол адреналина, например. — Да, — тихо выдыхает Веритас. — Услуга за услугу. Я спас вашу репутацию в Гильдии. Не заслуживаю ли я игры на своих условиях? — Вы проходимец, господин Авантюрин, — шипит Рацио. — Откуда мне знать, что вы не устроили этот спектакль намеренно? Что не вы украли Шар судьбы? Ваше самомнение ужаснет даже Эонов. — Не горячитесь так, профессор, — усмехается Авантюрин, гоняя темно-синий, мутноватый грязным льдом эллипсоид между пальцами. Он часто делал так со своей монеткой; «выпендривался» — Веритас не фанат жаргонизмов и просторечий, но по-другому выразиться сложно. Раб трогает воротник его рубашки. Злосчастный велюр тихо шуршит. — Дешевка, — наконец, заключает. — Я посоветую вам онлайн-магазин, где можно купить получше. Для начала, поцелуйте меня. «Его самомнение ужаснет даже Эонов», думает Рацио, закатывая глаза. Прежде, чем он развернется к двери, Авантюрин прикладывает к его сонной артерии стилет — и целует первым. * Очевидный, преисполненный логики вопрос крутится у него на языке. Авантюрин не дает ни секунды продохнуть: со всем рабским отчаянием он вылизывает шею Веритаса, кусается, целует и что-то урчит на низком сигонийском. Велюр улетел первый — потому что «дешевка». Приземлился на лицо несостоявшегося любовника, чье тело Авантюрин отпихнул каблуком — и хорошо: трахаться под мертвым взглядом Рацио не пробовал. Начинать как-то не тянуло. Авантюрин схватил его за яйца, несколько мгновений погладил, пока у Веритаса не задергалась верхняя губа. Лишь после этого — развернулся. Рабское клеймо, широкий шрифт притягивали взгляд. Веритас не отставал: обкусал авантюринову шею так, что вокруг татуировки вспухло сначала красным, а потом синеватым. Следы зубов — тоже своего рода клеймо. На удивление, никто не возмущался. Авантюрин оперся о какие-то металлические полки; как оказалось, здесь правда держали выпивку, и бутылки тихо звенели от их движений. Он прогнулся в пояснице, выставил крупные лопатки, как будто доверял, а не просто приказал трахнуть; и змеи из мыслей Рацио уползли в глубину ресторана, сменившись птицами. Он вставил член. Косточки лопаток под кожей Авантюрина задергались, похожие на крылья. В бреду эроса Рацио даже не задумался — «у павлинов вообще есть крылья?» — Почему я не почувствовал след диковины? — спросил Рацио, сразу взяв звериный, первобытный темп. Авантюрин явился уже подготовленный: мокрый и растянутый под платьем, словно все происходящее было предугадано им, изворотливым шулером, еще когда Шар судьбы не попал в чужие руки — так что, подумал Веритас, пусть не жалуется. Здраво оценивать свои силы — залог гениев. Авантюрин запрокинул голову. — Не можете смириться с тем, что кто-то оказался ловчее? Бросьте, господин Рацио, — он странно хихикнул, — Методы Гильдии эрудитов стареют с каждой секундой. Внутри оказалось тесно, тепло — почти жарко, но не так, как от печи Чжумина Сяньчжоу или термоядерных реакций звезд: здесь было сложнее. Авантюрин сжимал его член стеснительным девственником; спустя секунду расслаблялся, как первоклассная куртизанка. Веритас почувствовал необходимость спросить: — Этого вы добивались с самого начала? — Ммм… — Авантюрин дернул спавшую лямку платья, — Не совсем, но тоже сойдет. — «Сойдет»?! — воскликнул уязвленный Веритас. — Да ладно вам… тебе… — язык приятно смочил губы. Было что-то философски-забавное в том, что даже трахаясь они сходились на «Вы». — Рацио… возможно впервые в жизни тебе выпал шанс избавиться от той гадости, что засела у тебя в голове, диктуя, где свой, а где чужой… Веритас надавил ему на лопатки, заставляя замолчать: просто так. Было приятно смотреть, как Авантюрина выгибало, точно скульптуру — непременно золотую; гипс, бронза, полимербетон и даже древний, как Эоны, мрамор проигрывали — что творилась руками мастера прямо сейчас. Член вдавился в простату, и Авантюрин взвизгнул — высоко, но не раздражающе. Плоть под пальцами напряглась. Рацио мог судить лишь по мышечным судорогам: он кончил, не коснувшись своего естества. — Я бы поспорил… — Ты… всегда споришь… — тяжело дыша, ответил Авантюрин. Он откинулся назад, между холодными стеллажами и разгоряченным крепким телом выбрав человека. Показательно. — Это называется «дебаты». Снизу засмеялись — «хорошо, хорошо, как скажешь». В доказательство своей смиренности Авантюрин насадился до конца, втянул крепкий белый живот, и Рацио, задушенно охнув, кончил следом. Перед глазами мелькнула пленочка тьмы, частая спутница всплесков окситоцина и адреналина. В Гильдии считали, это низкие гормоны, почти как у зверей. Веритас отсчитывал секунды, стараясь выровнять дыхание. Несколько мгновений ничего не происходило, а затем тело, поддавшееся трупному окоченению, громко шлепнулось об пол, как было. С высунутым членом-грибом, мошонкой-шиповником и велюровой рубашкой на голове. Слипшийся на молекулярном уровне воздух задрожал от смеха Авантюрина. — Значит, вы называете это «эросом»? В номере у Рацио будет долгая ночь размыслить: что есть низкое, а что есть высочайшее, рациональное, то, достигнув чего даже несчастнейшее создание вроде раба возносится до Эона, но даже те непременно подчиняются математике — и наверняка в размышлениях ему поможет сигонийское полусладкое. Может быть, один сигониец тоже будет к месту. Черное платье на нем, правда... не располагает к размышлениям. Но пока… — Отдавайте диковину, проходимец. ...Пока что эрос бьет все высочайшее. *