black and white lonely widow

      Милена пила. А если сравнивать с тем, как она делала это раньше, то сейчас, скорее уж бухала. Заливала в себя алкоголь, тщательно проспиртовывая им спутанные мысли и душу, и в особенности неустанно ноющее сердце, ставшее таким… таким до безобразного, до обидного чутким? Ранимым? У неё не находилось подходящего слова, в какое уместилась бы эта трепещущая, разъедающая до сводящей с ума болезненной агонии смесь из такой до смешного наивной и чистой любви, и разочарования.       В потяжелевшей голове противно шумело и давало тупой болью в тянувшие виски. Кто виновник? Почти опустевшая бутылка Мартини, циркулировавшего теперь у неё по венам вместо крови, или слёзы, которые всё никак не заканчивались?       Дрожащими пальцами Милена прошлась по и без того растрёпанным волосам. От её привычной безупречной укладки ничего не осталось, вся голова — сплошное спутанное между собой чёрте что, в котором вязли пальцы, болезненно рвя на своём пути некогда тщательно завитые и расчёсанные — уже нет — локоны. За что жизнь с ней так? За что ей всё вот это вот?       Опухшие от беспрерывных рыданий веки закрыли Романовой вид на утонувшую в вечернем сумраке кухню коттеджа. Она одна здесь. Если не считать охраны — а она её никогда не считала, ведь это всего-навсего охрана, её защита, средство безопасности вроде системы видеонаблюдения и не более — то кроме неё больше никого нет ни в этом чёртовом, погружённом во мрак доме, ни на всём острове. Пустом и безжизненном. А будь здесь Владимир…       Слёзы наворачивались на глаза с новой силой. Сердце в костяной клетке рвалось изнутри на части, сгорая дотла в собственном огне. Владимир.       «Зачем?.. Зачем ты поступил так со мной?» — крутилось в раскалывающейся голове и пропахших Мартини мозгах Милены.       Зачем дал ложную надежду на нечто большее, чем простое сотрудничество?       Зачем обещал, если знал, что обманешь и не станешь держать своих гнилых и насквозь лживых слов?       Зачем так сладко шептал в самую душу и манил следом за собой?       Зачем в холодной одинокой ночи приходил к ней тем чутким утешением, в котором она так нуждалась, и ласково целовал, клянясь любить до гроба и даже после смерти?       Зачем?..       Милена никогда не любила своего мужа и без угрызений совести вышла не за него, а за счета, записанные на его имя, и только за них. Зато он не чаял в ней души и ничего в своей жизни не желал так сильно, как её любви и только. Но вместо сердца у Милены был кусок льда, режущего пальцы в кровь, а из чувств она могла дать ему разве что своё раздражение.       Ресницы с потёкшей тушью — оказавшейся ни разу не водостойкой — слиплись от слёз. Она размазывала их по мокрым щекам и задыхалась от всхлипов, рвавших пересохшее горло в клочья и терзавших его до сиплого кашля, из-за какого её чуть ли не выворачивало наизнанку прямо на вымытый до безупречного блеска пол. Как громко надрывные рыдания отражались от стен и панорамных окон, оседая в кромешной давящей тишине, оставляя после себя лишь звон в заложенных ушах. — Будь со мной, Милена, я знаю, ты хочешь этого, — Владимир сжимал её руки, дрожащие от волнения как от сильного холода. — К чему мучать себя этим браком? Романова крепче ухватилась за руки Макарова и беспомощно уткнулась лбом в его плечо. — Я не могу, Владимир… — прошептала она в дорогой чёрный пиджак, пропахший сигаретами и одеколоном. Запахом, успокаивавшим её и дарившим покой. — Если я сейчас всё брошу, я не смогу быть тебе полезной. Твоя идея… она требует больших денег, а… Мужчина нежно прижал её к себе и провёл по волосам, прежде чем поцеловал в макушку, прижавшись к ней губами на пару долгих секунд. — Тише, тише, — как же утешителен его голос — не волнуйся ни о чём. Хорошо? Я всё улажу. У меня есть одна мысль, с тебя требуется вести себя как и прежде. Справишься? — Разумеется… — сорвалось с её губ в тот же миг.       Через неделю Милена Романова стала молодой вдовой с миллионами на счетах и свободным от обручального кольца пальцем.       — Не сейчас, Милена. Сперва наша миссия, наша цель, а затем и любовь, и семья, и всё, что ты только пожелаешь.       Сердце в груди заныло с новой силой, будто только-только успокоившуюся и затянувшуюся рану вновь расковыряли. Можно ли умертвить его, чтобы больше никогда и ничего не чувствовать? Чтобы не сходить с ума от того, как оно рыдает и стонет в объятиях рёбер, пытаясь успокоиться? Можно ли заставить его больше не реагировать так остро на человека, чьими стараниями оно и страдает так безутешно?       Мартини больше не лез в сухое горло. Хотелось пить, но сил встать и налить воды не было. Желудок скрутился от голода, забыв, когда в последний раз видел в себе не алкоголь. Затишье. Милена хватала воздух ртом, ведь забитый нос не давал сделать и вдоха. Тяжёлую голову — в ней словно накопился весь тот свинец, который Ближний Круг оставил в теле её мужа — хотелось опустить на прохладную мягкую подушку…       Неужели наконец все слёзы выплаканы и силы оставили её, как и Владимир? Одна мысль о нём и звук его имени в мыслях резанул по истерзанному и уставшему сердцу, заставляя то с болью вздрогнуть где-то слева.       Не думать о нём. Прогнать его из мыслей. Выселить из груди, где она пригрела его и так трепетно и нежно лелеяла вместе с мечтами о том прекрасном будущем и большой светлой любви, которая будет ждать их вот совсем скоро, возможно уже завтра…       Экран телефона загорелся, слепя заплаканные глаза и рассеивая мрак кухни. И вновь Милена наступила в тот же капкан, не успев из него выбраться — поверила, что он пишет ей, чтобы узнать, как она и хочет ли увидеться с ним. Дура.

«Затраты оказались больше, чем мы планировали. Время идёт на часы. Милена, мне нужно, чтобы ты…»

      Сообщение расплылось перед глазами за подступившими слезами. Опять. Снова. Надрывные безутешные рыдания заполнили и кухню, и весь этаж, и, наверное, были слышны в каждом уголке этого проклятого коттеджа. Обида душила, разочарование резало живьём и без ножа…       Можно ли сдать куда-нибудь чувствующее сердце хоть даже бесплатно и на его место вставить тот же равнодушный лёд или кусок грубого асфальта?..