Временная роскошь

Напористый. Что сейчас, что когда был совсем пацаном. Тоджи словно пытается побороть неумолимую стихию, сносящую всё на своём пути. — Ты как камень, — жалуется Сатору, но ногу не убирает, продолжая водить носком ботинка по чужой голени. — Меня не возбуждает, как ты ешь, — обрывает Тоджи, двигаясь чуть в бок. Стул проезжается по полу со скрипом. Режет по ушам. Годжо даже не морщится — только улыбается. — Видимо у тебя просто не всё работает, — говорит он и красноречиво указывает пальцем вниз. — Просто ешь свой ебучий удон, Сатору. — Тоджи откидывается на спинку и рассматривает видавший лучшие дни потолок забегаловки. Лучшие дни видимо были ещё в прошлом столетии. Он в такие места уже лет десять старался не заглядывать. Но Годжо потянуло посмотреть на рассадники тараканов и сыграть в лотерею на отравление. Тоджи от скуки оглядывает пространство вокруг, людей, сидящих рядом и косо смотрящих на их парочку. Сатору взгляды, если и замечает, то абсолютно игнорирует. Конечно, к ним никто не осмелится подойти. — Ты не хочешь? — Годжо протягивает ему зажатый в палочках кусочек мяса. — Не горю желанием. Что за попытки покормить меня с рук? — Я стараюсь быть романтичным. — Сатору пожимает плечами, но шибко расстроенным не выглядит. “Быть романтичным”. С Тоджи никто кроме него не пытается быть романтичным и хоть сколько-нибудь мягким. С Тоджи в подобных местах пытались заигрывать только подвыпившие женщины. Годжо выглядит слишком живым для этого гадюшника. Он словно может испачкаться об эти старые выцветшие столики, тарелку со сколотым краем. Тоджи бы только по одной его одежде смог бы понять, что он не отсюда. Слишком новая, слишком аккуратная. — Думаешь, какой я красивый? — смеётся Годжо, роняя очки на кончик носа. Глазища за стёклами огромные, на ресницы хоть спички укладывай. — Да, — просто отвечает Тоджи. — Правда?! — Сатору хватает его за руку. Весь сверкает, затмевая всю ублюдскую забегаловку. Ледяной смешливый взгляд топится и льётся нескончаемым счастьем. — Правда, — кивает Тоджи и коротко сжимает его ладонь в своей. — Я так и знал, — Годжо улыбается с выражением чистого блаженства. Тоджи это немного пугает, словно его слова имеют какой-то вес и вроде как важны. Особенно для такого недостижимого эго Годжо Сатору. — Словно не я с тобой уже сколько лет вожусь и трахаюсь, — хмыкает Фушигуро и опускает взгляд на их сцепленные руки. — Вот именно. Столько лет, а комплименты не делаешь. — Сатору растягивает губы и заглядывает в глаза так, что аж по позвоночнику бежит холодок. Тоджи стареет, раз теперь этот бывший подросток вызывает такие чувства. — Зачем мне это говорить? Будто ты сам не знаешь о своей красоте. — Слышать это от тебя — совершенно другое. — Годжо тыкает в его сторону палочками и вскидывает брови, ожидая ответа. — То же самое, Сатору. Он ничего не говорит, а Тоджи не собирается с ним спорить: они оба прекрасно понимают насколько это бесполезная трата сил. *** Годжо потягивается, поднимая руки над головой. Высокий, Тоджи перерос уже лет в восемнадцать. И сейчас в нём не осталось никакой угловатости, лишь живая изысканная красота. — Нравлюсь? — спрашивает Сатору, улыбаясь. В тусклом свете фонаря его губы блестят от только что намазанной гигиенички. Тоджи отводит взгляд. Нет, в эту игру они уже поиграли. — Я знаю, что нравлюсь, — шёпот опаляет ухо, когда Сатору наваливается сбоку, закидывая руку на плечо. Тяжёлый и горячий. — Ты не отвертишься. — Если ты не заметил, я и не пытаюсь, — выдыхает Тоджи и щёлкает пальцами по очкам, заставляя Сатору смешно дёрнуться. — Или что, весь обзор закрывают? — Язва, — говорит Годжо и укладывает голову на плечо Тоджи. Щеки касаются пушистые волосы, а на талию ложится ладонь, прижимая ближе. — Я знаю, что тебе не нравится. Потерпи и пойдём. — Куда? — автоматически спрашивает Тоджи, стараясь не обращать внимания на эти прилюдные обжимания. — В кино, на ночной сеанс. Тут недалеко. Тоджи быстро вспоминает, что находится в этом районе. Почему-то первыми в голове всплывают адреса массажных салонов. — Тут недалеко только кинотеатр, где порнуху крутят. — Тоджи скашивает взгляд, но лица Сатору так и не видит. — Не порнуху, а рейтинговые кинофильмы, — быстро отзывается Годжо и, тихо хихикнув, трётся грудью о чужое плечо. Ощущается это дико и излишне развратно. Всё же Сатору не девица с выдающимися прелестями. — Теперь понятно чего ты сегодня такой активный. — Тоджи его с себя не скидывает. Такую тушу с места фиг сдвинешь и не сильно хочется. Вес Годжо приятно давит, напоминая о реальности. — Мне захотелось вернуть в юность, — говорит Сатору и гладким движением льнёт ближе. — Тебе не хочется? — Не хочется, — отвечает Тоджи, вспоминая, как вертелся с малолетним сыном на руках и как пытался спрятать Сатору у себя дома, пока его не натянул кто-нибудь в подворотне Харадзюку или не ёбнул папаша в клановом доме. Не лучшее его время. Годжо отстраняется, позволяя заглянуть себе в лицо. Куда ему возвращаться в юность? Он всегда будет юн. Не телом, так душой. Точёный и светлый, щёки гладкие и останутся такими, если провести пальцами. Прячет изъяны характера под покровом идеальной красоты. Тоджи проводит рукой по лицу, чувствуя ладонью мелкую двухдневную щетину. Он родня этому стрёмному району, который хорош лишь в темноте, и то, только потому, что по горящим вывескам можно найти, где забыться: упасть на дно рюмки или в умелые руки. Тоджи это тоже напоминает юность, снова немилосердно макающую его в грязь, перемешанную с кровью. — Пойдём, — говорит Годжо и, в противовес своим действиям, прижимается лбом ко лбу Фушигуро, застывая, — дужка очков упирается в переносицу. — На нас смотрят. — Ты сам выбрал обжимания на улице, — фыркает Тоджи, но отворачивается, безошибочно натыкаясь на чужой взгляд. Любопытный — и больше пока ничего. Но потом пара слов, один выпад в их сторону — Тоджи придётся спешно уёбывать, прихватив с собой Сатору, с места преступления. Настроение подраться нет. — Глаза в пол и гуляем, — приказывает Тоджи и взгляд не отводит, пока мужчина не отворачивается, делая пару шагов в сторону. Тоджи играет нечестно: давит своим присутствием, лишая воздуха. Дыхание Сатору касается щеки, кожу опаляет — горячее облачко оседает, как плёнкой. — Глаза убийцы, — шепчет он, закидывая руки на шею. Довольная улыбка обнажает белые зубы. — Пошли уже в твою дрочильню. *** — Вайбует восьмидесятыми, — смеётся Сатору, останавливаясь перед распахнутыми дверями. Двери кинотеатра похожи на пасть животного, а в фразе Годжо почему-то слышится вопрос. — Тебя ещё и в планах не было в восьмидесятые, — отвечает Тоджи, не спеша шагая внутрь. Проход с красной подсветкой и чернотой внутри кажется чем-то опасным. — Зато ты был. — Годжо берёт его под руку и наклоняет голову — Фушигуро видит в его очках своё хмурое отражение. — Мне в восьмидесятых было лет десять и меня били палками в клане. Что ты хочешь от меня услышать? Сатору молчит долго, непозволительно долго для такой трещётки. И мягко подаётся вперёд, обнимая руками за талию. От дурацкого освещения он весь розовый. И не менее опасный. — Что тебе нравится. Нравится если не здесь, то хотя бы со мной, — говорит обескураживающе прямо, оплетает Тоджи всю грудную клетку. Кажется, ещё пара сантиметров и его пальцы проберутся, сожмут сердце в ладони. И жалкая плоть не защитит от этого акта собственничества. Сколько лет они рядом, что он продолжает задавать такие тупые вопросы? Словно время ничего не значит. Тоджи гладит его бок, скрытый под свитшотом мягкий изгиб талии. — Нравится, Сатору. Пока я рядом, мне всё нравится. — Теперь я удоволетволён! — он отстраняется, хлопает Фушигуро по плечам, сияет всем своим существом. Как наглядное пособие о важности подтверждения вслух. Тоджи его не понимает, но для Годжо это какой-то святой грааль. И с этим нужно считаться. Иначе ебанца Сатору найдёт другие выходы. Как во все разы, когда они в самом начале пытались хорошо проводить время вместе, и всё заканчивалось пьяным подростком Сатору, драками, пьяными драками, внесением в чёрные списки половины заведений города. Годжо, снимая очки, затаскивает его внутрь пасти кинотеатра. Там оказывается, на удивление Тоджи, довольно обычно, а из странного — постеры фильмов. Смотря на это вульгарное говно, желание спрашивать, что выбрал Сатору, отпадает как-то само собой. И Фушигуро просто молча следует за ним. Как молчаливый телохранитель. Иронично. В небольшой зал Тоджи входит первым, придерживая дверь, по привычке оглядывает тем самым взглядом помещение. Кроме них тут ещё несколько парочек — он быстро отмечает особенности внешности каждого и тут же забивает на их наличие хер. Годжо поднимается по лестнице к последнему ряду. Свитшот у него длинный — прикрывает всё, на что можно было бы поглядеть. Ладно. Тоджи может врать многим, но не себе: у Сатору поглядеть и подержаться только за красивый член и крепкие бёдра. — Где хочешь сесть? — Ты выкупил весь ряд? — спрашивает Тоджи и уже не удивляется подобным жестам. — И два перед нами. Не хочу, чтобы кто-то помешал уединению, — смеётся он и садится на место в середине, закидывая ноги на кресло перед ним. — Какая неожиданная благотворительность. — Тоджи качает головой и смотрит на него сверху вниз, не торопясь опускаться рядом. — А ты бы предпочёл больше зрителей? — Только тебе нравится, когда на тебя пялятся, — фыркает Тоджи и не противится, когда Сатору тянет его вниз на соседнее место. Кресло жёсткое. Рука Годжо пленяюще тёплая. — Почему весь зал не выкупил? — Тогда бы потерялся смысл, — шепчет он, заглядывая в глаза. На донце зрачка танцуют бесы. Они голодные и жадные до зрелищ. Тоджи будут рвать на куски в этом зале, на последнем ряду, на центральных местах. У Сатору нет в руках этой отвратительно сладкой колы и попкорна — он не планирует долго мариноваться в ожидании. — Про что фильм? — спрашивает Тоджи, прислонившись виском к голове Сатору, когда на большом экране оживает картинка. — Выбор был не слишком большой. — Годжо прижимается плечом. — Я подумал, что смотреть на бдсм-приключения в эпоху Эдо тебе не сильно понравится, поэтому выбрал про школьную любовь. Звучит расплывчато, но Тоджи скорее волнует хронометраж фильма, чем его сюжетные изыски. Остаётся надеяться, что Сатору решит не мучать его от заставки до титров. И он ведёт себя хорошо; гладит руку Тоджи, перебирает ему пальцы и надавливает на ладонь так, словно ищет какие-то точки, упирая взгляд в экран. Словно его реально волнует всё, что там творится. Тоджи потерялся где-то после того, как школьницу похитил клуб извращенок, которые вроде как тренируют шпионов. — То есть ты решил, что бдсм в эпоху Эдо мне не зайдёт, а это вообще вкатит на все сто? — Фушигуро наклоняет голову, чтобы оказаться ближе. Сатору от его движения прям перекрывает — он смыкает пальцы вокруг тоджиного запястья накрепко. — Вряд ли твои сумасшедшие родственники били тебя в элитной школе для девочек. — В эпоху Эдо меня тоже вроде никто не бил, — Тоджи перехватывает его руку, сжимая ладонь в своей, и берёт его за лицо. Пальцы гладят нежные щёки. — И сейчас мне уже поебать. И без уточнения относится это к его принятию детства или к тому насколько пленяет разум Сатору, Фушигуро подтягивает его к себе, держа за челюсть. Вздох Годжо словно ворует кислород между ними. И пространство сужается при поцелуе. Тоджи ощущает всю вселенную через его губы. Мягкие, горячие, жадные до внимания, как и весь Сатору целиком. Требуют, отдают с лихвой. Годжо целует цепко и упоительно; пьёт из Тоджи все соки, языком касается так, словно желает поласкать им наэлектризованные нервы, где-то в глубине черепушки. Фушигуро плавится. Фушигуро в потоке похоти гладит Сатору по шее. Где-то под ладонью бьётся пульс, передаваясь всему телу, прокатываясь и разжигая пламя. — Сука, — огрызается Сатору, когда ему в живот упирается подлокотник кресла, и выглядит так, словно разнесёт всё в ебейшую труху, если это сейчас же не исправить. Он держится за Тоджи, впивается кончиками пальцев в его голые руки. Большой экран подсвечивает ему висок и щёку. Светлый кадр ложится на кожу — и кажется, что он исходит изнутри. Годжо с таким выражением лица спорит, дерётся, убивает, пытает, трахается и смотрит на Тоджи после первого же поцелуя. Отбитый и пиздатый. До дрожи. До тяжести, оседающей в паху под пронизывающим взглядом. Сатору сжимает ему плечи и говорит: — Я просто волнуюсь, — слова шелестят от коротких вдохов. — Что? — Тоджи не врубается. Он сомневается в своём разуме: Годжо ничего не стоило добраться своим языком до самого мозга. — Я про тебя и детство. — Ага, — выходит многозначительно. — Уверен, что нужно обсуждать это сейчас, когда мне стояк на пояс давит? Годжо улыбается. Бесновато. Как всегда, когда Тоджи трогает в нём что-то — и это что-то прорывается наружу. Сатору сводит брови, гладит по плечам, выдыхает, открывая блестящие губы: — Отсоси мне, — говорит он. И это одновременно похоже на самую молящую просьбу и жестокий приказ. — Особые пожелания? — спрашивает Тоджи и осторожно стекает с кресла на пол перед Сатору. Место мало, но сойдёт. Лучше, чем сосать, перегибаясь через подлокотник. И лучше, чем та попытка потрахаться в машине, когда они разъебали коробку передач. Годжо раздвигает ноги, стоит только Тоджи положить на них руки. И смотрит. Конечно, этот засранец пялится. — Поглубже? Наверное? — Сегодня вечер неопределённых интонаций? — Тоджи тянет к его штанам, задирая свитшот. — Поглубже, так поглубже. Он отомстит ему за этот поход по злачным местам и за то, что сосать придётся под девичьи стоны на фоне. Экран подсвечивает лицо Годжо идеально, чтобы разглядеть и в подробностях рассмотреть, как он стремительно краснеет, когда Тоджи вытаскивает член из белья. На головке блестит прозрачная капля. Пиздато. Тоджи слитным движением поддаётся вперёд, проводя ладонью по бедру, а языком по стволу. Плоть горячая и твёрдая. Сатору его настолько сильно хочет. До сих пор. И со времён их первого раза Тоджи неплохо так поднаторел в минетах. — Выдыхай, — говорит он. И опускается до упора, чувствуя, как стенки горла обнимают член. Бёдра Сатору приходится придерживать: они подрагивают и это слегка мешает. Тоджи укладывает руку ему на живот, подлезая под ебучую одежду, и медленно двигает головой. Сатору жаркий, мечется пленённый желанием, сверкает глазами. Руками не трогает, позволяя самому решать, что делать. Хотя видно, как хочет. Возможно это тоже часть игры. Или он откладывает на потом. Фушигуро до этого ебучего “на потом” не дотерпит со своим хером, к которому вся кровь от мозгов приливает. Годжо его до звенящих яиц доводит. Он втягивает щёки, опустившись от головки до основания. Кончик носа касается коротких белых волос. Тоджи медленно вдыхает. Слабо пахнет гелем для душа. И всё. Годжо словно не имеет ни запаха, ни цвета. — Тоджи, Тоджи, — голос у Сатору срывается в бессвязный шёпот. Глаза блестят влажно. Он маняще и блядски облизывает пересохшие губы. Как ебучее совершенство. Тоджи от этого всепоглощающего чувства никогда не избавиться. Да ему это и нахуй не сдалось. Он хочет одного — посмотреть, как Сатору превращается в жаждущий комок нервов, как он хватает тоджину руку, крепко сжимая пальцами, и как несдержанно подбрасывает бёрда. И как смотрит так, словно безумие похоти перекрывает картинку перед глазами. Это охуенно. Тоджи в восторге. Тоджи согласен сосать ему, пока челюсть не сведёт или пока фильм не кончится. Сатору изнутри пылает неумолимой силой и страстью. Им невозможно не подчиняться — они склоняют любые головы. *** Ночной воздух словно сильнее расправляет лёгкие. Тоджи рассматривает руки: на предплечьях остались красные месяцы от саторовых ногтей и такие же чёткие линии. К следующему разу ему стоит сделать маникюр покороче. Хотя кому Тоджи пиздит: он и так короткий, просто Годжо не сдерживается. — Теперь ты считаешь, что я сексуально ем? — спрашивает Годжо, укладывая подбородок на тоджино плечо. Опять. — Нет, и я больше не дам тебе слизывать кончу с моих пальцев. — Фушигуро заводит руку за спину и хлопает по бедру. И продолжает, когда слышит над ухом вздох Сатору: — И сюрприз-свидания ты больше не устраиваешь, ублюдочный. — Почему? Когда ты меня таскал по подпольным барам, я не возмущался. Или тот случай, когда мы поехали на горячие источники и оказалось, что ты знаком с местными юдзё и мне пришлось избить парочку? — Блядство, — выдыхает Тоджи, закатывая глаза. Но руки Годжо с талии так и не скидывает. — Тебе тогда только исполнилось двадцать и я тебя не просил с ними драться. Ты сам захотел, а потом ревновал меня. — Последнее поменяй местами. — Ты даже не отрицаешь этого. — Фушигуро поводит плечами. — Так что не возмущайся. Годжо выдыхает прямо в шею, заставляя вздрогнуть, и спрашивает: — А что про бары? — Во время баров ты был зелёным пацаном с шилом в жопе и занозой в моей заднице. И мы даже не трахались тогда. — Видишь, как всё поменялось. — Он трётся щекой и целует Тоджи в скулу. — Ага, теперь к занозе добавился твой хуй. Годжо смеётся, прям заливается. И слушать это приятно. Он после секса чересчур активный, словно не трудился столько. Это только Тоджи здесь хочет полежать, не тревожа поясницу. — Я есть хочу. — Конечно, этого идиота ещё и на пожрать тянет. — Мы не пойдём в раменную. Там сейчас бухают — ты как только подышишь, тут же свалишься. Он кивает и, затихнув, льнёт всем телом к спине. Горячий и желанный, а если посмотреть, то ещё и очень растрёпанный. Такой, что сразу становится понятно у кого недавно был секс. Хороший секс. И Тоджи это нравится, но он хочет посторить свою жизнь так, чтобы больше не сосать, пока на фоне две школьницы пытают друг друга на дыбе. Лучше бы эпоха Эдо. И сразу нахуй их обоих. Тоджи откидывается на Сатору, зная, что его точно удержат, и медленно вдыхает. Пыльная ночь, чем-то тянет из кинотеатра. И Годжо, который теперь пахнет собой, а не безликим гелем для душа, и окутывает всего Тоджи. Фушигуро закрывает глаза, говорит: — И, пожалуйста, больше никогда не упоминай моих ебучих родственничков перед тем, как спать со мной. Тебя спасает только то, что от тебя у меня всё звенит внизу. — Я понял, — снова кивает Годжо и смыкает руки вокруг груди, как капкан. — Очень рад, а то я это “понял” тебе запихну туда, где солнце не светит. — Тоджи смеётся и выворачивается из этой хватки с лёгкостью человека, бегающего от пуль. И вслепую целует Годжо, удерживая его за затылок. Короткие волосы щекочут ладонь, губы клеймят разум своим жаром. Пиздато.