Очеловечение

Чжун Ли понимает, что достаточно очеловечился, когда, загоняя вонючую, окровавленную, потную, покрытую копотью Ху Тао в ванную, неиронично думает «о Властелин камня, дай мне сил». Ну нахуй такую человеческую жизнь, если честно, эта ненормальная гогочет так, будто из нее демоны выходят, а на часах три ночи, уже даже мертвые спят. «Госпожа Ху», «мисс Ху Тао», нет, блять, Хуйтао, он воскрешением мертвых заниматься не собирается; если из человека вытечет четыре литра крови — он умрет, и никак его с той личиной, что была, не воскресить — хоть адепт ты, хоть нет. Он не уверен, знает ли Ху Тао, кому конкретно в конвертик каждый месяц старательно складывает зарплату (она всегда говорит «получка», дитя своего деда, и почему-то Чжун Ли считает исключительно важным поправить самого себя в такой-то, блять, момент), но ему кажется, что, даже не зная, дохуя этим пользуется — сегодня она из тех самых четырех литров потеряла минимум один и мылилась потерять еще и второй. Нахуя так жить, думает Чжун Ли, за шесть тысяч лет ни разу так много не матерившийся в мыслях (вслух он все еще подобного не скажет). Видимо слишком много времени провел со смертными: тот, на кого Хранительница облаков будет возмущенно квохтать три часа, работяга-миллелит Большой Кунь скажет простое «Иди нахуй», и, честно говоря, Чжун Ли стремительно очеловечивается. Госпожа управляющая за то время, пока он ее волок на себе, а потом и на руках нес, успела мысленно и нахуй сходить, и в жопу, и в пизду. Многообразие гениталий и локаций в междуножье ей бы понравилось и спровоцировало бы еще более истерический смех, поэтому Чжун Ли стоически молчит. Когда человек смеется на несколько тонов ниже и внутри у него что-то свистит, дела прямо-таки плохи. Чжун Ли чувствует, что внутри у нее не энергия ци, а какая-то пиздеци, и просто гадает, зачем он из всех возможных бюро выбрал эту горящую мусорку. Хорошее сравнение, шманит от управляющей сейчас ровно также, — вонючая паль, не иначе, — но Чжун Ли все еще предпочтет этот запах мертвечине.

ХА-ХА, — тык пальцем, — ХА-ХА, Властелин камня сказал ХУЙ (в мыслях)!

Только вот, во-первых, Властелин камня мертв, во-вторых, что-то Чжун Ли как-то не хихи, и не хехе, и уж тем более не хаха. Чжун Ли так-то пиздец дискомфортно, так, что хочется вылезти из собственной кожи, когда Ху Тао не стесняется, пока он ее догола раздевает, и не думает даже прикрываться, и не думает даже пошутить, что прикрывать нечего. Рука у нее зажимает расходящийся кусок плоти на боку, из которого хлещет сквозь бледные пальцы так, что хватит окрасить реку Бишуй в красный, и Чжун Ли говорит ей — госпожа управляющая, расскажите тот стих — и усаживает ее, как какую-то куклу безвольную, а не живого, блять, человека, в ванну. Какой еще стих, у меня голова дырявая, отвечает Ху Тао, и он радуется, что фразы у нее не односложные. Тот, который «летели птицы вместе, увидели тестя». Ху Тао закатывает глаза, кривит рот, и вдруг выглядит похожей на себя саму себя (минус их клиентская бледность, минус черная сажа на лице, минус запекшаяся кровь, минус отсутствие берета, минус то что она гола-). Ты меня оскорбляешь, говорит она, а Чжун Ли мысленно отвечает — конечно, а ведь иначе ты потеряешь сознание, и в наше расписание плюс одни похороны и все, придется делать перерасчет бухгалтерии, нахуй надо. Чжун Ли очень заебался, честное слово, каждый мат у него в голове звучит не агрессивно, а уставше. Он раз за разом предлагает ей продолжить строчку самым пошлым (не в значении «ХАХА писька», куда Чжун Ли, кстати, старается не смотреть, а в значении нечто тривиальное, блистательного ума поэтессы темных переулков нестоящее) и неправильным вариантом, чтобы она злилась, и грозилась лишить оплаты, и не выдержала уже: Пошел ты нахуй, Чжун Ли, И чуть не плачет. Перестарался, наверное, но он так-то уже ее всю обмыл, холодной водой обдал даже рану, так что можно и закругляться (возможно, конечно, чуть не плачет она от боли: чтобы ей грязь вымыть вместе с какими-то ветками, блять, пришлось поток воды ей чуть ли не в саму рану засунуть). Лекарь из него конечно не бог весть какой (и бог, и весть, и какой), но даже он знает, что лечить с помощью гео это как насыпать песку в рот, глаза и плоть. Ху Тао так слаба, что только тихо воет, как побитый мокрый кот (она и есть побитый мокрый кот); она жалкая, такая жалкая, что Чжун Ли думает — лучше б и дальше истерично гоготала в три ночи. Сознание потерять ей уже можно, а Чжун Ли почему-то и сам слабеет в коленях и неловко стукается ими об пол — странно, эта оболочка вроде же не хилая, а в Ху Тао самой веса на сорок кило. Еще почему-то этого побитого мокрого кота хочется обнять, и Чжун Ли это себе сделать позволяет, даже зачем-то губами собирает пару капель с ее кожи — видимо, решил, что если его костюм уже промок, то и почему бы не попить (это не имеет смысла, но его мысли сейчас вообще неосмысленные). Интересная эта ваша смертная жизнь, в ней, оказывается, почему-то становится не все равно на самоубийственный молодняк, который постоянно шутит, что не доживет до тридцати. Внезапно хочется, чтобы они всех, блять, пережили, в том числе и самого тебя, хотя, казалось бы, смертные от слова смерть — так какая разница? Но что-то как-то Чжун Ли, скособочившись, перекороебившись, сидит на коленях в ванной, обнимает обморочную, но живую Ху Тао, носом утыкается в ее мокрые волосы и думает: нет, человеческая жизнь хуйня, ему не нравится, как его начинает накрывать. У Чжун Ли руки дрожат, что как будто тоже смысла не имеет. Он думает даже — вот же спасибо, Властелин камня, — и, наверное, так выглядит очеловечение в степени старческий маразм.