Где-то во вселенной

Дань Фэн оказывается последним, кому Инсин преподносит оружие. Мастер Печи никогда не сомневался в своих навыках, но для Дань Фэна он желает выковать самое лучшее — и дело не только в подаренных несколькими лунами назад наручах. Инсин признаётся себе, что пропал: в колком взгляде глаз цвета цин, в острых словах, в гордой осанке и волевом наклоне головы, в шёлковых на вид волосах, спокойном голосе, переходящим в указания, и в непростом характере. Дань Фэн весь — будто стезя Инсина, искусство войны, тонкий, но смертоносный меч, облачённый в облик прекрасного видьядхара. Инсин знает, что у каждого оружия есть своя слабость — в точности как у Дань Фэна — и именно поэтому он проводит в кузне времени больше чем обычно, больше чем полагается, забывая про еду, сон и усталость. Он жаждет выковать оружие без изъянов и вложить в него собственную душу — жаждет высокомерно, чтобы Дань Фэн всегда помнил о нём, где бы они ни находились, чтобы рядом с ним всегда была часть самого Инсина, безмолвно охраняющая его, когда ремесленник покинет этот мир навсегда. Копьё Инсин дарит в своей обычной манере: горделиво и заносчиво, ни капли не сомневаясь в том, что Дань Фэну оно понравится. Инсин знает его почти как себя — он наблюдатель, записывающий на подкорке каждую мелочь, связанную с Верховным старейшиной; коллекционер, собирающий все самые драгоценные моменты. Мгновение, когда Дань Фэн любовно гладит древко копья и из-под ресниц кидает задумчивый взгляд на Инсина, ремесленник прокручивает в голове ещё несколько последующих дней. Инсин не желал признаваться Дань Фэну в чувствах, зная, что их отношения заведомо обречены. Годы жизни Инсина отмерены крохотными песочными часами в сравнении с продолжительностью жизни видьядхара — и если для него самого это не больше чем досадная оплошность вселенной, которую он давно принял, то для Дань Фэна скоротечность чужой жизни отдаётся лёгким уколом в сердце. Всё, что в конце концов получит Дань Фэн — эфемерную тоску на задворках сознания, а после горечь утраты и скорбь. Инсин привык жить не упуская возможностей, хватаясь за всё подряд — светлячок, летящий в огонь; но Дань Фэна за собой на сожжение он вести не станет. Планы сохранить обжигающую любовь в тайне, унеся её с собой в могилу, рушатся после одного из многочисленных спаррингов. Дань Фэн, кажется, выпивает немногим больше чем обычно. Он всё так же молчалив как прежде, но немного мутный взгляд, обычно обращённый на морозного цвета луну, теперь не отрывается от ремесленника. Инсин проглатывает немой вопрос, подливая байцзю, и глупыми — ничуть не уместными — словами старается увлечь Дань Фэна в разговор. И терпит сокрушительное поражение, потому что Дань Фэн, отставляя чарку в сторону, глубоко вдыхает, прикрывая глаза, и на грани шёпота произносит его имя и мягко-приказное «замолчи». Инсин хочет отпустить шутку, чтобы разрушить непривычную для них атмосферу, но снова проигрывает — Дань Фэн, аккуратно намотав его волосы на пальцы, мягко подносит локоны к губам. — Я вижу, как ты смотришь на меня, — всё так же тихо говорит Дань Фэн, — и я знаю, что значит этот взгляд, потому что я смотрю на тебя точно так же. Вся моя жизнь с самого моего появления на свет как Верховного старейшины принадлежит наставникам, моему клану и жителям Лофу. Я никогда не задумывался над тем, чего хочу я сам. Но в тот момент, когда я увидел тебя, я осознал, что ты — моё первое эгоистичное желание. Не прячься от меня, Инсин, и не отталкивай. Инсин смотрит на него, кажется, целую вечность, прежде чем выпускает облачко пара — ночи становятся холоднее — и пьяно улыбается, пряча сомнения и накрывая ладонь Дань Фэна своей. Утром, когда алкоголь перестанет действовать на его опалённый мозг, он подумает о том, как облегчить Верховному старейшине осознание чужой скоротечной жизни. Но сейчас, когда Дань Фэн держит его за руку и просит не отпускать её, Инсин, глупый светлячок, сдаётся.