Мальчик

Галеаццо старше него на пять лет, но кажется, что на все пятнадцать — смотрит пристально, на грани приличия, улыбается криво, и на зубах его блестит сусальное золото, которым он щедро посыпает все, что ему подают в палаццо Медичи. — Что такое, мальчик? — тянет он низким грудным голосом, и Лоренцо отводит глаза от этой золотой улыбки, чувствуя, как щеки заливает горячей краской стыда. В своем меховом плаще Галеаццо больше похож на медведя, чем на человека, и Лоренцо не решается возражать, не решается сказать, что ему не нравится это слово — «мальчик». Якопо Пацци тоже так его называет, и смотрит так же прямо и откровенно, наслаждаясь тем, как Лоренцо сбивается и замолкает на середине своей речи, забывая, о чем говорил, под недоуменными взглядами приоров и Джулиано, который отрывается от своей немой битвы с Франческо Пацци, чтобы понять, почему в зале заседаний Синьории резко наступает тишина. Лоренцо хочется ему рассказать, сбросить груз с души, но он уверен, Джулиано не поймет, какого это — когда внутри все жарко сжимается и дрожит от одного-единственного слова, унизительного, насмешливого, совершенно неподходящего для главы самой богатой и влиятельной семьи Флоренции. Гордый Джулиано не стерпел бы подобного ни от союзника, ни от врага, и Лоренцо почему-то вспоминает разбитые губы Франческо, которые тот прятал за переплетенными пальцами после последней ссоры с его братом. Якопо Пацци жаден — до наживы и золота, как прирожденный банкир, и посоревноваться с ним может только Галеаццо Сфорца, для которого внимание Лоренцо, кажется, ценнее любых сокровищ. — Отдай мне своего художника, — просит Галеаццо, стоя перед картинами Боттичелли, а потом поворачивается к нему, и взгляд его все такой же оценивающе-голодный, словно Лоренцо тоже произведение искусства. — Я не могу, — смех выходит неловким, и он торопливо запивает его вином, почти физически ощущая, как взгляд герцога ласкает его шею и ключицы в распахнутом вороте рубашки. — Он свободный человек. — Мы все кому-то принадлежим, — отвечает Галеаццо, и Лоренцо понимает — они говорят совсем не о Боттичелли. Руки Галеаццо сильные и крепкие, с широкими мозолистыми ладонями — руки воина, способные переломить его пополам, и поэтому Лоренцо послушно гнется, когда они обнимают его, прижимается к широкой груди, уверенный, что герцог чувствует, как бешено колотится его сердце от ужаса и предвкушения. — Кого ты боишься, мальчик? — спрашивает Галеаццо и сжимает руки сильнее, не собираясь его отпускать. — Меня или себя? Без плаща и богато расшитого камзола он уже не кажется таким устрашающе большим — на самом деле, он ниже Лоренцо на полголовы и строен в талии и бедрах, — но Лоренцо все равно чувствует себя маленьким рядом с ним, безвольным от постыдного желания услышать, как Галеаццо называет его мальчиком, пока он седлает его, словно породистого коня, двигается быстро и нетерпеливо, словно страшится упустить удовольствие, о котором не решится рассказать никогда и никому — уж точно не брату, который в лучшем случае посмотрит на него непонимающе и сделает вид, что этого разговора не было. — Хороший мальчик, — Галеаццо рычит, когда Лоренцо сжимает его в себе, зарывается пальцами в его кудри, оттягивая голову назад и заставляя смотреть на себя, и следит черными глазами, как Лоренцо содрогается, выдавая себя с головой, когда желанное слово лишает его остатков воли и контроля над собственным телом. Улыбка Галеаццо после кажется ему золотой без всякого золота, и Лоренцо впервые отвечает на нее легко и смело, с ощущением, что что-то внутри него наконец-то встало на место. С этим чувством он бросается в бой против Якопо Пацци, без стеснения встречая его взгляд, все больше темнеющий с каждым дерзким словом, что слетает с губ Лоренцо на потеху приорам. — Ищешь себе неприятностей, мальчик? — тихо спрашивает тот, пока вокруг них гудят разговоры и смех после меткой шутки, которую Лоренцо уже успел забыть. Новый вызов и предвкушение отдаются жаркой волной в животе. Он улыбается в ответ так же дерзко, как разговаривал минуту назад, под взглядом, в котором светится жажда золота — и его внимания, — чувствуя в себе достаточно смелости выяснить наконец, чего же Якопо Пацци хочет больше.