Аромат Весны

      Говорят, весной у подростков начинают бурлить гормоны. Эйсу всего шестнадцать, он подросток, а от Офелии пахнет весной даже в разгар жаркого лета.       Он сидит на краю её кровати в большом доме на окраине деревни — на улице едва занялся рассвет, и она вряд ли проснется ещё как минимум пару часов. Луффи в такое время тоже не просыпается, он проспит до полудня после того, как они тренировались до середины ночи — ну и пусть спит, Эйс вернется обратно к нему, как только солнце окончательно встанет и заглянет в эту комнату сквозь распахнутое окно второго этажа. Как только достаточно насмотрится.       Она выглядит так чисто, нежно и невинно, что невольно задумываешься о том, что любое касание к ней такого, как он, может испортить эту невинную красоту. Его руки грязные — они запачканы кровью избитых, измазаны грязными деньгами, которые он крал, они воняют железом и потом, а от неё пахнет весной — свежей зеленью, травами, цветами, ягодным чаем, который она для них с Луффи варила, когда они без разрешения заявлялись в этот гигантский дом, хвойным маслом, которое впитывается в подушечки пальцев, когда она собирает еловые иголки для каких-то своих дел. Мазь, которой она обрабатывала его царапины после драки с медведем, пахла этими самыми иголками…       Офелия сопит тихо, едва слышно, её золотые волосы разметались по подушке, как колосья пшеницы по бескрайнему полю. В деревне Фууша много мельниц, с где мельницы, там и поля — эти большие золотые океаны колосьев, в которых можно заблудиться, если не знать, откуда пришёл, и не оглядываться постоянно на зеленеющий позади лес. Эйс провёл кончиками пальцев по спутанным растрепанным золотистым локонам. Его собственные волосы чёрные, как уголь, который остаётся от затушенного костра. Этот уголь пачкает, стоит до него дотронуться — интересно, если сейчас он ляжет рядом с ней, если его волосы коснутся её волос, он почувствует, что душа хоть немного очищается? Ведь чувствовал же он рядом с Офелией умиротворение…       Рядом с ней он забывал о том, кем родился, о том, что ненавидел. Если свободу можно было потрогать руками, то вот она, лежала на этой кровати, укрытая белым покрывалом, освещенная алыми лучами рассвета. Эйс хотел быть свободным — мечтал превзойти Роджера, чьё имя висело на его душе тяжёлым грузом, мечтал, что однажды его имя прогремит на весь мир, чтобы наконец ощутить, что его существование признали, и освободить собственную душу от этого всепоглощающего гнева, от раздражения, которое накатывало, стоило кому-то произнести имя Гол Д. Роджера в его присутствии. Он хотел, чтобы это имя перестало его тяготить.       Офелии было плевать на Роджера, на пиратов, на то, что он ворует и живёт с бандитами, что мечтает стать самым грозным преступником этого мира. Она смеялась с ним и плакала ради него, злилась на его царапины, охраняла внезапно накатывающий сон. Она сама по себе была как сладкий сон — рядом с ней можно было забыться и просто жить, наслаждаться каждым мгновением этой чертовой жизни, о которой он не просил, которую не желал, с которой не боялся проститься. Это была не свобода — лишь кратковременная иллюзия счастья и лёгкости, которая развеивалась, стоило наступить закату, времени, когда они оказывались порознь.       Вместе с ночью наступала тьма. Темные мысли накатывали волной, засасывали с головой, хватали за горло, лишая возможности вдохнуть. Днём у него было, кажется, все — Луффи, маленький идиот, которого нужно было оберегать от опасностей, и нежная Фели, от которой веяло свежестью. Днём он дышал свободно, так, как, наверное, должен был дышать каждый человек. Ночь была порой одиночества, временем, когда он оставался наедине с тёмным пламенем ненависти в своей груди — Эйс ненавидел это чувство, поэтому каждый раз так сильно ждал наступления рассвета, чтобы снова почувствовать себя любимым, удовлетворяя вечный, непроходящий голод. Он жаждал любви этих двоих, даже если не заслуживал её.       Он жаждал любви Офелии, даже если он может стать тем, кто испортит её, сломает, испачкает саму её невинную душу настолько, что ей останется лишь вечно гореть вместе с ним в адском пламени без шанса попасть в хоть какое-то подобие Рая. Если он заберет её с собой в море через год, они, наверное, навсегда останутся вместе. Если он извратит её, привяжет к себе, если она вкусит той пиратской жизни, о которой они с Луффи грезили, если познает вседозволенность и свободу, другую, не в рамках закона, а вне его, если не сможет от него уйти никогда-никогда, наверное, он обретет хоть каплю покоя в своей душе…       Но это слишком эгоистично для человека, который не должен был рождаться на этот свет — и об этих мыслях, скрывающихся глубоко в его душе, Офелия никогда не должна была узнать.       Солнечные лучи пробиваются сквозь тонкие шифоновые занавески и падают на закрытые девичьи веки, заставляя Фели неприязненно морщиться. Она скоро проснется… Эйсу нужно было уйти прежде, чем она рас пахнет свои синие, как безбрежный океан, глаза и увидит его лежащим прямо перед собой. Он уткнулся носом в её макушку, делая глубокий вдох, и, резко вскакивает, выпрыгивая в распахнутое окно, провожаемый мутноватым синим взглядом. Он надеялся, она решит, что это просто сон…       Эйсу всего шестнадцать, а у подростков весной бурлят гормоны. От Офелии пахло весной даже в разгар жаркого лета, она сама была прекрасной, цветущей весной. Ее имя звучало, как весна, её кожа на вкус была словно цветочный мед, её голос звучал весенними трелями перелётных птиц.       Весна была порой возрождения, новой жизни, порой любви, жаль только, что Портгас Д. Эйс своим существованием мог нести лишь хаос, ненависть, разрушение и смерть.