My calamitous love and insurmountable grief

Вильгельм вырос под пристальным вниманием общественности, поэтому он относительно привык к тому, что журналисты и незнакомцы задавали личные вопросы и отчаянно искали двойной смысл в его позе и мерцающем взгляде. Но ничего из его прошлого не могло по-настоящему подготовить его к тому безумию, с которым он столкнулся во время своего возвращения в Хиллерску после своей речи. Репортеры были везде. Фотографировали его через окно машины и сбивались в кучи, как овцы, возле фасада общежития. И как только он смог зайти внутрь, его встретили взгляды его однокурсников. Мысль о Симоне, которому приходилось справляться с этим цирком по дороге в школу, а возможно даже до конца его жизни, заставила его грудь беспокойно сжаться. На минуту он почувствовал себя лучше, как только они встретились в библиотеке. Возможность быть рядом с Симоном и знать, что хотя бы сейчас они есть друг у друга, было всем утешением, в котором нуждался каждый из них. Как минимум, он надеялся на это. Прижав голову Симона к изгибу своей шеи и обхватив руками его спину, он правда начал верить тому, что у них может быть счастливый конец. Тем не менее, даже в разгар их радости, они оба чувствовали, что на грани. Другие ученики знали, что лучше не говорить ничего им в лицо, но никто не останавливал их от того, чтобы шептаться за спиной. И когда репортеры утихли, Симон признался, что он всё ещё чувствовал почти постоянное покалывание в задней части его шеи, которое предупреждало его, что кто-то смотрит. Вильгельм вечно был настороже, смотря за реакциями, проверяя каждую комнату, в которую он заходил с Симоном. У него был чрезвычайно сильный инстинкт защищать секреты своего сердца, которые были открыты для осуждения этих глаз. Если кто-то смотрел на них, держащихся за руку в коридоре, слишком долго, он смотрел в ответ, пока они стыдливо не отводили взгляды. Ему надоело прятаться в тени. Несмотря на обстоятельства, не было сомнения, что Вильгельм никогда в жизни не был так счастлив, как сейчас. Что они оба были счастливее. Они могли вместе танцевать на вечеринках, пока руки Симона обнимали его шею, а губы были достаточно близко, чтобы чувствовать их вкус. Они могли держаться за руки когда они только хотели. И они даже могли флиртовать и обмениваться друг с другом шутками, не беспокоясь о последствиях. Но чем больше времени проходило, тем сложнее было игнорировать отчетливую серую тучу, висящую над их головами. Он мог видеть это в постоянной морщинке на бровях Симона. И он точно мог чувствовать это по дурному предчувствию в его животе, которое говорило ему, что это не могло длиться долго. Он надеялся, что это чувство было всего лишь склонностью к тому, чтобы верить, что хорошие вещи в его жизни никогда не могут быть вечными, а не обычной правдой, от которой он прятался. В любом случае он решил, что на сегодня он попытается избегать зацикливаться на этих мыслях, и просто радоваться компании Симона. Поэтому, он сжимает руку Симона сильнее, и они спускаются по ступенькам Хиллерски в солнечный свет. Даже спустя несколько недель, было странно находится с Симоном средь бела дня, зная, что он может не оглядываться через своё плечо или волноваться о том, что кто-то увидит их вместе. Он всё ещё чувствовал боль в груди, которую он похоронил под радостным трепетом своего сердца. — Куда мы идём? — смеётся Симон, его красивые карие глаза мерцают от радости. — Куда-нибудь потише. — Потише? — Симон приподнимает бровь. — Увидишь, — единственное, что отвечает Вильгельм, с дразнящей улыбкой. Он слегка тащит Симона за собой, выводя его из здания и вниз по тропе, по которой они шли, казалось, вечность назад. Симон, кажется, узнает место, куда они направляются спустя некоторое время, потому что вскоре их темпы шаг за шагом совпадали. Когда они достигают берегов озера, Вилле осторожно берёт Симона за руку и отводит его к роще деревьев слева, где был прибит гамак. Симон смеётся, пока Вильгельм мучается, когда пытается устроиться на качающейся ткани. Ему приходится пожалеть его, потому что секунду спустя он подаёт ему руку, чтобы поддержать его, перед тем как забраться рядом. Они лениво мотают ногами, и Вильгельм не борется с желанием обвить плечи Симона рукой, прижимая его ближе. Он был таким тёплым, а его улыбка ещё теплее. Даже если его омрачила всё ещё присутствующая морщинка. — Споёшь для меня? — до Вильгельма доходит, что он выпалил. Рот Симона приоткрывается, а глаза счастливо блестят. — Что? Зачем? — Просто... — Я люблю тебя и не хочу, чтобы ты волновался. Просто я хочу, чтобы у нас всё было хорошо. Просто... — я люблю твой голос. — Ты такой придурок, — смеётся Симон и толкает его плечом. Но он слушается его, запрокидывая голову назад и закрывая глаза, перед тем как он начинает тихо подпевать себе под нос. Симон настолько сильно прижат к Вильгельму, что он физически может чувствовать вибрации его голоса. Особенно когда он наконец-то начинает петь. Обычно отрывки от каких-то поп-песен или бессмысленные стишки, которые он знает, заставляют Вильгельма смеяться. С каждым словом, которое покидает губы Симона и витает в воздухе, он всё глубже и глубже погружается в объятия Вильгельма, до тех пор, пока они не прижались друг к другу настолько близко, что даже биение их сердец слились воедино. Когда все его мелодии исчерпаны, а его голос начинает ломаться, Симон вздыхает, и морщина на его бровях наконец-то разглаживается. Вильгельм наклоняется, чтобы поцеловать его. Он клянется, что может чувствовать вкус улыбки Симона и как радость под кожей Симона просачивается под его же. — Спасибо, — шепчет Вильгельм, пока их лбы касаются друг друга. Симон не отвечает, решаясь вместо этого лишь сильнее втянуть его в крепкое объятие. Но Вильгельм знает, что тот понимает, что он поблагодарил его не только за то, что он спел. Они лежат в гамаке, кажется, часами, и Вильгельм не хочет покидать этот небольшой "пузырь", который они создали. Он пытается впитать всё вокруг в себя, чтобы сохранить это. Вид легко-колеблющегося озера, нежно-розовый оттенок неба, пока солнце медленно садится, и мальчика, который лежит рядом с ним. Он знает, им придётся уйти в конце концов, когда солнце наконец погрузиться за горизонт. И когда они уйдут, мир снова нахлынет вопросами и обвинениями. Он просто надеется, что несмотря ни на что, они найдут способ выдержать все это вместе.

⁺₊⋆ ✸ ⋆⁺₊

Вечеринка была шумной и хаотичной. Вильгельм мог слышать своё биение сердца в своих ушах, когда он бежал прочь, пока шум в его затылке не затих. Он должен найти его, должен объяснить, что ему жаль за то, кто он такой. За то, что требовал от него его долг. За его неспособность быть тем, в ком нуждался Симон. Кем он сам хотел быть. Но даже если бы он сказал все это и не запнулся ни на одном слове, что бы это дало на данном этапе? Он не мог потерять Симона, он бы не выжил этого во второй раз. Но он также не мог отдать свою страну в лапы Августа. Мог ли он? Он возвращается обратно в свою комнату в оцепенении, его разум кружится, его рука прижата к груди. Он распахивает дверь и чуть не подпрыгивает от шока. — Симон... — ахнул он, потому что там был он. Будто отчаянные мысли Вильгельма вызвали его. Симон выпрямляется от его голоса, его, обычно, мягкая фигура заострилась по краям. Он сидит на краю кровати Вильгельма, его пальцы лениво перебирают его синее одеяло. — Я не думал, что ты уйдёшь с вечеринки так рано, — говорит он. — Я даже не хотел там быть с самого начала... Кроме того, я хотел найти тебя и... — И сказать что? — перебивает тот. — Я не знаю, Симон! Я-я не знаю что делать. Взгляд Симона смягчается и Вильгельму становится дурно. Что он сделал, что заслужил его бесконечное прощение? Его понимание? Его любовь? Симон встаёт с кровати, всё ещё вцепившись пальцами в его одеяло, будто оно могло защитить их обоих. — Почему бы нам не поговорить в другом месте? — предлагает Симон. Вильгельм отрывает свой взгляд от пола, чтобы встретиться со словами Симона лицом к лицу. — Где?

⁺₊⋆ ✸ ⋆⁺₊

Симон берёт плед, и они вместе спускаются к озеру в напряженной тишине. Звуки с вечеринки заглушены линией деревьев сзади них, и Вильгельм благодарен этой маленькой милости. Мягкое сияние луны над ними затемнено облаками, а сверчки заглушают звук их хрустящих шагов, которые смягчаются, когда они приближаются к берегу озера. Вильгельм помогает Симону разложить плед, и они садятся друг напротив друга, на расстоянии тысячи миль между их глазами. — Ну... — бормочет Симон. — Я не знаю, что сказать, чтобы это исправить, — выпаливает Вильгельм. Брови Симон хмурятся от разочарования. — Я не хочу, чтобы ты просто говорил то, что ты думаешь я хочу услышать. Я хочу, чтобы ты знал, чего ты хочешь. Делал то, что лучшее для тебя. — Это не так легко, Симон, и ты знаешь это, — его дыхание становится рваным. — Оно могло бы быть, Вилле, могло бы быть! — кричит Симон. Он открывает рот, чтобы защитить себя, но он не мог найти нужных слов. В его голове было слишком много. Поэтому, он просто вздыхает в поражении и ложится на плед, избегая глаз Симона. Но он всё ещё мог чувствовать его разочарование и ненавидит себя за это ещё больше. Его эмоции сталкиваются, застревая в горле, и он поворачивается к Симону, лежащему рядом с ним. — Между нами всё будет хорошо? — шепчет он, не в силах удержать свои слёзы от того, чтобы упасть. Лицо Симона морщится, и он тянется через расстояние между ними, чтобы взять Вильгельма за руку. — Я не знаю... — шепчет Симон в ответ. Вильгельм никогда бы не хотел, чтобы Симон был нечестным, но сейчас он бы хотел, чтобы тот хоть раз ему соврал. Прерывистый звук вырывается из его рта, перед тем, как он успевает сдержать себя. — Я правда не знаю, что делать. Единственное, что я знаю, это то, что я не хочу тебя потерять, — бормочет Вильгельм, его голос колеблется. — Вилле, Вилле, просто обними меня. Вильгельм разбивается, когда Симон произносит эти слова, эхо его прежней просьбы. Резкая боль в груди становится слабее, когда его руки оказываются вокруг Симона. Всё сразу становится легче, когда они обнимают друг друга. Симон крепко сжимает его, как будто он мог сшить все частички их отношений вместе просто силой воли, и его нос уткивается в бок шеи Вильгельма. Вильгельму это напоминает спокойный вечер пару недель назад, когда они вместе качались на гамаке. Когда они сплелись вместе, как плющ, покрывающий кирпичный дом. Когда голос Симона раздавался в воздухе, и Вильгельм был полон надежд. Какую насмешку сделал этот момент над тем. Они обнимают друг друга, и Вильгельм делает вид, что не замечает, как его плечо становится мокрым от слёз Симона. — Мы можем притвориться? Только на сегодняшнюю ночь? — шепчет Симон после, кажется, вечности мучительного молчания. — Ты имеешь в виду на сегодняшнее утро, — всхлипывает Вильгельм, указывая рукой на восходящее в небе солнце. Симон глухо смеётся и кивает, уголки его губ поджимаются. — Пожалуйста, — шепчет Симон. Прерывистый тон его голоса ломает решимость Вильгельма, смывая его разумные слова, как замок из песка перед лицом океанских волн. — Хорошо. Он медленно садится и берёт обе руки Симона, поднимая их обоих вверх одновременно. — Куда мы идём? — мямлит Симон. Вильгельм не отвечает, просто грустно улыбается и ведёт их вниз к берегу озера. В другой любой день, они могли бы прыгнуть в воду, дико смеясь и обрызгивая друг друга. Но это был не такой день. Они медленно снимают свои рубашки, разговаривая и понимая друг друга без единого слова. Вильгельм заходит в воду первым, невольно дрожа. Симон идёт следом, с рукой на плече Вильгельма, будто боялся потерять его из виду. Они заходят, и Вильгельм пытается сконцентрироваться на ощущении песка, хлюпающего под его ногами, на прохладе воды озера. Но вместо этого, единственное, что он чувствует, это дыхание Симона на своей шее и его руку, которая всё ещё лежала на его плече. Они останавливаются до того, как они достигают центра озера, когда их ноги уже не достают до устойчивой земли. Симон убирает руку, и Вильгельм отчаянно жаждет его тепла. Он ищет ответы в глазах Симона, снова пытаясь сдерживать свои слёзы. Он сказал, что они смогут притворяться, но он больше не мог прятать боли в своих глазах. Симон протягивает руку, заправляя выбившуюся прядь мокрых волос за ухо Вильгельму. Он оставляет руку, трогая лицо Вильгельма, будто он был чем-то драгоценным, а не той самой причиной, по которой они рвутся по швам. — Jag älskar dig, — шепчет Вильгельм. Простой призыв. Тот, который чувствовался так естественно и правдиво, чтобы сказать вслух. Он желает, чтобы этого было достаточно. Симон тянет его ближе, целуя его в лоб. —Jag älskar dig, — отвечает он, но этого было недостаточно. Больше нечего было сказать. Они потратили все свои слова на повышенных тонах и прерывистых шептаниях. Всё что осталось - это озеро и этот украденный момент, точнее накопление тысячи таких украденных моментов до него. Они плыли бок о бок в прохладной, мягко-волнующейся воде, смотря на то, как солнце полностью встало, озаряя всё вокруг золотисто-оранжевым светом. Вильгельм думает, что останется от них, когда этот момент закончится. Когда они больше не смогут притворяться. Когда у них закончится время, которое они могли воровать.