***
Он пальцами ловит солнечный луч, который прыгает с парты на парту, словно дразнится, заставляя смаргивать его с ресниц и прикрыться рукой, чтобы спрятаться, скрыться от надоедливого слепящего солнца, а кто-то наоборот: подставляет еще бледные от прошедшего мороза щеки, чтобы хоть как-то отвлечь себя от болтовни учителя и большого количества информации, от которой голова начинает гудеть, а кисть — болеть от писанины несколько уроков подряд. На уроке математики особо не отвлечешься, приходится следить за цифрами и объяснениями, чтобы понимать и не отставать. Кайзер учиться любил, словно назло своим строгим и требовательным родителям, которые все его осознанные года заставляли зубрить и показывать самые лучшие результаты, забирать первые места и украшать своим лицом стенд отличников. Они продолжат это делать, даже когда он выпустится из гимназии и пойдет в Вуз, но Михаэль пообещал себе как-то, что сломать его они не смогут. И даже бесчисленные репетиторы, сменяющие друг друга из-за одной глупой ошибки, замеченной родителями, не отнимут его любовь к знаниям. Он будет лучшим не только в глазах учеников и учителей, не только для родителей, но в первую очередь перед собой. Любое проявление слабости он пресекает на корню. Но слабость эта была отличной от той, что у него появилась так давно. Эта слабость появлялась медленно и тяжело, наростом на его сердце, что делала ему больно, пока он ее не принял. Слабость в виде чувств — последнее, что Кайзер ожидал от своей жизни. Но, а где он сейчас, после того, как принял? Смирением это не назовешь, потому что это было больше, чем есть на самом деле. Чем написано на его лице. Но даже это было новым, это он познавал. Была ли эта слабость, — но все еще сложно называть все как есть даже в уме. И если на устах закрутится это слово, начинающее на букву «Л», так желающее быть сказанным, он проглотит его со своим острым на колкости языком, — наравне с учением? Он ее учит все еще, так заинтересованно выискивает ответы в чужих синих глазах и на губах. Как решить, какую задачу в себе она кроет? Кайзер отпускает солнечный луч, пропускает его меж пальцев, но, как бы не слепило, взгляда не отводит, смотрит, впитывает силуэт — на солнце он выглядит еще чудеснее, не от мира сего, и хочется каждый блик на шелковых иссиня-черных волосах словить губами, целовать прикрытые веки, когда солнце настойчиво лезет в глаза, и вовсе защитить, закрыть собой, казалось, такого беззащитного перед природой, и чтобы тот, наконец, посмотрел на него в ответ. Посмотрел так, как смотрит он, как он, Михаэль, ловит каждое движение, как наблюдает за порхающей над доской рукой, или листающей учебник, или просто держащей указку. И руки, эти руки для него были той самой слабостью: аккуратные, взволнованные, когда рассказывает новую тему — потому что так нравится собственный предмет, наука, которой он посвятил жизнь. Кайзеру нравится то, что Исаги Йоичи нравится. День сегодня, на удивление, прекрасный. Кайзер солжет, если скажет, что это не из-за урока математики в расписании. Но день был солнечным и теплым, поэтому у Исаги, их доброго, но властного учителя, расстегнуты первые две пуговицы рубашки, на нем не было пиджака, отчего Михаэль отчетливо мог видеть, как ткань рубашки натягивается на мышцах при движениях. Он видит, в тетрадь записывает решения примеров не глядя, и даже несколько раз вызывается к доске, чтобы быть ближе, чтобы касаться ненароком и вблизи рассмотреть эти руки. Чтобы вновь и вновь восхитить его своим умом, но растягивать решение задачи, чтобы быть дольше под его вниманием. — Ты сегодня уже выходил, Михаэль, дай другим заработать оценки, — Исаги качает головой, считая, наверное, его таким пылающим перед новой информацией, но лучше бы он не знал, для чего все это делается... Лучше бы. Но Михаэлю, честно говоря, уже надоело. Сколько ему еще ждать? Лучше бы, конечно, было всем. Исаги в первую очередь. Но как же так, как не заметить на себе этот взгляд, как игнорировать его и то, что он пытается скрыть под профессионализмом, когда у самого на душе такое же — пока отстает от него, но исправить возможно, все впереди. Лучше бы было, не начинай Кайзер свою игру, но разве на «лучше» все заканчивается? Что есть выше «лучше»? Он уверен, что намного больше. Да хоть подняться на сами Небеса! Вместе с легкостью в полете сквозь пушистые облака есть наслаждение. Несмотря даже на то, что ему, как считает Кайзер, «отказали», — немного драматично, но, ах, как он хотел! — день кажется лучше. На нем эти синие, таинственные глаза были, ему сказали слово, он уловил аромат парфюма, ставшим таким любимым — и это больше, чем ничего. Значительно больше. День удался, а математика у них три раза в неделю. Три дня в неделю у него точно отличное настроение. Или когда они случайно встречаются в столовой или коридоре, или на лестнице, когда каждый поднимается в свой кабинет. Случайная встреча, даже на несколько секунд — Михаэль иногда сомневается в своем благоразумии, раз это может так на него влиять. Он стучит ручкой по парте, но это не слышно из-за голосов: одноклассник что-то спросил и теперь учитель объясняет правило заново, кто-то присоединяется и уточняет. Но, среди этих голосов, Кайзер находит его, ловит слухом, читает по губам, а ручка застывает над тетрадью, он прищуривается и наблюдает. Исаги подходит к исписанной мелом доске, указывает на пример, говорит, говорит-говорит, слушает вопросы — он не устает объяснять даже то, что объяснил уже несколько раз. Он не устает от своего предмета. Потому что ему он нравится, ему нравится то, что он может поделиться своими знаниями, сделать им местами легче, а своей победой он считает то, когда они, наконец, все понимают и идеально решают. Кайзер любуется чужим воодушевлением, сам уже давно все понял, успел прорешать все примеры и задачи, но не упускает ни одного пояснения, даже когда Исаги уже объясняет на пальцах, как первоклассникам. Пусть Исаги повторяет одно и то же слово, он будет довольствоваться и этим. — Всем все понятно? Не забывайте, у вас впереди выпускные экзамены, и пока есть возможность и вам что-то не ясно, то лучше сказать мне об этом, чтобы я смог снова вам объяснить, — учитель смотрит на класс, на что все понимающе кивают, но немного кисло вздыхают от напоминания об скорых экзаменах. Он кивает в ответ, захлопывает учебник и уже хочет отвлечься на электронный дневник, чтобы проставить оценки, давая ребятам пять минут отдыха до звонка, но звучит мягкий, патокой тянувшийся голосок: — Учитель... Исаги поднимает голову. — Ты придешь, Эмма? Кайзер косится и видит это чертовски глупое выражение лица одноклассницы. Слишком ему знакомое, не раз он видел его перед зеркалом. И это невыносимо сильно раздражает, даже бесит — от осознания того, что он такой же, но больше, что кто-то пытается у него отнять эти чувства, отнять Исаги. Хотя, это так глупо — шансов нет. И не будет. И не потому что у тридцатилетнего мужчины точно есть семья — останавливало подобное когда-нибудь Кайзера? И не остановит то, что преградой было между ним и Йоичи. Он, не скрываясь, поворачивает голову и упирается в нее взглядом. Цокает громко, на весь класс, вдыхает всей грудью, показывая себя настоящим страдальцем, и откидывается показательно на спинку стула. Исаги обращает на него свое внимание, поднимает брови, как бы интересуясь. — Как жаль, что даже это кое-кому не помогает. Может, тогда стоит найти репетитора? Или кто-то приходит на них не для этого... Вы не думали об этом, учитель? — тянет он. Эмма, все понимая, смотрит в стол. Михаэль хочет взглянуть в ее глаза и увидеть в них жалость к себе и своим чувствам. Как хочется насладиться этим сполна! Какое-то напряжение появляется между ними, оно натягивается, в классе повисает тишина, и было так интересно. Интересно, до чего это может дойти. Исаги преподает у них первый год, а одноклассники хорошо знают, что его не остановить. Знают, потому не лезут. И это, в какой-то степени, даже до глупости смешно. Перед тем, кто лучше их в сто раз, они так покорно склоняют голову. Михаэль по этим головам пойдет и добьется своего. — Михаэль, ты хочешь на дополнительное занятие? — Йоичи предупреждающе останавливает его, а Кайзер будто этого только и ждал. Поддается грудью вперед, ставя локти на парту, и показывает пальцем на себя, уточняя: — Это что, наказание для меня, учитель Исаги? Кажется, даже Эмма перестает дышать. Все будто останавливается, только солнце все гуляет, греет их своими объятиями. Становится душно, но только Кайзер может это прочувствовать. Он смотрит, купается в темном океане, и нет больше никого в классе. Один на один, кто первым сдастся? — Я не люблю, когда мои занятия считают наказанием, — раздраженно говорит Исаги, пытаясь отмахнуться от солнечного луча. — Я никого не заставляю и не– — Тогда личное, — перебивает Михаэль, улыбаясь. Кладет подбородок на ладони, распаляет, выводит, чтобы жарко было не только ему, чтобы кровь по венам бурлила, но получает так мало: — Я не занимаюсь репетиторством, Кайзер. Все по четвергам. «Ха, перешел на фамилию! Злится», — довольно думает Кайзер. Как приятно видеть его эмоции, которые он скрывает. Видеть их из-за него. Но для него эта маска из плотного картона, ее с легкостью разорвать на мелкие кусочки, и покажется спрятанное лицо — они что, на маскараде? Весело почти также. — То-о-очно, — как сладок его голос! — Значит, я сделаю так, чтобы никто на него не пришел. Сосед по парте, Несс, а также, пожалуй, единственный его друг, издает смешок в кулак. Михаэль толкает его бедром, но по-доброму, по-дружески, как если бы он похлопал его по плечу. — Делай что хочешь. Кхм, — Исаги оттягивает ворот рубашки, отворачивается к ноутбуку от его по-настоящему лисьего взгляда и хитрой улыбки, и Михаэль, довольный, насладившись чужими эмоциями и дернувшимся кадыком, позволяет, больше не пристает. Сам сглатывает, когда от этого нервного, но простого действия, понимает, что у него стало тесно в штанах. Как раз в этот момент звенит звонок и все подскакивают, расстегивают молнии рюкзаков и сумок и шебуршат тетрадями с учебниками в обложках. Он не торопится, медленно собирается, кидая взгляд на занятого Исаги, который на прощания учеников отвечает, не отвлекаясь от дневника. Михаэль не прощается. Но самое главное! Он ловит на себе взгляд той одноклассницы. — Нашел, в ком видеть соперника, — комментирует Несс, когда они выходят из класса. Кайзер закатывает глаза, говорит: — Не жди меня на последнем уроке. — Ладно. Но малышку все-таки жалко... — Ой, замолчи, — Алексис ухмыляется и салютает ему. Они расходятся. И день ведь действительно хороший... Стал еще лучше.***
Риск быть пойманным распаляет нервы, он приваливается к перегородке кабинки и дышит тяжело и глубоко. Кайзер действует по наитию: прикрывает глаза и ослабляет галстук, но представляет всего на мгновение, как его наоборот затягивают, как бы шею сжали, а он, прямо как сейчас, будет ловить пересохшими губами воздух, всего в паре миллиметров от желанных, от губ Исаги. Это будет в мечтах, пока. Он облизывает губы, смачивая их слюной, и ладонью спускается по груди, разглаживает складки рубашки и считает пуговицы. Хочется избавиться от ненужной одежды, но оттого, что она его душит, становится жарче, а от мысли, что это могли бы быть такими горячими, удушающими объятиями Йоичи, по коже бегут мурашки. Перед закрытыми веками четко всплывают выглядывающие из расстегнутого ворота чужие ключицы, дергающийся кадык, тонкая шея, которую с легкостью обхватить ладонью, блестящая от испарины кожа — Йоичи так открыт, его тело чувствительно, оно реагирует даже на взгляд и улыбку. Кайзер острые косточки бы покусал, а каплю пота слизал шершавым языком, оставляя после себя влажную дорожку. Исаги хочется обглодать полность, что там ключицы! До последней кости, облизать и съесть. Михаэль поддевает края брюк, ремень минует и накрывает пах ладонью, сжимает ощутимое возбуждение, поддаваясь бедрами. Только стенка кабинки может охладить его пыл, но даже та нагрелась уже от жара его тела. Он рвано выдыхает, ширинка давит на затвердевший член, но он снова медлит — куда ему спешить? Все сейчас на уроке, а он, возбужденный от одного движения и обычного разговора, собирается подрочить на своего учителя математики. Кайзер назвал бы это сумасшествием, но это часть его, которой он вполне доволен — быть свободным в своих желаниях разве плохо? Звякает пряжка ремня, брюки падают к ногам. Кайзер приоткрывает веки, спускает трусы и высвобождает налитый кровью член. Изнывается он также, а как бы вел себя Исаги, прижатый им к парте? Он подносит ладонь к лицу, языком мажет, смазывает вязкой слюной и затуманенными глазами смотрит, как накрывает мокрыми пальцами розовую головку. Дергался бы от каждого прикосновения, укуса, поцелуя, может, уворачивался бы, но в глазах видно, как хочет, просто по привычке закрывается. Боится? Страха совсем немного, перед кем-то быть открытым, выглядеть беззащитным в своих эмоциях. Коснулся бы его в ответ, чтобы не казаться бесполезным… Больше всего Исаги не хотел быть бесполезным, бестолковым. Оттягивает крайнюю плоть, двигается по нежной коже — его рука становится чужой, это Йоичи. Пальцы у Йоичи короткие, но аккуратные, тонкие и ухоженные, ногти подстриженные — в общем, совсем не такие, как у него. Стал бы он церемониться или бы сжал и двигался жестко, но не обделяя ни один сантиметр? Жестко, размашисто, сбиваясь с ритма, потому что губы Кайзера были везде, были зубы с беспокойными укусами, когда он вбивается в кулак, лишь бы ближе и больше. Вверх-вниз, и с этого момента игра началась. Растирает выступающий предэякулят, двигается грубо, сквозь сжатые зубы выдыхает, стараясь не шуметь, но случайно стонет, когда представляет, как измазываются пальцы Исаги его смазкой, как вдруг он останавливается, ласкать начинает медленнее, нежнее — изводит как он его на уроках, как он на уроках не дает сбежать от взгляда. И это должно быть пыткой, но этим Кайзер наслаждается, позволяет себя вести, почувствовать на время над ним обманчивую власть. Пусть почувствует, каково это… Он нервно набирает воздуха в легкие, бедра дрожат от напряжения. Кайзер двигает ладонью быстрее, сглатывает сухим горлом, грудная клетка беспокойно поднимается. Еще, еще… Исаги бы все равно дал ему то, что он хотел, дал бы ему почувствовать настоящее удовольствие. Другой рукой ищет за что бы схватиться, но была лишь перегородка. — Scheiße, — выдыхает Михаэль, кусает губу, чтобы не застонать во весь голос, проглатывает, захлебывается, когда изливается в ладонь. Приходит в себя, стоит, осознает и успокаивает дыхание. В туалете тихо, за дверью ничего не слышно, неужели никто и не узнает, чем он тут занимался? Жаль… А потом усмехается, смеется тихо, сдувает с потного лба челку. Поднимает руку и языком слизывает белесые капли с пальцев, с удовольствием представляя, как слизывает сперму Исаги. Если не по задуманному, если Исаги его удивит, то до чего все может дойти? Насколько далеко зайдет сам Кайзер? Но одно точно известно: ему терять нечего, а Исаги потерять может все. Ему устроить это… Несложно.