Шрамы

      Этой ночью Тадасе тупо уставился в потолок. Он не мог уснуть. Прошло уже несколько часов с того момента, когда мальчик обменялся «спокойной ночи» со своим чарой. А этот мальчик всё никак не мог насладиться этой спокойной ночью. Она была совсем уж не спокойной.       Всё это время он только и думал о том, что произошло уже вчера днём. Думал о том, как не смог защитить свою подругу, хоть она и отмахивалась, говоря, что всё в порядке. Думал о том, как он слаб. Какой же король не мог защитить тех, кого любит? Какой же король плакал из-за каких-то пустяков? Вот именно, что никакой. Короли сильные и не плачут, значит и он не должен. Но это так трудно. Как бы он не пытался не пролить слёз, с каждым днём это становилось труднее и труднее. В конце концов он смог найти способ не плакать.       Тадасе прекрасно понимал, что не спать допоздна плохо. В школе он будет клевать носом, а на чаепитии, скорее всего, случайно уснёт. Сейчас это его не сильно беспокоит. Тихо поднявшись с кровати, он сначала смотрит на яйцо Кисеки. Всё ещё тихо и мирно спит. Вот и хорошо. Мальчик открывает выдвижной ящик письменного стола и достаёт сломанную точилку. Ну, как сломанную… Скорее разобранную. С немного дрожащими руками, блондин берёт лишь одну часть этой штучки. Лезвие. Положив остальные, ненужные ему, части на место, Тадасе идёт в ванную.       Стараясь быть таким же тихим, он открывает дверь и включает свет. Сначала его глаза не привыкли к такому и он жмурит глаза, но всё равно заходит и закрывает за собой дверь. А когда уже глаза более-менее привыкли к свету, он снимает с себя верхнюю часть пижамы. Не хочется её запачкать.       Его взгляд направляется к внутренней стороне левой руки. Под ярким светом видно множество шрамов, покрывающих всё расстояние от запястья до локтя. Некоторые из шрамов были совсем старыми, а некоторые совсем новые. Ну, он собирался добавить новеньких ко второй группе.       Тадасе прекрасно понимал, что вредить себе плохо. Но он не переставал это делать. Он даже и не помнил как это началось и почему он вообще решил так унимать душевную боль. Чуть ли не каждую неделю он решался поздно ночью зайти в ванную и, прикусив нижнюю губу, резать себе руку и повторять себе, что он не должен плакать, он должен быть сильным. Надо ведь иметь много сил, чтобы решиться на подобное, да?       И вот он снова прошёлся лезвием по руке, оставив множество кровоточащих порезов. Из них медленными струйками кровь катилась вниз. Это даже как-то завораживает. Прежде чем заворожиться настолько, чтобы позволить крови капнуть на пол или, ещё хуже, одежду, Тадасе аккуратно поднимается с пола и подходит к раковине. Там он как можно тише включает воду и подставляет туда изрезанную руку. Пускай кровь уйдет туда, где её никто не увидит.       Он продолжал безэмоционально смотреть на то, как кровь течёт всё меньше и меньше, пока течение совсем не остановилось. Эти действия уже стали почти машинальными. Каждый раз одно и то же. Просто иногда от сильных эмоций приходилось ждать дольше. Но, как он считал, иного выхода нет.       Тадасе прекратил смотреть на руку и вернулся к брошенной части пижамы, а потом и в кровать. Сейчас спать хотелось больше, да и эмоций теперь никаких не было. И всё равно, что это ценой чистоты его левой руки, это не важно. Да и чувства его не важны, плакать из-за этого не стоит. Ему нужно быть сильным и это отличный способ доказать свою силу… Не может же он другим вредить, а себе можно.       Как ему казалось, от подобных мыслей становилось легче. Он даже начал улыбаться себе. Это даже похоже на безумие какое-то, но это не так… наверное. В этом же не должно быть ничего безумного. Эти деяния ему помогают, он из-за них не плачет, они доказывают его силу и он так отлично отплачивает за то, что плохого сделал днём. Главное, чтобы никто не узнал. Они не поймут. Даже Кисеки не поймёт подобное выражение силы.       И вот Хотори наконец-таки уснул. А утром всё было так же, как и всегда — уроки, встречи в саду, очистка яиц. Ничего нового и никто ни о чём не знает. И знать не нужно. Он чувствует себя отлично.       Как жаль, что его друзья этого не понимают. Как же ему так «повезло», что Кукай заметил что-то странное на его запястье? И заметил все остальные странности на его руке. И заметил странное поведение друга на раскрытие. Тадасе даже и слова не мог сказать в своё оправдание. И поэтому трусливо убежал от него, спрятавшись и трясясь. Ну и, конечно же, Кисеки тоже это видел и пытался выяснить хоть что-то у бедного мальчика. Но мальчик ничего не слышал. Это так странно. Он же вечно себе говорил столько объяснений своим действиям, а теперь не может и слова вымолвить. Почему он чувствует себя так плохо из-за какого-то пустяка? Почему другие так волнуются из-за какого-то пустяка?       И вот снова слёзы подступают к глазам, но он должен держаться. Держаться, прячась за деревом, прижав колени в груди и спрятав лицо в них. Ему так хотелось исчезнуть и больше не беспокоить своих друзей. Провалиться под землю, раствориться, ещё что похуже… Всё это было бы справедливо по отношению к нему. Только другие так не считали, почему-то.       И, похоже, его кто-то нашёл. Сначала хоть он и не слышал голоса этого «кого-то», он понял это по тому, что его кто-то тряс кроме него самого. А когда он поднял глаза и услышал голос, ему стало только хуже.       Аму. Та, которую он любил всем сердцем, восхищался ею и та, перед которой показаться в таком виде он не хотел больше всего. Он ведь уже навредил ей вчера, о чём говорил пластырь на её щеке. Хоть он и навредил ей только косвенно, это всё ещё была его вина. Да и не только так он ей причинял боль… Удивительно, как она его всё ещё любила.       Когда Тадасе посмотрел на неё, на лице розоволосой отразилась радость, что он её услышал, и беспокойство от того, как он выглядел. Как она раньше не замечала его состояния? Неужели он так хорошо скрывал всю свою боль под повседневной маской? Но теперь Хотори был настоящим. И совсем не в лучшем состоянии. Она отлично видела, что он был на грани слёз и совершенно не знала причин.       Девушка попыталась спросить, что с ним такое, но он не ответил. Тадасе пытался ответить, но комок в горле блокировал совершенно любой звук. Да он и сам не знал, что ему отвечать на такое. Он мог бы сказать как всегда, что в полном порядке, но в данной ситуации это была бы очевидная ложь. Даже поняв, что он не сможет ничего ответить, он пытался. Безуспешно пытался. А слёзы всё так и норовили пролиться, норовили опозорить его перед ней. Мальчик попытался опустить голову как можно ниже, чтобы девочка не видела его лица и тщетных попыток объяснить ситуацию.       И когда Аму снова позвала его по имени, он разрыдался.       Тадасе было так стыдно за себя. Он рыдал перед ней как ребёнок… Ну, он был ребёнком, но достаточно взрослым чтобы не плакать или хотя бы не плакать так громко и сильно. Он пытался приглушить себя: прикрывал рот трясущимися руками, закрывал лицо, старался молчать и не издавать звуков, но ничего снова не получалось. Хотори не мог видеть ясно — мешали слёзы. Да и смотреть сейчас ему никуда не хотелось, тем более на Аму. Она, должно быть, сейчас так разочарована. Он совсем не такой сильный, каким хотел быть и совсем не был похож на прежнего себя.       Но даже так, Хинамори всё равно прижала его к себе, в надежде успокоить. Ей было его так жаль, она так хотела его утешить и хоть как-то помочь. Сам факт, что ему настолько плохо, что он начал резать себя, ужасен. И теперь он рыдает ей в жилетку, потому что это единственное, как она может помочь.       А мальчик не может принять того, что она его таким принимает. Ему страшно обнять её в ответ. Он не может поверить, что та, кем он восхищается, сейчас его обнимает и поглаживает по спине, шепча что-то успокаивающее на ухо. Он верит, что не заслужил всего этого, что это не правда, а сон. Но в, конце концов, обнимает её в ответ и прижимается крепче.       Может, он не прав и Аму правда желает ему помочь. Что он не так плох и что-то, что Аму ему шепчет — правда.       Тадасе продолжает её обнимать и выплакивать всё, что в нём накопилось. А потом и приходят все остальные, желая знать, что с ним происходит.       Может, ему и правда нужна помощь.