Perpetuum

       Зима всегда ассоциировалась у Томаса с сестрой. Его завораживали хлопья снега, которые накрывали землю белоснежным полотном, скрывая уродливость, которой она была обезображена осенью. Ему нравился короткой световой день и запах мандаринов, который только зимой становился каким-то особенным. Томас действительно любил это время года, наверное, из-за того, что от этого времени года исходила атмосфера подходящая Люсиль. Кто видел её впервые, то сравнивал со снежной королевой. И в этом что-то было, ведь Люсиль и правда казалась ему королевой. Нет, не казалась, Люсиль была и будет королевой в его глазах, выше любой другой женщины, которую он сможет узнать или уже знает. У Люсиль белая и холодная кожа, как снег, который накрывает их разоренное поместье. От взгляда мисс Шарп в жилах стынет кровь, если Медуза Горгона превращала в камень, то Люсиль превращала бы всякий предмет в лед. У его сестры темные волосы, как самые темные ночи в минусовую температуру, когда звезды видны четко и ими можно любоваться. Его Люсиль и правда как зима. Зима, которая окружает их в Аллердэйле. Когда снег окрашивается в красный и напоминает кровь, так и с Люсиль – её длинные и бледные пальцы пачкаются в крови, которую она проливает. И красная жидкость течет ручьем, но, конечно же, во благо.        Он мог наблюдать за сестрой часами, а если бы не их бедственное положение и нужда, то он бы смотрел на нее вечность, не стесняясь своего же взгляда. С недавних пор их было трое. Томас едва мог поверить в то, что у них будет ребенок. Это, конечно, совсем неудивительно, но он поражался этому каждый раз, когда бросал взгляд на Люсиль. А она играла, не планируя останавливаться, потому что только так могла отпустить все, что её тревожило. В последнее время она часто нервничала и переживала, поэтому Шарп не решался сбить её, разрешая игре на фортепиано отобрать у него Люси. Ему хватало взгляда на нее, чтобы успокоиться. Люсиль каждый раз будоражила его мысли, заставляла сходить с ума и нарушать всякие принципы. Впрочем, самый важный они давно уже нарушили. — Ты не хочешь чая?— внезапно отозвалась Люси, возвращая Томаса из его мыслей, в которых он, конечно же, с ней. — Из твоих рук, что угодно. Хоть яд.— иронично произносит Шарп, увлекая сестру в свои объятия. От нее пахнет розой, деревом и чем-то пряным. Эти духи Люси никогда не меняет, каждый раз позволяет себе небольшой флакон, который везут из какой-то арабской страны. И Том отдал бы все, чтобы этот запах всегда был с ним, всегда рядом. Потому что без него он точно погибнет, не представляя жизни без Люси.        На женском лице мелькает слабая улыбка. За нее Шарп готов умереть. Сейчас Люсиль настолько прекрасна, что он не верит в то, что она реальна и он может ее касаться. Она такая простая, такая домашняя и такая своя, что Шарп тянет её на себя, зарываясь носом в темные волосы, которые пахнут цветами, которые растут где-то очень далеко, куда они сбегали от родителей будучи детьми и срывали их друг для друга. — Я люблю тебя.— тихо шепчет Томас, крепче сжимая талию своей сестры. Она очень изящная, хрупкая и такая безобидная на первый взгляд. Но Люсиль не так проста какой кажется, Томас знает это лучше остальных, знает, что настоящая Люсиль невероятно сильна и хитра, но он все равно прижимает её плотнее, ощущая пока еще незаметный под одеждой, но округлый живот. По телу проходит дрожь, когда он понимает, что Люсиль носит их ребенка, общего и однозначно любимого. Том уже его любит и готов бороться за свою семью. — Я люблю тебя гораздо сильнее, Том,— также тихо произносит Люсиль, прикрывая глаза. Ей спокойно в его объятиях. Он самый близкий и единственный человек в её жизни. Люсиль уверена, что никогда и ни кому не отдаст своего Томаса. По головам пойдет, но сохранит их отношения. — Я люблю его, Люси,— шепотом произносит Томас, укладывая ладонь на живот. Они абсолютно одни в своем пустом и мрачном доме, в своем мире, где нет никого кроме них самих. И Томас уверен, что так будет всегда: они будут оставаться одни и радоваться этому одиночеству, когда могут быть собой и не прятать чувств.        Люсиль ужасно ревнива. Томас знал как это чувство пожирает её изнутри, как высасывает из его прекрасной Люсиль силы и стирает улыбку. И он ненавидела себя каждый раз, когда брал в жены очередную женщину с завидным приданным или охмурял одинокую даму с проблемами внутри себя. Том не желал бы подобного, но он не мог иначе. Они не могли иначе. Поэтому Люси закрывала глаза на флирт и поцелуи брата с другой, кусала губы до крови и была готова переломать себе пальцы, но терпела. Ждала и терпела, зная, что Том только её и ни чей больше. И так будет всегда.        За все свои браки Томас ни с кем не вступал в ту близость, которую считают супружеским долгом. Это просто уничтожило бы его сестру, сломало и вывернуло Люсиль наружу. Да и кто сможет с ней сравниться? Какая женщина окажется столь же прекрасной? Шарп сомневался, что такая существует. Он скользит губами по шее, опускаясь к острым ключицам и худым плечам, Том любит это тело, он готов поклоняться ему, потому что Люсиль для него единственный яркий свет во всем черном небе его грешной жизни. От её тела исходит такой родной запах ириса, жасмина и сандала. Он понятия не имеет почему, но именно так всегда и везде пахнут вещи сестры, пахнет её кровать и он, после того как она покинет его комнату. Люсиль зарывается пальцами в темные волосы брата, позволяя ему делать все что угодно, расслабляясь под его губами. Томас понимает, что вряд ли сможет остановиться, если не услышит от нее нет. Но такого быть просто не может – Люсиль никогда ему не отказывает. Поэтому он спускается ниже, поддевает зубами кружево ночной сорочки и прикрывает глаза от удовольствия, когда нащупывает губами нежную кожу груди и твердый сосок. Но его разум тут же трезвеет, когда рука скользит по животу. Не такому плоскому, как раньше. Томас тут же отлипает от груди, его прошибает будто током от осознания того, что Люси беременна и их игры нужно прекратить. Во имя их ребенка. — Что-то не так?— она привстает на локтях, когда Том, будто ошпаренный, дергается в сторону,— Что-то случилось? Томас растерянно смотрит на Люсиль, которая не стесняется своего растрепанного и откровенного вида. Шарп отрицательно мотает головой, понимая, что возбуждение просто так не отпустит его, а он в конце концов, хозяин своего тела и разума, поэтому должен заставить себя отступить. — Мы больше не сможем.— отзывается он, кивая на живот сестры. Люсиль переводит взгляд с брата на то место, куда устремлены его глаза, а после обратно. Её взгляд не выражает беспокойства или негодования, она едва заметно усмехается, притягивая брата к себе. — Кто сказал, что нельзя, Том? Можно. Это все делают.— ее голос звучит так уверено, что Томас даже не сомневается. Да и кто все? Многих ли они знали, чтобы обсуждать подобное? Томас сопротивляется пару мгновений, но сдается, когда Люсиль притягивает его потнее и во время поцелуя прикусывает ему губы. Люсиль не позволит ему увлечься другой, не позволит посторонней женщине дать право на то, чтобы дарить ласку Тому. И даже если ей придется жертвовать собой так, как сейчас. А остатки трезвого ума говорили ему о том, что сейчас их связь еще более преступная, чем раньше. Но опьяненный разум отмахивался, позволяя Шарпу стягивать с Люсиль лишнее.        Не взирая на то, что мисс Шарп давно не девочка, она выглядела неприлично хорошо. Все кто видел её – задавался вопросом касательно замужества. И каждый раз Люсиль находила ответы, отзываясь учтиво и вежливо о том, что в её жизни есть только один мужчина, которого она любит. И Томас знал, что речь о нем, а остальные принимали ее слова о несчастной любви, сочувственно кивая. Поэтому никто и никогда, кроме Тома, не видел того, что скрывают строгие платья мисс Шарп. И он получал искренне удовольствие, разглядывая Люсиль вне общества, когда она снимает с себя маску строгой и холодной старшей сестры, неприступной и закрытой. — Скажи, если что не так.— его голос звучит над её ухом совсем тихо, Том слышит как сестра дышит, как бьется её сердце и как под ними слегка поскрипывает кровать. Он специально озвучивает свою осторожность, чтобы не навредить. Но Люсиль усмехается, демонстрируя свою беспечность, скидывая с плечей брата рубашку. — Всё так, ни о чем не думай.— он не видит её лица, потому что ведет губами от уха к шее, зацеловывая каждый миллиметр её бледной кожи. Но он уверен, что она улыбается в этот момент, позволяя его рукам скользить по её телу, слегка изменившимуся в последнее время.        У Томаса не было других женщин, как и у Люсиль не было других мужчин. Они крепко держались за свою неправильную связь, утешая друг друга. Ему непривычно видеть её другой, непривычно ощущать что-то между ними, чего раньше не было. И это не смущает, но Том отчетливо понимает, что Люсиль идет на это только ради того, чтобы ему было хорошо. И ему с ней всегда хорошо. Потому что только она знает его слабые стороны, его предпочтения. Шарп любит целовать Люсиль, как будто бы извиняясь за то, что он флиртует с другими, обольщает незнакомок и дарит им комплименты. И какое же счастье, что его Люси принимает такие извинения, сильнее зарываясь в темные волосы и поддаваясь в ответ на каждое его движение.        Томасу нравится все, что связано с его сестрой. Он готов смотреть на нее постоянно, потому что за счет этого он и существует. Благодаря ей он все еще жив. Каждый раз, устраивая Люсиль на себе (вне зависимости сколько на ней одежды), Шарп был готов разложиться на атомы и молекулы, лишь бы она всегда окутывала его своим запахом и заботой. Томас убирает за ухо ее длинные и волнистые волосы, когда они спадают при каждом новом движении. Ему с ней не просто хорошо, он буквально перерождается каждый раз, когда им позволительно быть вместе. Он сильнее сжимает ее талию, плотнее прижимает бледное тело к себе, не позволяя Люсиль отстраниться. Ей хорошо, а ему еще лучше. Даже стоны, которыми наполняется мрачная комната на чердаке, не такие пошлые, какими он их слышал от других. У Люсиль не может быть иначе, потому что все – что связано с ней априори прекрасно. И как бы он не старался отогнать мысли о том, что в ее положении придаваться такому греху – вредно и ужасно, Томас искренне желал того, что происходило, а Люсиль это чувствовала и поэтому так легко отдавалась ему.        Люсиль не похожа на их мать, потому что миссис Шарп была безжалостной и жестокой, а Люси не такая. Она заботливая и тонко чувствующая, Томас это знал и верил в это. Люси невероятно красивая, он говорит ей об этом часто и много. Даже ее шрамы для него прекрасны и незаметны. Нависая над сестрой, Томас отчетливо слышит тяжелое дыхание и бешеный ритм сердца Люси. Он готов поспорить, что видит его очертания сквозь выступающие ребра и почти белую кожу, видит сердце сестры, которое она давно отдала ему. Люсиль никогда не умоляет и не просит, потому что знает, что все будет по ее велению. Том опускается все ниже и ниже, проводя языком по шее и ключицам, вслушиваясь в стоны и звуки, которые разлетаются по всему верхнему этажу. Если бы кроме них тут кто-то был, то точно воспринял бы все услышанное с красными от смущения щеками. Чувствует ли он себя великим грешником? Сожалеет ли он об этом? Шарп сам не знает, поскольку давно потонул в своих грехах, как в красной глине своей шахты. Он грешен и никогда не расплатится за свои грехи, даже если они будут ходить в церковь чаще, чем по воскресеньям.        У Люсиль красивая кожа, которая блестит в тусклом свете свечей от испарины. Она сейчас вообще подобна божеству, которому Томас поклоняется. Вместо того, чтобы одеться или хотя бы накрыться, она убирает прилипшие пряди со лба, заправляя их аккуратным движением за ухо, чтобы Томас мог улечься рядом. Ее касания бесспорно приятны, он бы все отдал, чтобы они никогда не прекращались. — Ты холодная,— отзывается Шарп, стараясь нащупать одеяло, которое они сбили и опрокинули,— замерзнешь же. Люсиль негромко смеется, по комнате, мрачной и несколько пустой, разносится её смех, который каждый раз завораживает. — Пока ты рядом мне это не грозит.— от одеяла она не отказывается, но устраивается ближе к Тому, который тут же утягивает ее ближе, стараясь уложить так, чтобы сестре было удобно. Они не выглядят как брат и сестра, особенно сейчас, когда руки Шарпа гладят живот Люси, стараясь передать все нежность и заботу тому, кто скрыт от чужих глаз. Для общества они станут еще большими изгоями, чем есть сейчас, вряд ли им дадут спокойно дожить свой век, а может и вовсе будут судить. Но Том не хочет об этом думать, он прикрывает глаза и успокаивает ворох мыслей, потому что чувствует как Люсиль целует его в солнечное сплетение, ключицы и шею. Чувствует её запах и ощущает умиротворение, потому что она вновь позволила ему себя касаться, позволила брать с ней близким и нужным.        Деньги – это то ради чего они затеяли свою опасную и грязную игру. Им нужно выжить и они делают все, что в их силах. "Выживает сильнейший, Том. Мы должны быть сильными."— эту фразу Люси сказала однажды и она навсегда осела в сознании Шарпа. Ради денег он вновь женится, вновь привозит женщину в их дом и изображает любящего мужа. — Вы когда-нибудь были в Риме?— новая супруга Томаса из Милана. Как и предыдущая старше самого Шарпа и глупа, как и все девушки, которые велись на красоту брата Люси. — Никогда.— сухо отзывается Люсиль, бросая на невестку тяжелый взгляд. — Вам бы понравилось. Томми говорил, что вы католики.— от Энолы веет беззаботностью и сладкими духами, от которых Люси воротит. — Томми?— Шарп переспрашивает, выгибая бровь в вопросе. Звучит отвратительно, однако Люси не подает виду, что ее раздражает подобное. — Я называю его так. Правда мило?— Шиотти лучезарно улыбается, поглаживая обручальное кольцо кончиком указательного пальца. — Невероятно.— безразлично отзывается Шарп, теряя всякий интерес к беседе.        Энола богата, она легко поддалась чарам Томаса. Он часто бродил с ней вблизи поместья, часто беседовал на скудно обставленной веранде и обещал, что вскоре они вернут себе состояние и тогда этот дом будет цвести и пахнуть, как было в его детстве. Шиотти в это, конечно же, верила, улыбаясь своему мужчине. Она не была красавицей, но она довольно много читала и путешествовала, чем привлекла Шарпа. Том горел желанием поглядеть на мир и показать все невероятные места лишь одной женщине – сестре. — Мне жаль, что жизнь так обошлась с Люсиль,— внезапно отозвалась Энола, когда прогулка вблизи дома завершилась,— ей будет трудно устроить свою жизнь. Католичка с ребенком на руках. В Англии ей будет тяжело. Томас поджимает губы, изображая сожаление. Если бы Шиотти только знала, что дело не в вере, то рассуждала бы иначе. Но он делает печальный вид, кивая на слова супруги. Конечно, его сестре будет тяжело, если Энола не покинет этот мир. — Она заслуживает лучшего, Томми. Может быть, мы как-нибудь поедем в Италию? Вдруг она кого-то встретит?— Томаса слегка передергивает от слов жены, он не представляет, чтобы его Люсиль себе кого-нибудь нашла. Он не видит рядом с ней никого, кроме себя. Однако Шарп кивает, сопровождая Энолу в комнату. Какая же глупость то, что она озвучила. Люсиль только его, а он её.        Чем больше становился срок мисс Шарп, тем труднее было скрывать ее положение. Люсиль не покидала Аллердейл-Холл, скрываясь в его стенах. Беременность изматывала её, а невестка раздражала. Люсиль становилась холоднее к Эноле с каждым днем, стараясь не видеть ее. Жаждущая общения Энола все чаще пропадала в обществе Томаса, что не могло не раздражать Люси. Брат заходил к ней не так часто как раньше, пропадал вне поместья, на шахте, а после в комнате своей супруги. Приторный смех Шиотти, который разлетелся по пустому поместью, заставлял Люсиль морщиться от негодования. Томас всегда навещал ее, всегда сбегал ночью в постель сестры и оставался там до утра, пока его жена слабеет и кашляет кровью. Но Шиотти слабла не так стремительно, как предыдущая миссис Шарп. Следуя бесшумно, Люсиль достигает приоткрытой двери и застывает в ужасе. Томас без стеснения целует Энолу в губы, утыкается носом в ее шею и прижимает к себе. Шарп смотрит на это, едва ли веря своим глазам, потому что их главное правило – не целовать в губы никого, кроме друг друга. Но Томас наплевал на эту истину, овладев губами своей новой жены, а если бы не внезапный звук со стороны коридора, то он точно овладел телом Шиотти, а та была бы не против. Канделябр звонко ударяется о пол и привлекает внимание, заставляя Шарпа отвлечься от женского тела, а Энолу густо покраснеть. Люсиль ощущает ярость и гнев, которые породила ее ревность, её руки и губы трясутся, а внутри все полыхает адским пламенем. — Люси…— Томас не ожидал увидеть на пороге комнаты сестру, был уверен, что она спит. — Как ты мог?! Как ты вообще посмел такому случиться?!— она готова бросится на испуганную Шиотти, но путь успевает перегородить Том, который оттаскивает сестру в сторону коридора, не желая, чтобы Энола обо всем узнала таким образом. Он осторожно переступает упавший подсвечник со свечами, буквально выволакивая разъяренную Люсиль за пределы спальни. Дверь плотно закрывается и Томас готов закрыть рот сестре ладонью, но вместе этого нагло целует ее в губы, зная, что их не увидят. Люси сопротивляется, колотит его в грудь и желает высвободится, но она слишком плотно прижата к стене, а еще она не умеет ему противостоять. — Лжец! Ты лжец и подонок!— она отлипает от его губ и продолжает пихать брата в грудь, прикрывает глаза от бессилия и старается не позволить слезам скатиться по щекам. Шарп осторожно отводит ее подальше от комнаты, держа Люси под руку, чтобы она не рухнула. А ей ужасно обидно и больно.        Он осторожно усаживает её на диван, опасаясь, что Люси станет дурно. Не в её положении так нервничать. — Люси, послушай…— он усаживается перед ней на колени, несильно сжимая ладони сестры, но ему не позволяют закончить. — Послушать?! О чем же? О том, что ты забыл ради чего ты женился?!— Шарп в гневе, ее бледное лицо напоминает фарфоровую маску, а глаза готовы метать молнии. — Я все помню, но… — Какие еще «но»?! Ты решил меня вычеркнуть из своей счастливой жизни? Том прикрывает глаза, стараясь подобрать слова. Ну, какая счастливая жизнь без Люсиль? Но как ей объяснить, что Энола действительно его привлекает? Что ее запах действует на него точно также как и запах Люси? — Ты целовал ее в губы, Томас.— слова сестры вырывают из мыслей резким движением, заставляя Томаса поднять глаза на Люсиль,— Ты нарушил наше главное правило. Что было бы, если я не пришла бы? Том облизывает губы, сам не зная, что было бы. Нет, он знает, но не хочет озвучивать, потому что это разобьет Люси сердце. Но Том не мог объяснить своего влечение к другой женщине. — Пойми иначе нельзя было. Как я ей объясню, что не желаю ничего, чего желал бы каждый на моем месте? Она ведь не больна и не стара,— Томас шумно выдыхает, сильнее сжимая холодные ладони сестры,— Я не мог иначе. Прости, Люси. Внутри множится обида, Люси потряхивает от ревности, которая обжигает все ее внутренности. Она смотрит на Тома своим холодным взглядом и напоминает ему мать. Покойная Беатрис выжигала дыры своими серыми глазами, уничтожая всякую уверенность и желание что-либо делать. Том слегка ежится под пристальным взглядом сестры, стараясь отогнать неприятные воспоминания о матери. Нет, его Люси не как их общая и мертвая мать. — Она тебя влечет?— Люси касается подбородка, приподнимая его, чтобы Том глядел ей в глаза,— Ты хочешь её? Как женщину. Ему становится дурно от такого вопроса, он не хочет лгать сестре, но и она не глупа, знает его как свои пять пальцев. — Поэтому ты перестал подмешивать в её чай яд?— вопрос звучит так уверенно и так внезапно, по ощущениям его будто бы ударили хлыстом. Шарп резко и испуганно глядит на сестру, которая обо всем догадалась. Говорить ничего не пришлось, Люси уже все знает. — Если надеешься, что она будет долго жить, то ты ошибаешься. Я убью ее. Своими руками, Томас.— Люси звучит как всегда убедительно. Она вырывает свои ладони из рук брата, поднимается и чуть ли не пинает его в сторону, переполненная своими эмоциями. И Томас не сомневается, Люсиль исполнит обещанное. Он трет переносицу и спустя пару минут настигает сестру на лестнице, не давая ей возможности запереться на чердаке.        Шарп хаотично целует Люсиль в щеки, нос, губы. Он смазано оставляет поцелуи на ее лице, руках, шее, не замечает как опускается на колени, прислонять лицом к животу, который был уже внушительным и обещал скорое пополнение. — Прости, я не знал что так будет. Не понимаю что нашло, Люси. Помешательство,— Томас оправдывается, прижимаясь к сестре плотнее, не позволяя ей уйти,— я не могу объяснить тебе что происходит. Но ты должна знать, что нет и не будет никого важнее, чем ты. Я должен держать её рядом с собой. Должен отсрочить её смерть, Люси. Подумай о том, что будет, когда родится ребенок. Она хотя бы сможет помогать тебе. Слова Тома не внушают доверия, Люси хмурится. Но брат так убедителен, он повторяет о том, что Энола нужна им, хотя бы до весны, чтобы Люси было кому помочь. И Шарп сдается, понимая, что доля правды есть. Она кивает, но оставляет мысль о том, что сама убьет Шиотти, как только сможет отойти от родов.        Приступы ярости Люсиль, её холодность и отстраненность легко объяснялось беременностью и всеми тяготами этого положения. Энола понимающе кивала и неоднократно повторяла о том, что тоже хочет детей. С тех пор Том не позволял себе больше, чем поцелуи в губы. Он сбегал к сестре, успокаивал её тем, что он только её и ни одна женщина не сравнится с его Люси. А когда у мисс Шарп начались роды, то Томас был готов молиться, чтобы Люси не оставила его. Метель завывала так, что казалось будто бы она снесет Аллердейл-Холл к чертям. В доме ужасно холодно и дело не в огромной дыре, которая обезобразила потолок в холле. Шарп ощущает, что его трясет при истошных криках сестры. Что если она не выживет? Что он будет делать? Простит ли себя за то, что изводил ее своими романами? Но он тут же берет себя в руки, зная, что его Люси, самая прекрасная и самая любимая, она никогда не оставит его. Она обещала и она сдерживает свои обещания. Том клянется, что больше ни одну женщину не поцелует в губы, он сам напоит Энолу ядом без чая, лишь бы Люсиль выжила, лишь бы она родила этого ребенка и не испустила дух на старой кровати гостевой комнаты.        Снег вблизи поместья красный, напоминает кровь, в которые окрасились простыни, когда Люсиль родила ребенка. Он не кричал, не плакал и не подавал признаков жизни. Люсиль была готова завыть, когда младенец не подал признаков жизни. Однако через мгновение все прошло и на руках у мисс Шарп покоился сын, рожденный от Томаса. Он был крохотным и бледным. Рожденный в пургу, невероятной холодной ночью, маленький и беззащитный младенец принял на себя все грехи своих родителей. — Джереми Дэвид Шарп,— Томас не верил своему счастью, когда держал ребенка на руках. Своего ребенка,— «Вознесенный богом» и «любимый». Он такой для нас, Люси. Люси не спорила, не возражала, она была искренне рада тому, что их сын родился. Крохотный Джереми, который был известен Эноле как племянник мужа, казался своим родителям совсем маленьким. Он не прожил долго и Энола Шиотти не успела его спасти. Она обещала, что ее давний друг приедет к ним из Франции, что он поможет малышу. Но тот рыдал от мучительных болей, надрывался и слабел с каждым днем. Люсиль не могла смотреть на мучения своего ребенка, каждый раз, когда Джереми содрогался от болей и рыданий, она не знала куда себя деть. Ей хотелось забрать всю его боль себе, она была готова молить кого угодно, лишь бы ребенок перестал содрогаться от приступов боли, постоянных спазмов и разрывающей его изнутри тяжести.        Джереми Дэвид Шарп не прожил и года. Он предстал перед господом будучи младенцем. Люсиль не рыдала, не кричала. Её пустые и выцветшие глаза смотрели в стену, а бледные губы медленно шевелились в молитве за упокой. Ему никто не помог и не смог бы помочь, Люсиль это понимала. Она с самого начала знала, что их ребенок обречен. Она надеялась на то, что профессор из Франции поможет, что он спасет невинного ребенка. Но смерть настигла врача в пути, а после отобрала и Джереми. Люсиль была готова рухнуть с лестницы, сброситься с крыши, выпить яд самостоятельно, но лишь бы заглушить дыру внутри себя. Но вместо этого она убила Энолу. Та знала уже слишком много, ее нельзя было оставлять в живых, поэтому Люсиль расправилась с ней без сожаления и угрызения совести. Шиотти осознавала, что ее травят, поняла, что Шарпы не просто брат и сестра, поэтому была утоплена в ванной. Она была слаба и не сопротивлялась, хоть и верещала первые несколько минут. Но смерть в лице Люсиль была безжалостна и не собиралась отступать.        Аллердейл-Холл встретил Шарпа тишиной. Когда он покидал поместье, то тут еще были звуки: жалобный плачь его ребенка, суетливые шаги Люсиль вокруг кровати, шуршание ее юбок и скрип половиц в спальне Энолы. А сейчас тут было тихо и пусто. — Он мучился. И я хотела облегчить его страдания.— Люсиль сильно похудела и осунулась. Томас глядел на нее и не верил в то, что всего за пару неделю жизнь так круто изменилась. — Ты убила его?— Том не верил в то, что говорил. Не верил в то, что произошло. Люсиль кивнула, не решаясь озвучить свой ответ вслух. Шарп впервые за долгие годы почувствовал, как он плачет. Последний раз это было далеко в прошлом, когда его разлучили с сестрой. А сейчас его разлучили с той жизнью, которую он хотел бы. У него отняли ребенка, которого он любил. И тогда, много лет назад, Томаса никто не мог утешить, утереть слез и прижать к себе. А сейчас была Люсиль, которая прижимала брата к себе, чувствуя черную дыру внутри себя и такую же в душе Томаса. Она вытирала слезы с лица своего брата, вслушиваясь в его тихие всхлипы и в то, как снова завывает метель за окном. Она убила не только их ребенка, но и всякую надежду на светлое будущее. Том ловит её руку и только сейчас замечает фамильное кольцо с багровым камнем. С Энолой тоже покончено и больше в этом доме нет никого, кроме них. — Она обещала его спасти. Я держала ее рядом ради него. И когда спасения не пришло, тогда я ее убила. Она уже все знала и все понимала, поэтому и поплатилась.— без сожаления и сухо отозвалась Люсиль, поглаживая брата по голове. Он устроился на ее коленях, растянувшись на холодном полу их потрепанного дома. У Томаса мягкие волосы, ей всегда нравилось гладить его по голове и только сестре он позволял их касаться. — Она тебе нравилась?— Люсиль буквально убаюкивала брата своими движениями. И Том горько усмехнулся ее вопросу. — Тебя это сейчас так волнует?— он едва верил своим ушам, неужели Люси так легко отпустила ситуацию? — Меня это всегда волновало, Томас. С тех пор как я вас застала. Ты проникся к ней, верно? Шарп прикрыл глаза, сожалея о том, что когда-то поддался эмоциям и позволил себе лишнего. Не было бы этого допроса, а может быть и с ребенком все было иначе. — В моем сердце нет ни для кого места, кроме тебя. Не задавай таких глупых вопросов, Люси. Никогда.— Том поднимается, желая смыть с себя дорожную пыль и горечь от последних новостей. Паршиво и горько. Он чувствует себя опустошаемым и чужим в родном доме.        Люсиль обещает, что все будет иначе, что в их жизни еще не все потеряно и обязательно будут светлые полосы. Томас ничего не говорит, когда прижимает тело сестры к себе. Он ошибался, что Энола действует на него также, как и Люси. Совсем не так. Люсиль это другое, вечное и пугающее, будоражащее сознание. Её безумная любовь давала силы и позволяла им жить, иначе состояние Шиотти не перекочевало бы к ним. — У нас все еще впереди, Том. Обещаю, что ты никогда не вспомнишь эти мрачные дни.— Люсиль успокаивает его, шепчет про то, что она родит ему детей, а если нет, то они уедут далеко и надолго, найдут способ стать семьей, о которой мечтали и которую никогда не имели. И Томас едва заметно улыбается, представляя себе эту картину. — Мы отправимся в путешествие в последний раз,— ее слова звучат уверенно и даже жестко, отрезвляя Томаса,— в последний раз испытаем удачу. И потом мы будем вместе. Навсегда. Шарп улыбается последнему слову. — Навсегда.— тихо произносит он, целуя сестру в лоб.