Трубадурушка мой ненаглядный

«Он в говно» – емко и лаконично пишет Дима, и Олег, с непередаваемой смесью любопытства и скепсиса на равнодушном обычно лице, пробегает восхищенным взглядом по мелким буковкам ещё раз, а затем драматично разворачивает мобильник экраном к застывшему в немом вопросе Разумовскому. Тому хватает доли секунды или, если быть точнее, миллисекунды от миллисекунды – он недоверчиво щурится и на всякий случай нервно посмеивается, предвкушая удивительные приключения впереди: – Он же не пьёт, – ирония и легкое недоверие сквозят в его голосе, мол «и это наш-то Игорь?»; а глаза смеются, сверкают, как сапфиры в свете желтой луны; а зрачки в глазницах подозрительно расширяются, как у учуявшего свежескошенную траву персидского кота… Олег поджимает губы, переводит испытующий взгляд на сообщение, затем снова на отставившего в сторону ноутбук Серёжу, затем снова в смартфон… – Не пьёт, – он проверяет, не писал ли сам виновник торжества, но за последнюю минуту (как неожиданно!) новых сообщений не появилось. Серёжа как-то подозрительно глядит на собственные скрещенные пальцы, брови приподнимаются, обветренные губы растягиваются в широкой обворожительной улыбке: – Что-то новенькое, – ласковое, влюбленное, впечатленное… не хватает звёздочек в глазах и подначивающих знаков вопроса из тех японских мультиков, что в детстве крутили по ящику. – Похоже, это был тонкий намёк на то, что сам он домой не доберётся, – телефон вибрирует от нового входящего, и заинтересованный Олег демонстрирует усмехающемуся Разумовскому отчаянный крик о помощи бедного Дубина: «или он кого-нибудь покалечит, или сам убьётся; ради бога, заберите его!» – Или не тонкий. /// Они собираются быстро. Не потому, что с приподдавшим майором может произойти несчастный случай или возникнет нелицеприятный инцидент из разряда тех, в которых Игорь так любит рыться и закапываться ночами в качестве третьего независимого, а не прямого участника. Бравый майор Гром, которого знает и уважает вся шпана на районе и по понятным причинам недолюбливают честные жулики и предприимчивые бизнесмены, сможет постоять за себя до тех пор, пока может стоять на ногах – а там за ним верный и надёжный Дубин присмотрит. Дело в другом: за несколько лет они ни разу не видели Игоря не то что пьяным в хлам, а даже слегка навеселе. Они стояли на пороге удивительного открытия, и что пытавшийся разобраться с несговорчивым и живущим в параллельном мире навигатором Серёжа («Этот гад ведёт нас в громадную пробку, сверни вон там, через дворы…»), что переключающий радио каждые две минуты Олег одинаково ожидали увидеть нечто вроде очухавшегося ото сна батюшки Владимира Ильича или, как минимум, Лохнесское чудовище… – Мне кажется, тебя понесло не туда, – косится Олег на Разумовского, отбивающего барабанный бой пальцами по коленям. – Хорошо, тогда я жду хотя бы медведя на велосипеде, – приходит к консенсусу Серёжа и оглядывается на заднее сиденье. – У тебя пакетов в багажнике не завалялось? Олег положительно мычит, и Серёжа успокаивается. – У нас аспирин или какая-то другая хрень от башки есть? – Ага, целая коробка, ты сам покупал, – напоминает Разумовский, а затем оборонительно добавляет. – Я таблетками не завтракаю. Олег только улыбается и треплет того по плечу, а Серёжа снова напоминает, что на следующем повороте можно сэкономить десять минут. /// От зеркал отскакивает приглушённое эхо: «Осень, в небе жгут корабли…». В соседнем зале песня явно гремит сильнее: стены самую малость потряхивает. Игоря в гардеробную кафе-ресторанчика под руку, – едва ли не с бубнами и плясками, дабы тот не ворчал, – выводит измотанный и явно радующийся возможности переложить на кого-нибудь другого ответственность за поймавшего связь с космосом Игоря Дубин (Дима очень ценит и уважает своего друга, но капитан не железный; он умаялся присматривать за лезущим куда ни попадя Игорем, снимать коллегу, возомнившего себя древнеримским оратором, со стола и следить, чтобы новоиспечённый Демосфен не отрубился и не помер где-нибудь в туалете). – Слава Богу, вы приехали, – блаженно выдыхает Дима, и лицо его излучает такое счастье, будто он выиграл в лотерею миллион и трёшку в Москва-Сити. – Я не допел, – возмущается Игорь и хочет сурово топнуть ногой, но промахивается, и сердито лягает пяткой воздух – умопомрачительное зрелище. Олег с Серёжей оперативно оказываются рядом с ними; принимают из рук в руки драгоценный и буйный груз прежде, чем внезапно начавший клевать носом Игорь их замечает; подхватывают поехавшего на кафеле вниз Грома под локти, и незадачливый тусовщик их наконец-то признаёт: – А чего не сказали сразу, что приехали? – по-детски, искренне удивляется он и так широко улыбается, что глаз становится совсем не видно. – Пошли танцевать. Вместо танго, сальсы, вальса и парочки других танцев, названия которых воспаленный мозг смог любезно ему подбросить, Игорь мертвым грузом виснет на шее и плече Олега, пока Серёжа с Димой доблестно, фанатично ищут в груде чужого тряпья кожанку и потасканную кепку Грома, обнаружив пропажу которых, тот непременно себя линчует на месте, стоит ему лишь немного протрезветь. Кожанка с кепкой успешно обнаруживаются в дальнем углу этого жуткого кошмара, Диму с чистой совестью отпускают на заслуженный отдых и обещают написать завтра, а Серёжа, с курткой под мышкой и кепкой на собственной голове (с Игоря она попросту свалилась бы после первого же взмаха шикарной шевелюрой под шесть миллиметров) принимает эстафетную палочку на себя, потому что Олег буквально бежит подогнать машину ко входу. Игорь без зазрений совести разглядывает держащего его Разумовского веселыми хмельными глазами, хлопает длиннющими ресницами, а Серёжа не может, Серёжа сражен на повал, пронзён насквозь, убит этим пьяным человеком с покрасневшими белками глаз, с кремом от торта на ухе, с торчащими в разные стороны, как шипы, потными волосами и в рваной и помятой, словно годами ношенной рубашке… То, что обычно вызывает у брезгливого и чистоплотного Разумовского отвращение, сейчас казалось мелочью, не важной мелочью… – Поцеловать тебя хочу, – честно, не боясь вердикта мировых судей и присяжных, сообщает Игорь, как само собой разумеющееся, и тянется к губам Разумовского. Сережа уворачивается, касается ладонью чужих губ: – Родной, у тебя из-за рта несёт так, будто ты проглотил дохлого енота, а потом он начал разлагаться. – Ну спасибо, – Игорь надувается, и Серёжа внутренне умирает ещё раз, потому что такая страдальческая моська обходит по шкале драматичности трагедии Шекспира, и великий классик сдаёт рубежи… Разумовский шутливо толкает потупившегося Игоря плечом и незаметно ведёт пальцами по горячей скуле, – Не здесь, Горь. Они вываливаются за дверь, майский вечер обдаёт их запахом пыли, травы и асфальта, а Игорь доверчиво прижимается боком к Разумовскому из-за весенней прохлады. Серёжа скептично осматривает внушительную дырищу в пол рукава, накидывает на него куртку сначала под недовольное ворчание и встречное сопротивление, затем слышит радостное ликование от того, что кожанка была признана и восстановлена в правах владельцем. – Радость моя, где ты умудрился порвать рубашку? – усмехается Серёжа, тянет Игоря за локоть, как золотистый ретривер направляет слепого, и ведёт непутёвого хозяина вместо поводыря, чтобы он не грохнулся с поребрика и не свернул себе шею. – У нас был танцевальный конкурс, – вспоминает Игорь и спотыкается о свою ногу, но Разумовский удерживает его и предотвращает скоропостижно падение. Сережа хлопает глазами, а они – два круглых блюдца, вот-вот вывалятся из орбит: – Ты танцевал? – он изумлённо смотрит на плетущегося кривой, ломаной змейкой Игоря и усмехается лукаво, по-лисьи так. – Я сражался за таинственный приз! И Игорь тут же пытается продемонстрировать Разумовскому залихватскую свистопляску, принесшую ему грандиозный триумф, почёт и славу со стороны тамады и других – не более трезвых – участников, но идея ему быстро надоедает, и он начинает считать швы на тротуаре, а Серёже так весь этот балаган нравится, что он задаётся вопросом: почему они втроём не напились от души раньше и можно ли в таком состоянии уломать Игоря на недельный отпуск без травмоопасных последствий. Но вместо этого Разумовский лишь улыбается плутоватыми, искрящимися, словно угли в камине, глазами: – И чего же тебе стоила единственная вечерняя рубашка? – он не решается крутить заезженную пластинку о райском уик-энде в Венеции, потому что не существует такой стадии алкогольного опьянения, когда майор Гром не воспринял бы в штыки перспективу прослушать очередную лекцию о Высоком Возрождении со стопроцентным погружением в исторические декорации… Скорбные думы Разумовского долго не живут, потому что возникший в поле зрения Волков спешит на помощь и давит их массивной подошвой берцев, как покусившуюся на спелое яблоко гусеницу – Серёжа обязательно уломает Игорька на семейные каникулы с культурной программой, просто нужно время. – Я выиграл гитару с флагом Италии, – довольно сообщает Игорь и по-собственнически закидывает руку на плечо подоспевшему Волкову, а тот безошибочно улавливает нить диалога, словно никуда и не отходил. – Вот это да, – тянет Олег и переглядывается с Серёжей, а затем они вместе подводят вип пассажира к машине. – И где твоя гитара? – В кармане, – и Игорь убирает руку с плеча Серёжи, едва не валясь на пол из-за потерянной точки опоры, и, пошуршав по разным карманам, протягивает на ладони крохотный металлический брелок-гитарку, действительно раскрашенный под страну пиццы и сапог, – вот. Только ты тшшш, его никому не отдавай, я его тебе по секрету показываю, а так он мне достался, я за него с каким-то борзым стажёром чуть не подрался, – с указательным пальцем у губ сообщает Игорь и заговорщически оглядывается, словно он является хранителем государственной тайны и в кармане у него лежала не забавная побрякушка, а коды запуска ядерного оружия. – Вау, да ты крут, – соглашается Олег и даёт символический подзатыльник начавшему откровенно хохотать Разумовскому, а тот сердечно просит прощения и восторгается необходимейшим в быту приобретением, которое точно стоит дороже порванной и не подлежащей восстановлению итальянской рубашки. – Мы же едем танцевать? – стоит ли говорить о том, что он снова почти падает? – Чувствую, я нашёл новое призвание! – Обязательно, садись в машину, Горь, – ласково просит Олег и предусмотрительно прикрывает стойку крыши рукой – Игорь тюкаетсется лбом ровно в страхующую его бедную головушку ладонь, – Серый… – Ага, – уже идёт к водительской дверце Серёжа. – Смотри, чтобы он в окно не вывалился… /// Через две аварийные остановки из-за «меня, кажется, сейчас вывернет», двадцать восемь анекдотов про Сталина из разряда «у Сталина было два танка…», пять минут короткого сна, больше похожего на кому, и один обслюнявленный кашемировый пиджак Волкова (пиджак был забран накануне утром из химчистки), а также сольного концерта с хлестким исполнением Гражданской обороны и ДДТ – дом, милый дом оказывается таки достигнут. – Трубадурушка мой ненаглядный, ты останешься ночевать на парковке? – Олег забавляется, шутит и, опершись головой и руками о крышу автомобиля, цепко наблюдает за сползшим куда-то под водительское кресло Игорем, терпеливо ждёт снаружи. – Я ещё не всё спел, – протестует Игорь и усиленно пытается слиться с креслом, вжаться в чёрную кожу, затеряться в текстурах и стать японской статуэткой Манэки-нэко на торпеде, частью салона – лишь бы его не дёргали и не требовали перебирать ногами и идти до Шанхая пешком. – Хорошо. Жги, соловушка, – снисходительно улыбается Олег и смотрит так восхищённо, с таким придыханием, словно попал в Мариинку и смог лицезреть грандиозную премьеру тонкой, стоящей бешенных денег оперы, а не хриплое горлодерство мартовских котов со двора об осени, камнях и небе (Игорь безбожно фальшивил, путал строчки и слоги в словах, но делал это так уверенно, что Олег принимал поражение за чистую монету и обезоружено поднимал белый флаг: хоть инструкцию микроволновки проори на китайском, я ничего не пойму, но буду наслаждаться каждой ломаной нотой в твоём дрожащем голосе). /// До лифта Игоря сопровождают по старому проверенному методу: под руки, и чтобы ни шага в сторону – иначе вся эта дружная шайка-лейка кубарем покатится по бетонному полу, как колобок по лесной опушке, и, не иначе, нацепляет на дорогущее пальто Разумовского репьев в лице фантиков и песка (Сережа мысленно ставит галочку – дать по шапке дежурным уборщикам). Игоря, кажется, перспектива набить на бедовую головушку пару тройку новых шишек только забавляет, и он, виртуозно продлевая сольный концерт и черпая всё новые и новые шедевры из репертуара отечественного рока, то неуклюже волочит ноги и тащится, как на плаху, то начинает приплясывать и отдавливает несчастному Волкову левую ногу. В лифте Игорь устраивает спонтанный сеанс пантомимы перед собственным отражением в отполированном стекле, и оглушённый внезапно настигнувшей их дружную компанию тишиной Разумовский не знает, радоваться этому театру одного актёра или готовиться к буре после затишья: – Ты не планируешь делать что-нибудь из ряда вон выходящее? – разведывает обстановку, прощупывает почву он, не придумав, правда, ничего лучше, кроме как спросить лоб в лоб. – Планирую выучить двойное сальто назад, – то ли издевается, то ли честно отвечает – хрен разберёшь. –Начну учить в воздухе. – Если ты выживешь, я сам тебя прибью, сорвиголова недоделанный… Когда Игорь выскакивает на жилой этаж и, слава Богу, без сальто, впрочем, как и без зазрений совести берёт прямой курс прямиком на спальню, у Олега почти случается сердечный приступ, а Разумовский, прекрасно знающий пунктик Волкова насчёт чистоты и вылизанных до блеска полов, предусмотрительно перехватывает упрямое шествие Грома и, одному Рогатому известно как, стягивает с его ног изгвазданные в мезозойской грязи ботинки: «Господи Боже, Игорь, ты же шёл на корпоратив, а не на болото!..» – и утаскивает бунтующего и зачитывающего выжимки из Уголовного Кодекса и Конституции Грома отмываться от городской пыли и торта в ванную. – Никто не должен подвергаться пыткам, насилию, – Игорь морщится, потому что Серёжа наклоняет того за шею в раковину и проходится колючей губкой по уху, – другому унижающему человеческое достоинство обращению! Конституция РФ, глава два, статья двадцать два, пункт два. Меня нельзя пытать, я гражданин свободной страны! Я знаю свои права! – Каждый имеет право на жизнь, – ставит перед шатающимся Игорем зубную щётку Серёжа. – Тоже Конституция. А если я тебя сейчас отпущу, то я это право у тебя отберу. И Диме придётся меня сажать, а тебя хоронить. – Это почему же? – упрямо допытывается Игорь, пока Серёжа помогает ему выдавить зубную пасту (у самого пальцы не сжимаются). – Потому что ты шваркнешься, стукнешься головой о плитку и помрёшь, – отшучивается Разумовский. – Покойник в доме то ещё удовольствие. Игорь потупился и тихо, но уверенно промямлил: – Не надо меня отпускать. А Серёжа по-доброму так, беззлобно смеётся, утыкается носом в раскрасневшееся из-за мочалки ухо и зажмуривается сладко, крепко, так, что темень на веках расцветает цветными огнями: – Не отпустил бы, даже если бы ты лягнул меня ногой, как Сивка-Бурка, вставший не с того копыта,– сердечно обещает он. А Игорь переминается с ноги на ногу, сопит, как ёжик в тумане, и спрашивает очень серьёзно: – А если бы я был угрём? – Я бы купал тебя в ванной, – без раздумий отвечает Серёжа. Игорю такой ответ нравится, переваривающемуся в его желудке маринованному угрю тоже, поэтому он успокаивается, за считанные секунды расслабляется и начинает клевать носом. Олег, наблюдавший за ними, прислонясь к дверному косяку, не мог сказать точно, кто из этого дуэта выглядел комичнее: пьяный в стельку Игорь, несущий несвойственную себе ахинею, или абсолютно трезвый Серёжа, который мог эту самую ахинею поддержать. До кровати Игорь мужественно ковыляет сам. Да, не сразу, да, по стенам, да, спотыкается о порог и всё же падает на пол, но доползает же! Ну и что, что на четвереньках? Зато сам! Олег гордился и аплодировал стоя, Серёжа тоже гордился, но наказал Волкову не шуметь, потому что сумасшествия ему на сегодня хватило по горло, и он не стремится спровоцировать новый приступ вакханалии. На этом последние силы Игоря покинули: он выглядел так, словно трижды пробежал марафон, и сделать финальный марш-бросок, чтобы стянуть измученную жизнью и Питерской полицией рубашку, был не способен. Поэтому остатки костюма с него стянули за него. В любой другой ситуации Игорь был бы против подобных махинаций над собственным телом, но сейчас ему даже льстило, что его не забыли на улице, что не оставили в вымокшей рубашке, что носятся с ним, как с импортной конфетой во время занавеса, как с польским журналом во время дефицита, как с чертовым сокровищем… Ну разве может такое не подкупать – майор же не каменный, всё понимает. – Сейчас? – Игорь перехватывает руку Разумовского, слабо держит белый рукав и глядит в опешившие глаза пронзительно, долго, выжидающе. Серёжа теряется, медлит, косится на Олега, но задать ответный вопрос не решается – уверен, что это будет не то, что будет излишне. Он наклоняет голову вбок, огненные волосы сползают на глаза, а Разумовский вглядывается в лицо Игоря, заныривает в его черные, обжигающие чем-то космическим глаза и плывёт, как по Млечному пути, и тонет, словно в водах Байкала. А потом точно пробивает головой кристальный лед, выныривает на поверхность, вдыхает полной грудью сибирский воздух и целует Игоря быстро, размеренно, сжав его пальцы и щекоча щеки отросшими мягкими волосами, целует так, словно нет прошлого и будущего, так, словно есть только одно бесконечное сейчас. – Теперь я не пахну сдохшим енотом? – хриплый шёпот, а Игорь с широкой улыбкой глядит на Серёжу снизу вверх туманными, гипнотическими глазами, а Разумовский, окутанный пряным дурманом Востока и дымкой фиолетовых ночей, качается из стороны в сторону, как завороженная заклинателем кобра, и клыков с ядом у этой кобры нет: какой тут яд? Он уже отправлен этой очаровательной улыбкой. – Мятой, – почти мурчит Серёжа, прижимаясь лбом к горячей груди. – Теперь ты пахнешь мятой и мылом. Но дело не в этом, – как-то виновато, тоскливо шепчет он, словно извиняясь за что-то. – Ты ведь знаешь, что мне плевать на перегар? Я бы поцеловал тебя и с енотом… – Я пьяный, а не тупой, – на секунду трезвеет Игорь, а после жалобно мычит и закрывает глаза. – Башка раскалывается. Волков растроганно смотрит на развернувшуюся идиллию, наклоняется над веселейшим недавно балагуром и шутит беззлобно, припоминая отдавленную на парковке ногу: – Зато отдохнул, – но видя, как тяжко Игорю даётся перекатывание к изголовью кровати, чтобы наконец-то уснуть покойным сном, он тут же забывает о пострадавшей ноге, невесомо и нежно целует одобрительно мычащего Игоря в лоб, проводит рукой по виску и чувствует, что его ладонь тоже целуют, пусть и слабо-слабо. – Аспирин на тумбочке, вода там же. Нужно – бери. Если что-то потребуется – зови, – и его тихий голос действует на Игоря, как молоко с мёдом из детства, как лучшее снотворное, успокаивающее нервы и мысли, и его слова усыпляют, как песнь кота Баюна из славянских сказок… – Обязательно, – сквозь сон мямлит Игорь и продолжает ползти в сторону удобного угла. – Спасибо. Игорь не успевает провалиться в сон – теперь над ним возникает Серёжа, чей незабываемый облик плавно выплывает из темноты: – Поедем в Италию? – Обязательно, – бурчит Игорь и зарывается лицом в наволочку. Сейчас он был готов согласиться составлять готовой отчёт за весь отдел – лишь бы ему дали поспать. Серёжа ликует, поворачивается к Олегу, и лицо его сияет, как звезда в ночном небе: «Ты же слышал, слышал?» – так и читается в его распахнутых глазах, а Олег сам не верит, что Игорь сдался, вспоминает, как эта рыжая лохматая бестия донимала его вырезками из газет в детском доме, и как они мечтали посетить после выпуска галерею Уффици… – А как же танцевать? – как змей искуситель шепчет Разумовский, которого распирает от счастья, и лукаво улыбается, нависает над подушкой, до которой обессилевшему Игорю всё же заботливо помогает добраться Олег, и щекочет пальцами загорелую (где только успел?) шею. Но в ответ доносится лишь слабое и нечленораздельное: – Иди в задницу. И хриплый хохот Волкова, набирающего Димке ответную смс-ку (до утра участливый Дубин ждать не мог, потому что весь извёлся) о том, что можно отставить панику: следующие восемь часов Игорь навряд ли соберётся в двадцать четвёртый раз перепевать «Что такое осень»…