остров

Когда Авантюрин открывает глаза, он видит солнце. Слепящий бледно-золотой диск в самом зените ясного, синего, как лазурь, совершенно безоблачного неба. Оно похоже на картинку, или открытку, и оно похоже на рай, или на все и сразу. Авантюрин моргает, и оно, солнце, и лазурное небо, никуда не пропадают, а Авантюрин под ним — маленький человек. Он чистый холст, и если здесь — все, и картинка, и открытка, и рай, то сам Авантюрин — совсем ничего. На нем нет очков, обуви и перчаток, и этого почти достаточно, чтобы ощутить себя обнаженным. А под ним песок. Авантюрин садится и зарывается в него пальцами — нагретый солнцем, теплый и светлый, как сахар. Сияющие песчинки, мелкие камушки и цветные ракушки. Они остаются тонким редким следом на ладонях и, отлипая, ссыпаются вниз, когда Авантюрин отрывает руки. Воздух пахнет солнцем — это пекло и жар, забивающийся в нос. Воздух пахнет пылью — это песок. Еще воздух пахнет морской солью. И это море. Блестящее, как обертка конфеты, под лучами солнца. Отражением неба — лазурное. Бескрайнее, далекое-далекое море. И ему нет конца. Это пляж. Наверное, это остров. Это море, и песок, и высокий пальмовый лес за спиной. Это длинный-длинный берег, загибающийся с обоих концов, и вода, уходящая за ним же. Это картинка. Открытка. Рай. Как угодно. В ушах шумно — это море. Когда Авантюрин встает, небо уже перетекает в насыщенный персиковый цвет, а солнце плавно плывет к горизонту и его оранжево-золотой цвет отпечатывается пятнами под веками. Авантюрин жмурится, пока цветные точки не пропадают совсем, а потом идет к морю. Песок становится влажнее и темнее, а следы шагов пропадают все медленнее. Вода ударяется об его лодыжки и смачивает края штанов. Ему в ступню врезается что-то острое, и Авантюрин останавливается и делает шаг назад. Это бледно-розовая ракушка. Авантюрин поднимает ее. Он идет дальше, а за его шагами тянется тонкая бордовая струйка крови, размываемая водой, но он этого совсем не замечает. Вода холодная. Море ему по колено. По коже бегут мурашки, и Авантюрин дышит тихо и часто. Отстраненно, едва ли задумываясь, он расстегивает часы на запястье и позволяет им безвольно свалиться в воду. Затем делает то же самое с браслетом. По белой ткани брюк стекают капли брызгов. Авантюрин не смотрит, уносит ли безделушки с волнами или они застревают в песке, как та ракушка; его руки легкие, и это непривычно, но это приятно. Он продолжает смотреть вперед. Золотой диск уже у самого горизонта. Небо пылает карминовым огнем. В ночном небе нет звезд, и Авантюрин может притвориться, что во вселенной нет больше ничего, кроме этого места. Быть может, ему даже не надо притворяться. В воздухе больше не пахнет жаром — теперь это только пыль и морская соль. Ночь приносит с собой прохладу, и бриз тянет пыль с охлажденного побережья в море, но Авантюрин не мерзнет. Он ложится на песок, прижимая к груди найденную ракушку, и смотрит в беззвездное небо, теперь укрытое глубоким темно-синим полотном. Авантюрин не знает, как выглядит бесконечность, но ему хочется представлять ее именно так. Авантюрин закрывает глаза. Под его веками нет ничего, кроме темноты, и это похоже на покой. Авантюрин открывает глаза. Он снова видит ясное и синее, как лазурь, небо. Ракушка все еще в его руках. Море тоже никуда не исчезает; как и сахарный песок, как и яркое жаркое солнце. Когда Авантюрин смотрит назад, за ним все еще высятся пальмы. Он не голоден и не хочет пить, но все равно поддается любопытству и пробует морскую воду на вкус. Она соленая. Он идет на прогулку среди пальм. Большая часть растительности ему совсем не знакома, но она повсюду: высокая и низкая, цветастая и просто зеленая, заполняющая собой все и соревнующаяся с солнцем за территорию. Трава и кустарники колят его ноги. Он ощущает себя живым. Из пальмового леса Авантюрин забирает с собой не только царапины на ногах — еще несколько стеблей маленьких темно-красных цветов с золотыми прожилками. Он заворачивает их в небольшой плотный зеленый лист. Они кажутся такими же ценными, как ракушка. Они кажутся самыми дорогими вещами из всех, что Авантюрин держал в своих руках. Он не отпускает их даже тогда, когда возвращается на берег. Он не помнит, как наступает новое утро. Либо остров слишком большой, чтобы обойти его целиком, либо это просто замкнутый круг. Авантюрина устраивают оба варианта. Он гуляет по пляжу, взяв с собой цветы и ракушку. Его брюки подвернуты до колен, а рукава рубашки засучены до локтей. Рубашка застегнута всего на три пуговицы. Солнце светит в глаза, а ноги тонут в песке и спустя долгие, долгие часа начинают болеть. Это приятная боль. Авантюрин идет, не зная, чего именно ищет, поэтому удивляется еще больше, когда на самом деле находит. Впереди начинает виднеться чей-то силуэт, и наполовину Авантюрин уверен, что это проделки его фантазии. Или, может, мираж — это же возможно, да? Но с каждым пройденным шагом силуэт становится все четче и больше, и в какой-то момент Авантюрин уже открывает рот, чтобы окликнуть, но раньше, чем он успевает это сделать, человек оборачивается. — Авантюрин, — просто говорит Веритас Рацио, когда Авантюрин приближается, и в легкую ловит его, потому что Авантюрин шел слишком долго и песок не добр к его уставшим ногам. Авантюрин выдыхает и поднимает голову. Суровое лицо, золотая заколка в волосах, широкие плечи и сильные руки — это действительно Рацио, потому что Авантюрин узнал бы его где угодно. Потому что его сложно с кем-то перепутать и еще сложнее им притвориться. И настолько же, насколько Авантюрин уверен, что это он, он уверен, что что-то в нем… другое. Рацио ставит Авантюрина обратно в устойчивое положение, невозмутимо забирает сверток с цветами и ракушкой из его рук, а потом наклоняется — немного, до его уровня — и заглядывает ему в глаза. — Все в порядке? Вот оно. Рацио не напряжен и не отстранен. В его взгляде нет обычного холода — он по-прежнему хмурится, но на этот раз там есть что-то теплое и почти мягкое. Может, это беспокойство. Может, Авантюрина хватил солнечный удар и ему кажется. Может, это что-то еще. Авантюрин ведет плечами и кивает. Хмурость между бровями Рацио внезапно разглаживается. На мгновение Авантюрину чудится маленькая улыбка на его губах, но это быстро проходит. Это все больше похоже на солнечный удар. — Тогда пойдем. И Авантюрин следует за ним. Место, куда приводит его Рацио, находится на очередном изгибе бесконечного пляжа. Авантюрин не доходил досюда. Оно мало чем отличается от всего остального здесь, от других изгибов бескрайнего побережья — разве что наличием нескольких крупных валунов и веток, сваленных в кучу наподобие костра. Последнее, очевидно, дело рук Рацио. Авантюрин почти смеется с этого: пока он был занят сбором цветов, Рацио думал о том, как не замерзнуть. Рацио бережно кладет сверток Авантюрина в тень одного из камней и только тогда отпускает его руку. Пляж накрывает темно-розовый вечер. — Есть ли хоть что-то, чего ты не умеешь, док? — дразнит Авантюрин, наблюдая, как Рацио разжигает огонь. Он обнимает колени руками и наклоняет голову набок. Лицо Рацио освещают рыжие искры пламени, и он выглядит таким же красивым и неприкасаемым, как произведение искусства. — Веритас, — просто говорит он. Авантюрин не понимает. Рацио, не отрываясь от костра, продолжает. — Зови меня Веритас. Когда грудь наполняется теплом, Авантюрин решает думать, что это из-за огня. Он прикрывает глаза, не может сдержать улыбку и, сам того не замечая, позволяет вечеру себя убаюкать. Веритас снова там. Авантюрин не знает, чего ожидает, открывая глаза, но, возможно, ему и не следовало ожидать чего-то другого. На секунду Веритас кажется ему ненастоящим, чем-то вроде скульптуры. Его точеный профиль, тонкие губы, нос с горбинкой. Авантюрин смотрит почти завороженно до тех пор, пока Веритас не замечает его взгляда. — Как ты? — спрашивает он. Авантюрин садится и пододвигается к нему. Веритас сидит со скрещенными ногами, а Авантюрин снова подтягивает колени к груди. Между ними всего несколько сантиметров, а перед ними — костер. Он выглядит давно истлевшим, и у Авантюрина появляется детское желание ткнуть в него пальцем. — Отлично, — отвечает он и делает именно это. Он чувствует на себя взгляд Веритаса, внимательный и цепкий. Веритас чем-то напоминает ему ястреба. Авантюрин не чувствует себя добычей. Он поворачивает голову и встречается с Веритасом глазами. — Хочешь пособирать ракушки? Они идут в море, и вода бьется о бледную кожу голеней Авантюрина. Царапины щиплет морской солью. Веритас держится немного позади него и по большей части просто наблюдает, пока Авантюрин роется в мокром песке. Потом ему приходится выполнять роль корзинки, потому что собственных рук Авантюрина не хватает, чтобы держать все найденные ракушки, и с этой ролью Веритас справляется отменно. Когда Авантюрин с ухмылкой говорит ему об этом, он выгибает бровь и неожиданно окатывает его брызгами соленой воды. Авантюрин удивленно выдыхает, а потом громко смеется. Сквозь влажные пряди челки, налипшей на глаза, он смотрит на Веритаса. И замирает: на этот раз тот действительно улыбается. На закате Веритас снова разводит огонь, а Авантюрин выкладывает ракушки в два ряда на песке. Их шестнадцать штук, разных цветов, форм и размеров, и он не придерживается какого-то конкретного порядка, потому что это, пожалуй, не весело. Кто-то не разделяет его мнения. — Порядок в голове начинается с порядка в быту. — комментирует кто-то — Веритас, в какой-то момент склонившись над его плечом. Авантюрин закатывает глаза. — Ты слышал о творческом хаосе? — Я слышал о выдумках нерях. Авантюрин цыкает. Это беззлобно и безобидно. Он не видит, но почему-то уверен, что Веритас улыбается. Когда он заканчивает, вечер успевает сменится ночью и Веритас тянет его ближе к костру. Авантюрин мог бы представить, как Веритас показывает ему на звезды и рассказывает о каждой, но звезд нет, и вместо этого Веритас рассказывает ему о моллюсках и раковинах. Это почти смешно, но Авантюрину не хочется смеяться. Когда Веритас говорит о перламутре и жемчуге, Авантюрин берет его за руку, и Веритас не выражает ни удивления, ни протеста — лишь немного крепче сжимает его ладонь, не прекращая рассказывать. Когда Веритас начинает упоминать сложные слова вроде «биолюминесценция» и «люциферин», Авантюрин окончательно теряется и перестает слушать, рассеянно укладывая голову Веритасу на плечо. Он закрывает глаза и растворяется в этом чувстве — в тепле тела Веритаса и звуке его голоса. И лишь остатками сознания чувствует, как тот притягивает его ближе. Солнечный диск высится за головой Веритаса, как нимб, делая его похожим на бога. Он смотрит на Авантюрина, лежащего головой на его коленях, сверху-вниз, и, смахнув наваждение, Авантюрин все-таки перестает видеть в этом взгляде что-то возвышенное, острое и тяжелое — вместо этого он видит свое отражение в карминово-красном. Как огонь. Как закат. Тонкое золотое кольцо — все равно что уходящее к горизонту светило. Веритаса освещает солнце и пронзительная синева неба, как святого. У Веритаса красивые глаза. Они похожи на закат. Авантюрин говорит ему об этом. О глазах. — Я люблю закаты, — зачем-то добавляет он. Оранжево-красные. Как огонь. Как цветы, собранные в пальмовом лесу. Как глаза Веритаса. С золотым солнцем, прожилками, кольцом. Веритас наклоняется к нему чуть ближе. — Я люблю рассветы, — помолчав, признается он. Его лицо в тени, но Авантюрин видит его очень хорошо. Веритас все еще похож на бога, и Авантюрин воображает себя самым верным его последователем. — Я бы хотел встретить его с тобой. Честность — отрава, но, возможно, Авантюрин, с этим солнцем, с этим песком, с этим морем и лесом, выработал иммунитет. Он снова заглядывает Веритасу в глаза, видит закат, который любит, и Веритас смотрит на него в ответ. — Я бы тоже хотел. — отвечает Авантюрин, и это и признание, и согласие. Море отражает ночное небо и его беззвездность. Они заходят в воду, и Авантюрин держится за локоть Веритаса и жмется ближе к его твердому телу. Вода холодная, но кожа Веритаса теплая после опаленного жарой дня даже с пришедшей прохладой, как раскаленный булыжник, остывающий в сумерках после долгих часов солнцепека. Он как печка, или как солнце, и Авантюрин тянется к нему, как росток тянется к свету. — Я не умею плавать, — сипло признается Авантюрин, когда вода достигает его талии. Он должен был сказать об этом раньше, но он даже не думал об этом раньше. Он чувствует себя глупо, и растерянно, и немного холодно. Веритас высвобождает свой локоть, и Авантюрин успевает испугаться. — Ты со мной, — говорит Веритас, как будто это самая очевидная вещь на свете, и крепко берет его за руку. Но это так. Это действительно самая очевидная вещь на свете. Веритас берет его ночью на остывшем песке под серебряным светом луны. Они мокрые после купания в море, от них обоих пахнет морской солью, и песок прилипает к их голой коже. Веритас целует его, и это похоже на глоток воды после долгой жажды. У него большие и грубые руки, но сам он нежен, и это почти больно. Авантюрина гнет дугой, потому что губы и ладони Веритаса везде и он узнает его тело быстро, тщательно и точно, и почти кажется, что он знал его всегда. Авантюрин хватается за его широкие плечи, оставляет за собой тонкие красные полосы царапин и в какой-то момент, когда ему становится слишком хорошо, а Веритаса становится слишком много, кусает его рядом с ключицей. Его кожа соленая. Веритас толкается глубже, и глубже, и Авантюрин распадается на атомы и заряженные частицы. Звезд нет, но Авантюрин — каждая из них, собранная в одном человеке, доведенная до предела и готовая вспыхнуть и взорваться в любой момент. Если Авантюрин — спичка, то в руках Веритаса — закономерно — зажигалка. Веритас не дает ему сгореть. Авантюрин кончает дважды. Его тело — одна большая чувствительная точка, и Веритас не мучает его. Он выходит, а потом долго целует его лицо, его шею и плечи, его ребра, живот и бедра, пока не удостоверится в том, что на Авантюрине не осталось и места, не почувствовавшего нежности и ласки. Авантюрин слегка дрожит, но не от холода. Когда Веритас заканчивает, он кладет голову ему на грудь, и Авантюрин знает, что Веритас слышит стук его сердца. Он не знает, должен ли что-то с этим делать, но не делает ничего. Веритас водит пальцами по его ребрам, а Авантюрин перебирает его волосы. Небо светлеет, и его край начинает розоветь. Авантюрин чувствует, как что-то внутри его живота странно сжимается. Если они не уснут, то встретят рассвет, и что-то изменится. Авантюрин не уверен, что именно, но что-то непременно должно. И может узел, сжимающийся внутри его живота, это в равной степени страх и предвкушение. Спина Веритаса окрашивается в розовый. Пальцы Авантюрина замирают в его волосах. На мгновение ему кажется, что Веритас спит, но, конечно, это не так. Веритас поднимает голову, и они встречаются взглядами. Это немой вопрос и такой же немой ответ. Глаза Веритаса — закат, и, может быть, Авантюрин готов встретить рассвет хотя бы ради них. Они садятся рядом, сталкиваясь бедрами и плечами, и между ними нет никакого расстояния. Край неба розовый, его верхушка — бледная синева. — Твои глаза похожи на рассвет, — внезапно говорит Веритас. Авантюрин резко смотрит на него, но взгляд Веритаса по-прежнему устремлен на светающее небо. — Я люблю рассветы, — повторяет он и наконец поворачивается, и даже сейчас его глаза — закат, они карминный огонь и жидкое золото, и Авантюрин не хочет переставать смотреть, — Быть может, именно потому, что они напоминают мне о тебе. И потом Все исчезает. «Надеемся, вам понравился выбранный пузырь грез!» Авантюрин распахивает глаза и резко садится. Никакого светающего неба. Только темно-синие бархатные обои. Бледно-зеленые экраны телевизоров. Ярко-оранжевая обивка дивана. Он в своей комнате в отеле «Грезы». Не на пляже. Его дыхание быстрое и мелкое. Сердце бешенно стучит в груди. Руки дрожат. Руки дрожат, и в них — купленный ранее этим днем пузырь грез в Золотом миге. Думаю, у меня найдется греза, которая непременно вам понравится эхом раздается в голове голос веселый знающий доктора Эдварда. Авантюрин отбрасывает пузырь почти истерично, и тот катится по полу, пока не сталкивается со стеной. Не разбивается. Авантюрин предпочел бы, чтобы он разбился. Трясущимися руками он тянется к телефону и проверяет время: прошло всего… два часа? Не было никакого солнца, моря и песка, не было пляжа, не было пальм и ракушек, не было карминовых закатов и не было… Не было никакого Рацио. Не было рассвета, и беззвездных ночей, и поцелуев под лунным светом. Был пузырь грез. Торговый дом. Доктор Эдвард. Не было никакого Рацио. Авантюрин закрывает лицо ладонями. Его бьет дрожь, но его глаза сухие. Он действительно, действительно ненавидит Пенаконию.