The Fruits

Бывали ночи, когда прикосновения Гейла приносили лишь раздражение. Это раздражение роилось под кожей несчетным количеством щекочущих нервы мушек, кожа чесалась изнутри, и казалось, что еще немного, еще совсем чуть-чуть – и оно вырвется из него, проделает сотни, тысячи маленьких отверстий в бледной коже – превратит его в чудовище. Чудовище, которым он и являлся. Голова невольно закружилась, и Харел прикрыл глаза. Гейл, и его нежность, и забота, мягкие, невесомые поцелуи в плечо отзывались яростью, едва удерживаемым желанием обжечь эти тонкие, ласковые губы. Оставить на них уродливо яркий след от ожога, что выделялся бы на его смуглом лице; опаленная кожа бы чуть слиплась, словно подтаявшая сладость, сминая отчетливый контур, это сделало бы его таким красивым… Фантазия кажется слишком реальной, слишком пугающе заманчивой, и такой... легко осуществимой, что Харел вцепляется обеими руками в себя, обнимая, сгорбившись, не смея сомкнуть глаза. Он не позволит себе потерять контроль. Не снова. Гейл позади него замирает на секунду, а после выдыхает в затылок, чуть шевеля тяжелые, еще не до конца высохшие длинные волосы. Он отстраняется, но не отодвигается до конца. В прочем, не то, чтобы места в его палатке было достаточно, чтобы держать относительно безопасное расстояние между ними, да и Шкряб занимал значимую часть, выбрав себе место недалеко от входа. – Прости, – шепчет Гейл, и в голосе отчетливо слышно беспокойство, – похоже ты устал. Стоит тогда лечь... – Нет, – Харел резко обрывает Гейла, дергается, оборачиваясь, но столкнувшись с ним взглядом отворачивается вновь, сгорбившись еще сильнее. Чужое беспокойство горчит на языке не хуже отравы, и, одновременно, раздражает еще больше. Боги, почему он настолько жалкий, ведь так легко можно снова ощутить себя целым, вновь стать собой, что ему стоит быстрым, привычным движением подхватить свой меч... Гейл такой добрый, такой доверчивый, он замешкается, не поймет, а когда поймет – уже будет украшен красным, красивым, это будет как подарок, самый лучший подарок, что вообще может быть лучше смерти от руки возлюбленного? – Нет, – повторяет он, склонив голову так, чтобы лицо закрыли волосы, – я… не поэтому… На языке кислит отвращение к себе, к своей собственной слабости, нерешительности, не способности держать себя под контролем... И определиться – руками или мечом? Мечом или руками?.. Гейл издает вздох понимания. – Харел, – зовет он, и Харел невольно дергается, сбрасывая пелену наваждения, осторожно и медленно разворачиваясь к Гейлу лицом, так, что их колени соприкасаются. Гейл редко зовет его по имени. Его вообще редко зовут этим именем, Шедоухарт практически сразу сказала, что оно словно не принадлежит ему, слишком неподходящее. Не его. Да и как тут поспоришь, когда это правда? Харел не был уверен, что это его имя, но оно определенно что-то означало, имело важность. Пусть он и не помнил, какую именно. Однако, это куда лучше, чем быть безымянным. Впрочем, его спутники ловко игнорировали имя, и Харел с каждым днем все больше и больше обрастал прозвищами. Один Астарион со своими «радость моя» и «кровожадный друг» чего стоил. Харел невольно улыбается, что не проходит незамеченным для Гейла и придает тому уверенность, и, кажется, словно успокаивает. Это хорошо. Гейл наклоняется вперед, кладет обе ладони Харелу на щеки и притягивает его для невесомого поцелуя. – Надеюсь, эту улыбку вызвала не кровожадная фантазия с моим участием, а нечто хорошее. Я не хочу вновь использовать веревки, хотя и им можно найти более приятное применение, – теперь он целует Харела в переносицу, все так же, нежно и легко, но это прикосновение отзывается лишь теплом, и Харел сам заметно расслабляется, опуская наконец руки. Он тянется уже сам, к Гейлу ближе, практически наваливаясь на него, едва не забираясь на чужие колени, настолько сильное облегчение от того, что эти тошнотворные, кровавые порывы ушли прочь. Ничего не отвечая Гейлу, Харел нежится в теплых объятиях, впитывая ласковые прикосновения к волосам, как горячие руки скользят по спине, немного надавливая на позвонки. Это словно глоток свежей, холодной воды, после долгих часов жажды. – Давай, – шепчет Гейл, не прекращая своей ласки, и аккуратно укладывает Харела на спальный мешок, устраиваясь рядом, - нужно поспать. Тебе – просто необходимо. Нас ждет долгий день, а рассвет уже совсем скоро. Харел хочет сказать Гейлу спасибо, сказать, как он важен, как важна его поддержка, но подходящих слов не находится, да и не то, чтобы Харел был слишком красноречив в чем-то, кроме угроз. Поэтому он молчит. Вместо слов он прижимает пальцы Гейла к своим губам, целуя подушечки, вызывая у того тихий выдох. – Спать, – немного строго указывает Гейл, демонстративно держа глаза закрытыми, - иначе я действительно прибегну к методу с веревками. Харел шумно хмыкает, но подчиняется, закрывая свои глаза, так и не выпуская чужой руки. Сон действительно ему нужен, урвать несколько часов благоговейной тишины в собственной голове, без боли и чужих мыслей бывает уже практически невозможным, особенно при приближении к заветным Вратам Балдура. Возможно, у него – у них – не будет скоро такой возможности, как побыть в относительном спокойствии и хоть какой-то безопасности, так почему бы не попытаться урвать себе как можно больше таких тихих мгновений. Главное, не разрушить их – самому.