Очень громко

Шум. Вся жизнь состоит из суеты, гудков и мигалок, постоянной погони под крики «ещё чуть-чуть!» Вокруг громко. Слишком громко. Всюду люди, срывая голос, что-то требуют, чем-то делятся, чем-то недовольны; всюду ревущие моторы машин, водители которые куда-то вечно опаздывают, поэтому не хотят пропускать пешеходов; всюду новостные сводки, телевизионные передачи, речи дикторов на радио в машине — все стараются что-то вбить тебе в голову, заставляют думать так, как нужно им. В таком шуме мозг не работает, собственные мысли растворяются в чужих, а голос и вовсе забывается. Как только начинаешь говорить, понимаешь, насколько долго молчал: поначалу аж хрипишь, откашливаешься. Голос звучит неестественно, он ломается, язык не слушается, слова получаются странными, ведь буквы в них совершенно перепутаны. Тогда понимаешь, что лучше всё-таки молчать, иначе и засмеять могут, и слушать никто не станет. Кому ты такой особенный нужен? Если голос есть, это ещё не значит, что ты кому-то в этом мире нужен, что кто-то станет тебя слушать. Ведь говоришь ты то, что слышишь. А что ты слышишь? Новости, новости, новости. Куда не зайди, кого не послушай — постулаты с телевизионных каналов, ни одного собственного слова не промелькнёт. Захочешь убежать от «телевизоров на ножках», найдёшь других — таких же, но говорящих совершенно противоположные мысли, но менее чужими они не становятся — это такие же репродукторы чужих голов. А где ты? Ты потерялся в громком шуме машин, новостей, людей. Повезло, если ты потеряешься в мыслях, а счастье — если в своих. Владимир — загнанная лошадь, адепт идеи «работа-дом». Сколько лет уже сидит в одной и той же комнатке, набирает одни и те же буковки, отвечает одни и те же словечки, слушает одни и те же книжки. Потерялся ли он? Он не находился. С детства в голове были чужие мысли, что нужно найти работу, которая принесёт деньги, найти дом, в котором приятно жить, найти жену, которая будет готовить и убирать. Вся жизнь была положена на достижение вершины метафоричного Олимпа. Но кто знал, что жизнь эта — Фуэго. У него есть всё: хорошо оплачиваемая несложная работа, причём по специальности, которой учился; квартира недалеко от центра Петербурга, уютная, двухкомнатная; жена-красавица Ольга, на пару лет младше, что ещё пышет здоровой молодостью и задорно смеётся. Да только внутри пустота. Вся жизнь не больше, чем детский рисунок, декорации в театре, зелёный фон, на который после поставят картинку — назовите как угодно, но только не жизнью. Он часто ходил с улыбкой на лице, все считали его замечательным собеседником слушателем, а как сердечно он общался с Оленькой! Какой хороший актёр, так усердно прячет гниль внутри: почерневшую мякоть, зеленоватую пушистую плесень, червей и личинок, сгрызших всё внутри, все органы, все мысли. На работе он утопал в шуме звонких голосов, не отвлекаясь на голову и то, что в ней твориться, а дома старался раствориться в Оленьке, в её прекрасном смехе, в её сияющих глазах, в её нежных касаниях к его впалым щекам. Сердце заплесневело, черви растаскали его кусочки и съели, оставив невкусные ошмётки, поэтому ложь так легко слетает с губ: ничего потом болеть не будет, не будет стучать от волнения и страха, что лжёшь той, что действительно любит.

Мяса, мяса Хотят люди на блюде Быстрее, громче Я не могу кончить Не могу сосредоточиться

. Ночью, когда жена наконец уснула, а телефон больше не жужжит, когда шума нет, когда не «громко», а «никак», голова начинает гудеть. Что-то, что зовётся мыслями, начинает биться о черепную коробку, будить, ходить из стороны в сторону. Становится ещё тяжелее, чем днём: люди говорят о своём, что тебя совсем не касается, что не сжимает рваные куски, оставшиеся от сердца; все их речи проходят сквозь тебя. Ночью шума нет, негде спрятаться, нечем заглушить. Сначала слушаешь их, твои мысли, и они даже не тревожат, ведь говорят лишь о сегодняшнем дне. Потом какая-нибудь одна мыслишка застрянет, начнёт стучаться о череп, эхом раздаваясь по всей голове, по всему телу. Делать нечего, начинаешь внутренний диалог, буквально четвертуешь эту мысль, растягивая до тех пор, пока не исчезнет. Но ты не успокаиваешься, ведь вместо одной назойливой мысли, появляется четыре, которые рвёшь поочерёдно, а за ними появляется шестнадцать, и все они суетятся, кричат, сталкиваются и бьются друг о друга, как люди днём. Сонливость исчезает вовсе. Аккуратно встаёшь, идёшь на балкон, захватив пачку сигарет, что так упорно ото всех прячешь. Вглядываешься в чернеющую пустоту, она вглядывается в тебя, да и ладно. Мысли снуют, но хотя бы дышать легко; может, ветер пару мыслишек сдует, не так тяжело будет. Но все равно лёгкие будто гвоздями забиты, а голова и вовсе из чугуна или стали — тянется к земле под весом мыслей.

Забери мои легкие, Они такие тяжелые, Они забиты гвоздями, Газетами, смолами

. На часах давно за полночь, небо всё чернеет, а мысли всё тяжелеют. Начиналось всё, если память не изменяет, с опоздания, мол, нехорошо как-то получилось, коллеги были недовольны, а теперь уже думаешь, не прыгнуть ли с балкона, чтобы закончить с этой поганой жизнью? Действительно стало очень громко, не так громко, как днём, теперь громко везде, всегда, это не прекращается, куда ни иди, что ни делай. Дневной шум можно пережить, от него можно уйти, а от шума внутри тебя убежать не получится — только если через оконную раму. Песня заканчивается. Секунда тишины, вновь становится невыносимо настолько, что хочется размозжить себе череп. Но телефон вибрирует, на секунду загорается и опять гаснет. Предельно ясно, какое сообщение сейчас будет на экране: «Чего не спишь?» Предельно ясно также то, что последует в ответ: «Можно я приеду?»

***

Проходит около получаса, на улице всё так же темно и ветрено. Машина медленно уезжает, оставляя Владимира в одиночестве на пустой тихой улице. Три цифры, гудки домофона, прозаичное: «это я». Он внутри, не спеша плетётся по лестничным проходам — наконец нужный этаж. Дверь у Евгения никогда не заперта, потому, потянув металлическую ручку на себя, та безропотно открылась. Родной запах чего-то палёного ударил в нос: «опять что-то жарил». Будто у себя Владимир проходит внутрь и распахивает дверь на кухню, зная, что он всегда ждёт именно на кухне, всегда с кружкой чая с мелиссой — успокаивающий, как говорил Евгений. -Как день? — холодно проговорил Владимир -Нет, ты мне скажи, как день? — полушепотом, мягко сказал Евгений, а после придвинулся ближе. — Чего у тебя опять? Каждый раз он слышит этот вопрос и каждый раз впадает в ступор. Как у него день? А что значит «как»? Что я чувствовал? Что я думал? Думал ли я вообще? Как можно описать этот день? — голова стала ещё тяжелее, столько думать самому ещё не приходилось. Даже мысли перед сном — они только о других, о том, как все надоели, что другие говорят и как другие смотрят. А обо мне? А я что? Это же моя жизнь, что я думаю? Владимир молчал. Он молчал почти всегда, но сейчас его молчание было другим, оно было наполнено тонной слов, километрами мыслей, литрами слёз и гнева. Его взгляд был устремлён в пустоту, он ничего не видел, только мысли гудели, торопились, кричали во всеуслышание. Какой печальной и пустой стала его жизнь от одного вопроса, каким бессмысленным существование. Когда начинаешь мыслить, понимаешь, насколько всё не имеет смысла и причин. «Если искать в жизни смысл, она закончится самоубийством» — Маяковский сказал это лет сто назад, а я догадался только сейчас. И чего я добился мыслями? Владимир продолжал молчать. Он перевёл взгляд на Евгения, одними глазами панически вопрошая: «Это цена собственных мыслей?!» В глазах напротив было лишь спокойствие, мягкое и тихое. Он прижал, по обыкновению, друга в груди, поглаживая по спине и шёпотом успокаивая: -Ты ещё поймёшь, ты ещё научишься… -Как ты не сходишь с ума? — чуть надрывистый голос послышался спустя несколько минут тишины. — Как ты живёшь со своими мыслями? Ты же сутками находишься в бессмыслице и понимаешь это. Ты же понимаешь, что умрёшь, понимаешь, что ничего не сделаешь для этого мира, понимаешь, что все ошибаются, говорят лишь то, что выгодно, понимаешь, что истинно мыслящих, по-своему, почти не осталось. Как? Вопрос эхом растворился в тишине. Евгений долго размышлял над ответом, а после выдал сухое: -Я в тишине живу. Что-то в груди обожгло, а в голове затихло. В тишине? В тишине. Действительно. Они, глубокой ночью в тёмной комнате совершенно одни, сидят в тишине. У одного свои мысли, у другого свои, но каждый понимает всё друг о друге. Голова перестала клониться к земле, лёгкие стали свободнее. Мыслить самому — жить в тишине. Печальной, траурной тишине. Не хохотать, даже если не смешно; не отвлекаться на всё подряд, даже не зная самой беседы; не занимать всё место на планете, стараясь скрыть сгнившую пустоту — жить в пустоте и молчании постоянно, бороться и спорить с собой, терять смысл, но не мысли, не существование.

И если ночью не до сна, то новый день, как день сурка Нужна таблетка, чтоб раз и навсегда Я ничего уже не ищу, то отъезжаю, то грущу Смотрю как мерно плывут облака

. Так до рассвета и просидели в обнимку. Можно ли считать изменой, если твой муж регулярно уезжает ночью к какому-то взрослому мужчине? Не объяснишь же, что жизнь кажется противной, никому не нужной кляксой, поэтому необходимо научиться жить со своими мыслями; не скажешь, что у него, у странного мужика-отшельника на краю Петербурга, с которым даже соседи не здороваются, он в кромешной темноте вырезает себе глаза и, щурясь с непривычки, учится видеть мир, каким он был всегда. Нельзя также сказать, что «мужик», Евгений, стал роднее жены, матери, всего мира: с ним понятно и тепло, от него не хочется уезжать, с ним даже молчать прекрасно, для чего Владимир к нему и ездил — помолчать, подумать о прошедших днях и научиться тишине.

Просто побудь со мной, сегодня я никакой Просто не оставляй меня одного Хочешь, давай воткнём какое-нибудь кино Только не оставляй меня одного.