Путь к свободе

      Зал суда был наполнен тихим гулом голосов и шагов. Астарион держал Тавэла за руку и старался дышать глубоко и медленно. Он волновался. Он боялся, что в последний момент все пойдет прахом и он снова окажется в своем собственном аду. В деле, которое должно решить его жизнь, он всего лишь свидетель. По большей части.       Их коллективный иск о расторжении контрактов и запрете на приближение был объединен с делом о нанесении тяжких телесных повреждений Аурелии. Дотошные прокуроры все-таки нашли парочку не совсем законных моментов в их контрактах, и дело из административного запроса перетекло в уголовный. Поэтому сегодня рядом с Касадором будет сидеть не Рафаил – главный юрист Зарра сам сейчас под следствием. Все выглядит так, как будто нужно просто войти в зал, ответить на вопросы честно, и смотреть, как продюсера уводят под белы рученьки в тюрьму. Но пульс Астариона все равно частил. Он боялся быть уверенным в их победе заранее. Хоть и делал уверенное лицо перед другими подопечными Касадора.       Юрист Шэодана тоже присутствовал здесь. Хоть ему и не требовалось заседать в зале, представляя своих клиентов – этим занимался прокурор. Но он курсировал между свидетелями, которых помогал следствию собирать, спрашивал самочувствие, успокаивал, мягко улыбался. Неожиданно, на стороне обвинения нашлось больше людей, чем Астарион думал. Пара режиссеров, к которым Касадор посылал его и Аурелию, готовых подтвердить их истории. Пара гримеров и костюмеров, замечавших неосторожные синяки. Девушка, которая когда-то впустила в подъезд Астариона, чтобы тот не мёрз на улице. Студентка, из-за которой увольняли Тавэла. Даже охранник, который успел проработать совсем недолго, прежде чем понял, что творится что-то неладное и не уволился от греха подальше. Каждый из этих людей входил в зал, приносил присягу и говорил, подтверждал, признавал.       «Я замечал, что порой он будто отключается и его взгляд становится пустым, но стоило окликнуть, как на лице расцветала милая улыбка. Я списывал это на загруженность съемок…».       «Я проходила мимо и заметила, что на ее ребрах был большой синяк. Она очень испугалась, когда увидела, что я смотрю. На вопрос, что случилось, сказала, что просто ударилась в ванной. Но с такими глазами не рассказывают о случайно зацепленном шкафчике. Я не стала допытываться – кто я такая, чтобы лезть в чужую жизнь?».       «Да, он действительно был в одном пальто зимой на улице. И на лице очевидно читался след от удара».       «Мистер Зарр пообещал заняться моей карьерой, всего-то за услугу помочь убрать неугодного ему человека с должности».       «Нам было приказано сообщать о любых перемещениях сразу же. Это насторожило, но я не стал задавать вопросы. Но когда нам позвонил господин Зарр и запретил выпускать человека с территории, я заподозрил неладное. Я поспрашивал, и ответы старших товарищей мне не понравились. Оказалось, такое бывает довольно часто. Иногда они буквально силой возвращали артистов в дом. А еще мне посоветовали не задавать лишних вопросов и не лезть не в свое дело. Я написал заявление в тот же день».       Косвенные, косвенные, косвенные доказательства.       Когда пришел черед Астариона стоять перед судьей – немолодым уже мужчиной с сухим, покрытым тонкими морщинами лицом, - он не стал включать режим актера, чтобы контролировать свои эмоции. Так посоветовал юрист. «Ты должен быть живым и искренним. Но постарайся не впадать в истерику».       Слово за словом, вопрос за вопросом, он снова рассказывал свою историю. После стольких интервью это давалось уже легче. Не приходилось заставлять себя открывать рот со странным ощущением неестественности и страха перед последствиями. Он рассказывал, как его запирали в карцере в наказание за своеволие. Как лишали еды, как избивали и принуждали соблазнять людей. Как он обнаружил себя запуганным до такой степени, что Касадор казался чем-то непобедимым и нерушимым. И как бежал в зиму в домашних тапочках в страхе за свою жизнь. Как готов был замерзнуть в сугробе, лишь бы не возвращаться домой. Потому что смерть от холода казалась более приемлемой, чем злость наставника.       Потом перед судом выступал Тавэл, рассказывавший, как впервые заметил Астариона с конфетой, и как тот, перепуганный, наговорил ему с три короба глупостей, лишь бы отвлечь. Как подслушивал разговоры в университете, как боялся, что Касадор поднимет на Астариона руку. Как забирал Анкунина посреди ночи в мокрой одежде, избитого и без документов.       У прокурора нашлась запись с видеорегистратора одного из соседей, где Касадор выходит из здания как раз в то время, когда была избита Аурелия. Это совпадает с показаниями Леона, видевшего наставника входящим и выходящим из ее квартиры до и после криков.       Правда записи разговоров, которые за все время умудрился сделать Астарион к делу прикреплять не стали, так как в них не было ничего полезного. Продюсер там все отрицал и как знать не прибавило бы ли это баллов его адвокатам.       А сторона защиты, конечно, пыталась барахтаться. Большую часть показаний свидетелей можно было обнулить, конечно же. «Вам могло показаться». «Она могла действительно удариться в ванной» и так далее, и тому подобное. Но судья хмурится и делает какие-то пометки. Астарион, оставшийся в зале суда после своих показаний, надеется, что эти пометки в их пользу. Он старательно держит лицо, совсем не глядя на присутствующего в зале Касадора, хоть порой и чувствует на себе его обдающий льдом взгляд. В зале десятка два камер СМИ, так как заседание открытое, а дело нашумевшее.       Астарион поправляет волосы нервным движением и не решается касаться руки сидящего рядом Тавэла.       Суд длится несколько часов. А когда судья удаляется для принятия решения, наступает самый волнительный момент. Астариону жарко и холодно одновременно и пульс противно стучит в горле и висках. Он забывает о камерах и журналистах. Наверное, самое время помолиться всем высшим силам, но даже об этом он забывает. В некоторой прострации он просто ждет, когда вернется судья и зазвучат главные слова, какими бы они ни были. Краем уха Астарион слышит тихий, почти беззвучный шепот Тавэла о том, что он рядом и все будет хорошо. Но не решается на него посмотреть. Только кивает, что услышал и принял к сведенью.       А потом… Потом судья возвращается и оглашает приговор.       Контракты подлежат принудительному расторжению в виду незаконности некоторых пунктов. Касадор Зарр приговаривается к заключению на пятнадцать лет за нанесение тяжких телесных и еще на пять лет за незаконную деятельность. Без учета срока предварительного заключения.       Судебный молоточек ударяется о подставку с громким стуком, отдающимся в ребрах и зал тут же наполняется щелчками фотоаппаратов прессы.       Астарион же забывает, как дышать.       Касадор уходит под конвоем с непроницаемым лицом. Артист впервые за весь суд смотрит прямо на него, и без дрожи встречает наполненный холодной тьмой взгляд. Ему еще предстоит осознать в полной мере, что он свободен. Но уже сейчас сердце заходится в бешенном ритме, а в груди возникает давящее чувство легкости – его бы выпустить громким хохотом, но Астарион не может себе этого позволить, он его даже не осознает.       Рука Тавэла нашаривает его ладонь и крепко сжимает. Театрал поворачивается к нему, видит широкую улыбку и буквально сияющую зелень глаз метиса. «Я же говорил, у нас все получится» - говорят его губы, и Анкунину так хочется его крепко обнять… Но это все потом, потом.       Мир превращается в водоворот событий. Зал суда приходит в движение, свидетели, работники органов и представители СМИ смешиваются в бурлящий океан. Кто-то пытается выбраться, кто-то пытается сразу же взять пару комментариев. Астариона и Тавэла ловят журналисты уже на выходе, задают вопросы, перебивая друг друга. Полукровка немного теряется от такого напора, но театрал собирает последние силы и выдает короткое «интервью» больше похожее на простую попытку поделиться ощущениями с миром, чем на ответы на вопросы журналистов. Его прочувствованную речь, конечно, еще покажут во всех соответствующих новостях да расфорсят в интернете.       Выбраться оказывается той еще задачей, но они справляются. Астарион ни на секунду не отпускает руку Тавэла – частично потому что не хочет, и это банально его ориентир в ощущениях, заземляющий все его мысли и эмоции. Частично потому что без физического контакта во всем этом легко и потеряться.       Но коридоры здания суда не бесконечны, и они выныривают на улицу, под теплое солнце погожего дня. Астарион останавливается, притормозив на крыльце, вдыхает городской воздух так, будто это горная бесконечная чистота. Его то и дело прошибает мелкая дрожь.       - Мы победили, - шепотом говорит он и смотрит на полукровку.       У того взгляд шальной, и артист ловит уже другую дрожь.       Тавэл утаскивает его на парковку и тут же с нее выруливает, но через пару кварталов ныряет в небольшую подворотню, паркуется на первом попавшемся месте.       Они целуются, как сумасшедшие, просто чтобы хоть куда-то деть переполняющие их эмоции. В этом даже нет какого-то пошлого подтекста, заставившего бы их перебраться на заднее сидение, избавляясь от одежды. Слишком много всего, чтобы свелось к банальному сексу. И после они еще долго сидят, прикрыв глаза и прижавшись лбами. Астарион перебирает собственноручно распущенные волосы Тавэла пальцами, медленно, медитативно дыша. Ему так хорошо, как еще никогда в жизни не было. И им не нужны сейчас слова, достаточно ощущать присутствие друг друга рядом.       А потом их вызванивает Шэодан и сетует, что негоже было скрываться чёрти-куда. Метис смеется в трубку и кивает на все его замечания, смешанные с поздравлениями и обещает скоро приехать. Празднование проходит в том самом гараже Карлах, который действительно оказывается чем-то невероятным. Но не таким невероятным, как ощущение бесконечной, пьянящей свободы, все больше пробирающейся в душу, чем четче Астарион осознавал – он свободен. А Касадор Зарр на ближайшие двадцать лет в тюрьме.