Кто кого

Рома Участок. Дряхлый стол. Разбитые костяшки. А ещё мрачная тишина, которую не прерывает уже даже постукивание пальца по столу. Нервно ударяющее сердце Ромы. То и дело пропускает тревожный, болезненный удар. Лейтенант Тихонов проходит глазами по Роме очередной раз и хмурится, кажись, сильнее прежнего. Тот цокает. Фыркает. Стыдливо отворачивается. Голову мутит от количества выкуренного. Да и удар по бошке был не слабым. — Ну, и? — Тихонов наклоняется слегка вперёд. — Взрослый он. Вот скажи кого ты из себя строишь? Что за драки, малолетка, а? — Отвали. — Отвалите, — поправляет он, получая обжигающий пыл подросткового максимализма заключённого в одних глазах. — Отвалите, — хмыкает Рома, скалясь. — Посадите меня на эти ваши 15 суток. Что ещё то вы можете? Если бы не вмешались, могло бы и на подольше выйти. Я бы им каждую веточку на дроге по самые гланды… Он показывает всё свои зубы. Проводит большим пальцем по шее. — Рома, завались-ка, мальчик мой, — перебивает Тихонов. — Я как раз и остановил тебя от этого «подольше». По отцу соскучился? Так можно просто на свидание, а не на постоянное жительство с ним. — Вы! — он поднимается, вместе с ударом по столу. В добавок, он по-детски шмыгает. Кровь снова начинает свой ход. Тихонов смотрит на руки, потом на лицо Ромы, потом снова на руки. — Буянь сколько влезет, — бурчит он, абсолютно спокойно. — но пока ты не расскажешь, что случилось, я не отпущу тебя отсюда. Думаешь за 15 суток не разговорю такую малолетку, а? — Ох? Я просто кусок мудачья, которое рвётся в драку на кого попало. И всё тут. Без суда и следствия. Рома опускает взгляд в руки вместе с этими словами. Вспоминается восхищённый взгляд Антона и тихий голос, возможно, это был шёпот, но его услышали: «Вау. Ты можешь защищать тех, кто тебе дорог.» Только вот этот дурак абсолютно забыл, что сила позволяет не только это. — Говори уже, а не строй из себя фиг пойми что. — Ага, конечно, — немного молча думает. — Ладно. Антон Он сползает по двери, оглядывая свою дряхлую комнату паникующими глазами, а дыхание снова и снова сбивается, от этого уже болит горло. Поджимает губы. Картинки над кроватью всё те же. Письменный стол тоже. Сколько лет рюкзак не менял-то? Вздох. Судорожный. Впервые в жизни ему признались в чувствах, а взгляд всё цепляется об икону, которую повесила ему мама в комнате. Только вера помогла ей пережить развод, только вера окружала Антона, каждый раз когда он возвращался домой, вера в то, что следующий день будет лучше, а вовсе не в то, что написано в Библии. Она хорошенько отрицает всех этих лесных тварей, что Антон слишком хорошо помнит. Но и эта мысль не помогает, ведь все последние года ему приходилось соблюдать пост, читать Библию, ходить в церковь, придерживая маму за руку. Ему признались в чувствах. Антону признался Рома. Парень. Боязливое прикосновение к губам. Испуганное потирание. Облизывание. Рома поцеловал Антона. Это же грех? Да, грех. Антон продолжает испуганно трогать свои губы, пока пальцы натыкаются лишь на слезы. Дыхание прерывается. Всхлип. Антона любит Рома. Рома. Правда… Рома, этот пугающий тип, который соответствовал картинке по крайней мере хорошего мужчины, которым Антон так хотел бы стать, Рома этот мужлан, этот ебанный гомофоб и хулиган. Рома, который бил раньше, чем Антон успевал замахнуться. — Вау, — судорожно вздыхает Антон, в тишину комнаты. — Он любит меня… ? Тишина. — Мама не простит, — он утирает слезы, подходят к зерзал, которое с таким трудом отрыл на одной помойке. Худо дело. Красное лицо, ещё и опухло, а глаза такие яркие, такие прозрачные, такие хрупкие. Это ли считает Рома красивым.? — Я? Нет, о мой бог, нет. Я не могу. Рома — Я пидар, который признался первым. — Зато честно, — вздыхает Тихонов. Виснет неловкое молчание. На столе появляется аптечка. Тихонов довольно грубо кидает её, а потом берёт руки Ромы и начинает обрабатывать. Тот пытается вырываться. Но тот сжал. Крепко. Сильно. И немного спокойно от этого. Рома прячет глаза в коленях. — Я не виноват, что он такой красивый, когда улыбается и восхищается всяким глупостям, — бурчит Рома. Бинт. Запах спирта. Щиплет. — Я понимаю всё, мальчик мой, тяжело, конечно, тяжело, а главное неожиданно, — вздыхает и ворчит он. — Не только хулиган, раздолбай, так ещё и геюга. Ну и комбо противного характера. — Эй! В ответ лишь ободряющий смех. — Так что Антон то? Художничек этот? — Он заплакал… Рома, в котором вот-вот и начал возрождаться мальчишеский пыл, вновь прячет глаза. Под грудью что-то противно сжимается. Поесть пора бы. — Я противен. Так и знал. Зря это сделал. На плече оказывается тяжёлая рука. — Послушай-ка старшего… Антон Антон проматывает вспять снова и снова, как трепыхалось сердце, как подкашивались ноги, а голова шла кругом. Конечно, он заплакал. Кажется, мир обрушился на него. А потом Антон прошептал. Прошептал: «Это неправильно.» — Блять, а что я то сделаю? — он утыкается лбом в край столика. — Что я мог сделать? — он хмыкает, опуская лицо на тыльную сторону руки. — По крайней мере, не убегать. Он тяжело вздыхает. Дотаскивает ноги до кровати и падает в неё. Глава снова застилают слезы. Как же ему понравилось. Как же Антону еще раз хочется ощутить таким способом запах сигарет, слегка колющуюся кожу, потому что этот Рома, парень, видимо поленился побриться, и вкус давно потерянной жевачки турбо, которую Антон нашёл минут за пять в своём кармане и отдал Роме. Стук. — Тоша! Можно войти? Антон прячет голову под подушку. Сегодня он грешит. И дверь не откроет. Просто будет рыдать и думать о Роме. Об этом пидарасе, который посмел так легко сокрушить мир иллюзий, в который его так старательно погружали эти несколько лет. Рома Руки забинтованы. Он нервно курит у участка. То и дело опрокидывает голову и часто моргает, а потом продолжает курить. — Если уж эта хуйня произошла, — он недовольно цокает. — то не остыну от этого дебила. Посмотрим кто кого.