***
Я видел сон про празднество в глуши: Безмолвный танец и молчанье на рассвете. Огни иль пламя… Лучше не дыши И сохрани сие свидетельство в секрете. Ты видел тот же сон, но плакал утром, Кровавым маревом застыл рассвет в глазах. Процессии, о коих вспомнить жутко, — То сожаленье о непрожитых годах. Хоть мы с тобой обречены на «где-то» и «куда-то», Пусть мои истины с рассветом догорят. Предательский обряд: кострищем череват он, Но что мучительней — твой опустевший взгляд. Пусть храма стены нам заменят с неба воды, Обет венчанья — взгляды, что обычных чуть длинней. Инакомыслье, вправду, так близко с природой. Так, Солнцем стало мне тепло руки твоей.***
— Оу, дождь пошёл, — Рен поднял глаза к небу и приобнял себя, слегка поежившись от прохлады ветерка, несущего небольшие капли. Однако туч, даже белых облаков не предвиделось: светит солнце, а небо чисто, как стоячая вода в лесной реке, расположенной поблизости. Здесь мутнота вставала лишь в воздухе во время тумана и блуждала между древесных стволов, нежно покрывая траву. Но не сегодня. Столбики света проникают сквозь неплотную листву смешанного леса, а дождинки слегка морозят кожу, секундно вырывая из объятий теплоты погожего дня. — Уже давно капает, — Лоуренс внимательно скользил глазами по земле, выискивая кустарники с более-менее зрелыми ягодами. В руках зажата полуразваленная корзинка, сплетённая из молодых зелёных веточек (приходилось прижимать её к себе, чтобы куполообразное нечто не распалось при следующем шаге). Уже порядком изношена, так как на создание новой наложен категорический запрет. Рену легко запрещать, ведь тот всегда ел ягоды прямо с куста. Олеандр говорил с другом, не оборачиваясь, внимательно выискивая взглядом плоды, раздвигал одной рукой заросли и замирал на несколько секунд, щурил глаза, осматривая участок. Потом поднимался и некоторое время молчал в ответ бесконечную болтовню Рена, полностью погрузившись в то ли в печаль, то ли в раздумья. Однако вскоре давал знать о том, что всё же слушает. И слушает даже тогда, когда внятных слов от него не следует, лишь «ага» и «услышал», равноценные «я уже устал болтать» (Рен и тогда продолжал диалог, но уже с самим собой). В этот раз дзинко был задумчивей, почти как Лоуренс, а после начала дождя куда малословнее. Неплотная листва неохотно пропускала дождевые капли, орошая высокую, но притоптанную траву. Дождевая вода освежала тело и несла расплывчатые, как всякий облик в движущейся капле, воспоминания. Возможно, в этом и есть истинная причина. — Правда? А я не замечал, — послышался его голос спустя время. В ответ Олеандр ухмыльнулся то ли собеседнику, то ли обнаруженному скоплению плодов. — Ты сегодня бегал много, капли не попадали, — Олеандр, присев к рядом с кустом, попытался одновременно фиксировать локтем ветку и удержать разваливающееся подобие корзинки, чтобы свободной рукой собрать дары природы. Сложно. Вот-вот, и он сам завалится набок. И, кто знает, может, распластается, замучившись за сегодняшний день от непроходящего голода и усталости. — Хе-хе, слишком хорошо, чтобы просто сидеть, — лис приблизился к мужчине и, опираясь грудью о его спину, слегка склонился вперёд, попытавшись втиснуть свою кисть на место руки друга — пусть соберёт побольше, не выгибаясь как попало. Лоуренс подался туловищем в сторону, чтобы лис соскользнул хотя бы на плечо и не придавливал собою к земле (Рен понял намек, обоим стало удобнее!). Продолжение разговора оказалось безмолвным. Пока Олеандр собирал жимолость, стоящий рядом Рен с энтузиазмом помогал работе. И иногда таки слишком сильно наваливался, забываясь. Уже грязноватая одежда слегка намокла и холодила человеческую кожу. Его касания и даже неудобные напирания всяко теплее ветра, обдувающего увлажненные руки. Он принимал их с толикой радости, теперь совершенно не отталкивая — это стало удивительной обыденностью. За эти пару месяцев многое изменилось. Оба притерпелись к сомнительным привычкам друг друга, часто возникающим неловким паузам. Как-то естественно всё произошло: Лоуренс мало-помалу перестал избегать любого тактильного контакта, а порою сам на него шёл (явно недостаточно чувствуя чужое тело и стискивая в объятиях Рена то слишком сильно, то совсем слабо). Рен смирился с периодической отрешенностью товарища и… Остальными человеческими (?) причудами. — Наконец соберём грибы… — руки устали. Олеандр блаженно вздохнул, закрыл глаза и расслабил плечи — на тело напала сладкая усталость (то ли бессознательный предлог для передышки, то ли действительно снизошедшее озарение), что-то вроде умиротворения при воссоздании в разуме чего-то совершенного. Пожалуй, эта мысль назревала в его разуме всё то время, пока они собирали ягоды. Волшебный шелест трансформировался во что-то ещё более милое душе, чем разносторонняя красота природы. Рен сразу понял: или он скажет что-то приятное, или… — Богобоязненному Паппе Марудзи снизошло откровение. Рен, слушаешь? Он спасся со своими детьми, заметив красные глаза у львов, охраняющих буддистский храм — тогда был наслан Великий потоп… — или снова начнёт пересказывать «Слово…». Не точь-в-точь, но как умеет, как запомнил на слух. Сначала, признаться честно, Рена порядком раздражала его помешанность на «сектантских сказках», а после это стало даже умилять. Он явно чувствовал, даже на физическом уровне, как ёкай, насколько уязвимым и открытым становится разум Лоуренса, когда тот говорит о Господе. В нем что-то резко меняется в эти минуты, словно вся накопленная и похороненная злость переходит в концентрированный свет (и, надо сказать, это больше походит на мираж). Но, в то же время, не будь он набожным, потерял бы себя. Эти периоды озарения, когда он старался будто бы вложить Рену в голову истину, стали неотъемлемыми, хотя и оставались причудливы… Кроме того, представь, о чем говорится, в виде мысленного полотна, и получится довольно красочная картина. Со временем дзинко даже проникся и начал запоминать простейшую хронологию событий. Любовь вправду творит чудеса: будучи дьявольской природы, он начал искренне презирать Дзюсухэру, думать о блаженстве параисо и, конечно же, восхищаться духовной стойкостью верующих. Даже участия здесь не нужно, ведь и простое слушание с лёгкостью сделает Лоуренсу приятно, потому разногласий давно не возникало. Разве что слушающий принимал добрые усмешки за очередные поддразнивания, но и то сошло на нет со временем. Сейчас Хана просто качает головой и, снисходительно улыбнувшись, закатывает глаза. Но на деле жадно внимает: да-да, всё же это первый грибной дождь за сезон, такой завораживающей истории он ещё не слыхал. — Радуга после дождя — символ союза между Богом и человечеством. Между Паппой и Всевышним… И мы, сыны его, невольно связаны с Господом посредством этого чуда. Нам надо благодарить своих предков и Создателя… И за данную нам жизнь, и за красоту, нас окружающую. — Хм… — Рен незаметно стащил ягоду с куста, пока Лоуренс завороженно излагал историю. — Суро… Цуро… Куро… Не помню. Не помню, как звали того мужичка. Но он рассказывал мне, и не только мне, рядом с ним было много детей… в общем, рассказывал про свои сны и говорил, что лисы живут под радугой, — ягоды с кустов намного вкуснее полежавших. Утирая рот запястьем, Рен отрывает ещё одну, предварительно убедившись, что Лоуренс всё ещё занят другими мыслями. — Наслушавшись, мы скоро вернулись в лес и стояли, задрав головы, пытались разглядеть радугу в небе, но потом решили подождать дождя. Ждали почти две недели. И когда она таки появилась, оказалась далеко. Почему это? — театрально нахмурил брови Рен и спародировал голосом детское недоумение, — Мы захотели посмотреть на этих странных лисов. Мы чем-то хуже? Вдруг под радугой постоянно светло и можно играть сутки напролёт? Или радуга — это просто очень гладкая гора, с которой можно скатиться и не замарать одежду? Так, мы пошли… Шли, надеялись… Но нет, она отдалялась, а потом мы вовсе осознали, что она, ну… — Рен неловко пожал плечами, между делом закинув в рот третью ягоду. — буквально висит в воздухе… Глупо, да? — Лоуренс едва заметно покачал головой в отрицании. — Вы были детьми? Это нормально для детей. — Хе-хе… Ну, ты прав. Я бы и сейчас так смог, наверное! Идти к радуге всю жизнь. Один из них всю жизнь идёт. Ещё не зная об одном досадном факте. Человек поднимает глаза к небу, когда ему на затылок приземляется капля. Солнце. Он слегка поджимает обветренные губы и убирает волосы с глаз свободной рукой. Кое-где можно заметить обрывки радужных переливов. Лучше смотреть на прекрасное, чтобы выдворить из разума самое тёмное. Ему стыдно за то, что мимолётно пролетает в голове — это, кажется, более не изменить. Словно среди пшеничного поля завелась спорынья, удушающая молодые колосья. Он принял решение игнорировать. Возможно, болезнь захватит весь разум, однако это позже. Стадия не такая. Он игнорирует и сейчас, подавляя мягко накатывающую печаль. — М… Знаешь, как называется дождь с солнцем у людей? — Рен улыбается. Всё же люди хороши в придумывании причудливых названий… и историй. — Конечно. Лисья свадьба. Как такое не запомнить? — Лоуренс опускает голову и смотрит на опустевший кустарник. На нём ведь было ещё немного ягод? Впрочем, нестрашно, выражать недовольство бесполезно. Олеандр просто возьмёт себе немного больше, когда они вернутся. — И легенды… — Тоже знаю. Только насчёт легенд: тут вы, — (это уже устоявшаяся условность: обращаться к друг другу как к представителям целой расы). — оказались очень близки к истине, хотя, как всегда, немного надумали, — Лоуренс поднимается на ноги; Рен отходит в сторону, но продолжает. — Кицунэ правда скрываются от глаз дождём и обращаются огоньками ночью. А вот насчёт того, что проклинают тех, кто за ними подглядывает — это неправда. Ну, я до конца не уверен… Раньше такого точно не было, — Олеандр окидывает взглядом скудный улов. Они проходили в лесу с утра до вечера, однако так и не смогли обнаружить что-то вкусней пресноватых рахисов папоротников и этой ненаглядной жимолости. Некоторые растения были больны, большая часть ягод съедена животными и остальными жителями леса. В особенно голодные дни появлялись позывы съесть траву из-под ног. Однако сегодня сил придавало предвкушение жареных грибов: сытных, надолго дающими энергию и чудесно пахнущих даже в сыром виде… И хотя мысли о пище часто затмевали все остальные, нельзя было не заметить, как довольно зазвенел голосок дзинко в момент, когда речь зашла о свадьбах. И Лоуренс честно старался говорить не только о еде! — Я слышал историю о том, как к человеку в окно влетел дух лиса и заколол его катаной после… незваного визита на свадьбу, — (если честно, сказанное было компиляцией из сказок, услышанных в течение жизни и при разных обстоятельствах). Они начали движение в сторону убежища, и лис засеменил ещё активнее, выйдя из секундного уныния, едва ли не вприпрыжку шёл впереди и оглядывался, хвосты распушились и вздернулись. — Ха! Ну, эй, какие проклятия, убийства в праздничный день? Да и не особо это неприятно, если честно, когда подглядывают. Скорее, всё равно. Люди смотрят с каким-то испугом, с каким-то… восхищением. А когда подойдут ближе, без оглядки убегают. И все как дети! Разве можно на такое обижаться? Ну, а завтра все занимаются уже другим. Во время процессии не выбежишь, чтобы начать преследовать гостей, а на следующий день больно надо выискивать этих… подглядывающих. — Ты когда-нибудь участвовал в процессиях? — на пару мгновений Рен задумался, хотя ответ пришёл в голову сразу. — Ммм… Да. Я был на свадьбе один раз, ещё в детстве, замуж выходила Мэрико… Моя старшая сестра через какое-то там колено. Мы с ней практически не общались, в общем… Но, знаешь… Ух, — на щеках появился лёгкий, детский румянец. — Каждый раз, когда начинается дождь с солнцем, я вспоминаю о ней. Она была… — Только мы не будем есть всю ягоду сразу, ладно? Пожалуйста, — это сказано явно пассивно-агрессивно, судя по тону. Такое бывает, когда он устаёт ругаться на звериные позывы Рена есть всё и сразу (он честно-честно старается не тащить в рот всё потенциально съедобное, даже делает успехи! Наверное, поэтому Ло и не кричит). В затылке слегка кольнуло от неловкости: да, он слушает (и наблюдает) всегда, даже если с виду очень отвлечен. Интересно, в какой момент и в силу каких обстоятельств возникла такая способность? — Оу, конечно… — Рен, остановившись на мгновение, поднялся на цыпочки, заглянув в подобие корзинки. Ягоды едва ложились вторым слоем, учитывая довольно ограниченное днище. — Ты только не расстраивайся! — Не расстраиваюсь. Грибы будут, говорю же, — некоторое время они шли в тишине, но Лоуренс, осознав, что прервал друга, её нарушил. — Ну, продолжай. — А, да. Так вот… — Рен прочистил горло и, немного помедлив в призрачном исступлении, начал необычно тихо. — Она была такая красивая в своём широмаку. Я помогал остальным красть ткань, а шили её ближайшие сестры. А у меня тогда… У меня было такое серенькое кимоно, в котором я тонул. Мать брала мне одежду навырост, потому что виделись мы не часто. Но-но-но… Старший брат мне его подшивал. Приходилось брать новое чаще, но зато я мог нормально кувыркаться. Ты мой восторг представь! — Рен невольно широко улыбнулся и легонько помахал рукой, как бы переключаясь с сюжета на сюжет. — Ну, не суть. Тогда была очень хорошая погода. Я помню, как мы шли через лес, и было ощущение, словно мы сокрыты от всего мира. Я не видел деревьев по бокам, там слилось с темнотой, но отчётливо видел дорогу, по которой мы шли, а также лица моих родственников в свете фонарей. Мужчины отбивали ритм шага на тайко, женщины играли на бамбуковых флейтах… Они ужасно фальшивили, но так было необходимо в тот день. В руках у старших детей были красные фонари, у средних — свадебные букеты и дары чужому поселению, а у младших… Ну, младшие просто шли рядом, и я тоже. Это один из немногих моментов, когда мать взяла меня с собой… Мы шли к храму, в котором тогда ещё проходили людские таинства. Жених и его родные уже стояли там. Увидев Мэрико, лис радостно заулыбался. Я прошёлся взглядом по остальным гостям. Все они были порядком замучены дорогой и, видимо, ожиданием, но встречали нас поклонами, слегка западая вперёд от усталости. Я тоже кланялся, а матери смеялись над тем, как мы, дети, едва ли не падали лбами в пол, впервые увидев других, чужих поселенцев. Чтобы рассмешить их ещё больше, некоторые мальчики, в том числе я, правда упали. Мы шли гораздо меньше, очевидно. Среди тех лис не было детей моего возраста, они не осилили бы такой путь. Что до Мэрико… Она была смущена. Не могу сказать точно, была ли она счастлива и, более того, искренна в своём смущении. Я, если честно, тогда вовсе перестал обращать на неё внимание, потому что начались приготовления к обряду. Лисят отпустили поиграть около реки под присмотром нескольких женщин, но большая часть бегала за матерями хвостиками. Моя мать не работала, поэтому я просто сидел у неё на коленях, обняв. Но сейчас я опять заговорюсь, хе-хе… В общем… Соорудили небольшой алтарь из камней и клали туда еду, питьё, цветы… — Рен, то, что ты описываешь, похоже на человеческую свадьбу. — О, ты прав! Кицунэ, видишь ли, уже много столетий живут среди людей. Со временем наши культуры смешались. Как и у всех ёкаев, живущих сообществами, впрочем. Очень редко, но случалось, что человек и кицунэ любили друг друга искренне, хотя это довольно… Противоестественно, так скажу, — всё же ёкаи — скорее обманщики и «людоеды». Кицунэ — часто любовники, бесспорно, но вопрос в том, какие… — Правда, как правило, если никто никого не ест, лисы уходят в дом к людям, а не наоборот. Даже если они мужчины. Мне это объясняли так: в одном поселении дзинко привёл человеческую невесту… Э… Довольно… Долгая история. — Рен мимолётно оглянулся на Лоуренса, идущего немного позади. Тот не бросал попыток разглядеть в застилающей стопы траве невзначай оставленный плод… Или хотя бы знак, стоящий миниатюрной точкой в однообразных слоях листвы. Он точно, точно заметит! — Ну, если вкратце, умершие от горя родители пришли за дочерью, поселившейся в лисьей семье. Стариков похоронили, так что неупокоенными они были по другой причине: они любили дочь, но та внезапно исчезла. Кроме того, этот брак не благословили. Бедняжке пришлось съесть трупы своих родителей, чтобы, ну… Не знаю, разочаровать их? Показать, что ей это благословение не нужно? Тебе видней, христиане же тоже вкушают плоть… — Лоуренс на секунду замер, а потом отозвался, опасно понизив тон голоса: — Во-первых, думай, что говоришь, — Рен резко повернулся в невысоком прыжке и слегка замахал вскинутыми руками. — Извини! Я ничего плохого не имел в виду, просто вспомнилось! — мужчина вздохнул, прикрыв глаза, как бы успокаивая себя. — А во-вторых, — Лоуренс снова начал движение, и Рен зашагал рядом, на сей раз внимательно заглядывая в его лицо снизу вверх. — у этих двух ритуалов разительно разные цели, если так подумать. — М? — Ну, знаешь… Падре рассказывал, что вкусить тело Христово — значит соединиться с Ним, приобщиться к Его вечной жизни и страданиям. А здесь… Вкушая тело, она скорее отрекается? — Хм. Это просто легенды, Ло, но тебе, опять же, видней, — Рен слегка пожимает плечами и продолжает. — Во всяком случае… Она уподобилась животному, точно дав понять, что ей место среди кицунэ. Но спустя время поселенцев стали мучить кошмары. Старейшина быстро понял, что к чему: родители прокляли их деревню… или это место. Пару изгнали, а лисы ушли на поиски нового приюта. Ну, на этом меня пугать закончили, — Лоуренс кивнул. — Я понял, — и Рен, на удивление, затих.***
Странное дело: обыкновенно за счет увеличения светового дня животные становятся активнее. И весна, нежно, неспешно снимая с продрогшей земли одеяло снега, открывала неиссякаемый поток жизни, пронизывающий всё существо. Словно заслоняющая солнце шторка сдернулась, и мир озарился задорным светом. Напитавшиеся жизнью птицы сладко запели, а трава начала неловко тянуться к теплоте новых дней. Воздух как будто стал свежее, хотя и раздражающими нос запахов — тоже. И, возможно, Рен стал игривее с первыми ветрами перемен, но с первым дождём потерь начал молча идти рядом, даже не перекатываясь с пятки на носок при каждом шаге. Напиталась жизнью вся листва, каждое древо, каждый кустарник. И кицунэ, способные видеть куда больше, порою страдают от этого знания. Некоторые обстоятельства лучше забыть, хотя те и предначертаны родом (и почему природа так жестоко распоряжается?). — Вот же чёрт… Я уже вижу свечение, хотя его совсем нет, — надумывает? Не надумывает? И что здесь хуже? Рен пытается отогнать упорно набегающую грусть натянутой улыбкой. Однако в голове раз за разом перемежаются картинки из детства. И всплывали они, подобно телам в тихой, давно успокоившейся реке, каждый раз в ранний сезон дождей, жадно впитывая внимание в себя. А река давно стала обособленной, а река давно стало длинным озером. Но лежали они, в бесчисленном количестве пришедшие столько лет назад из чужих вод, набухшие, измученные. Но всё же, засмотренные до дыр, бесследно испарялись, едва грибные дожди становились реже. — Слушай, Ло… — он на полуслове замолк, однако, отринув сомнения, продолжил. — Давай сходим и посмотрим на процессию вместе? — Лоуренс видит вдалеке убежище, однако переводит заинтересованный взгляд на друга. Рен говорит, смотря в землю. — Обычно она бывает ночью. Я знаю, где они вероятнее всего пройдут. Ах, человеческое любопытство! Лоуренс задумчиво перебирает обстоятельства, представляя потертые картины своими красками, где-то близко-близко к границе пририсовывая себя и Рена. И, ах, человеческая трусость! — Не знаю. — Что не знаешь? — в глазах Рена невольно появился умоляющий блеск, какой обычно бывает у прирученных собак, хотя ни слова прошения сказано не было. Лоуренс невольно отвёл глаза. — Не знаю, насколько это безопасно. — Эй, для кого я тут распинался?! — он едва ли не прикрикнул от возмущения. — Всё будет в порядке! Мы же осторожно, нас не заметят. А если и заметят, то, уверяю, со мной ты в безопасности. Да, Рен вторил это самонадеянное «со мной ты в безопасности» всякий раз, когда Лоуренс показывал присущую себе трусость. За время их дружбы лис и впрямь вытаскивал обоих из передряг, не щадя ни своей репутации, ни своего здоровья. Не то чтобы Лоуренс не верил таким заявлениям (было бы неуважительно не верить), однако он всего лишь человек. — Ну же… Я ведь не так много прошу! Просто постоять рядом. Я бы мог сходить без тебя, конечно, но с тобой интересней. А ещё ты бы не захотел ночевать один, правда же? Но они всё же друзья. Так бестактно отказывать, созерцая щенячий блеск в глазах, было бы совсем неблагодарно. Да и… Любопытство всё ещё живо — столько красивых историй было рассказано в его детстве и юношестве, столько красивых стихов написано талантливыми соседями… Интересно, насколько другие лисы отличаются от Рена? Они все поголовно низкие и рыжие в своём истинном обличии? …что же. Любознательность можно считать оправданием любопытству? — Если это недалеко… Думаю, можно. — Да! — Рен радостно всплеснул руками, словно выиграл что-то особо ценное. — Они скорее всего пройдут вверх по реке, так что нет, не далеко! К тем полу-развалинам. Я тебе показывал, помнишь?! — Вроде да… — остальные кицунэ ровно так же мало похожи на зловещих ёкаев из детских страшилок, что и Рен? Ненадолго прикрыв глаза, Лоуренс попытался представить собирательный образ «лисьей невесты», основываясь и на рассказах приятеля, и на особенностях его собственной личности. — Мне самому интересно. — Конечно, интересно! — разговор уподобился щебетанию. — Но потом отдохнём. — Без проблем! Убежище было всё ближе и ближе, хотя этот факт уже мерк перед предвкушением волшебства, а в разговоре всплывали чарующие подробности предстоящего кусочка празднества.***
Они выдвинулись в путь в те же сутки, когда сумерки сменились спокойной ночью. Слабого света не хватало человеческому глазу, чтобы разглядеть окружающий мир в этот час. Полусонные звёзды, подвернутые слабыми облаками, едва отбрасывали серебристые лучи. Сверчки стрекотали тут и там, каким-то неведомым образом ориентируя Рена в пространстве. Однако ему было достаточно материализовать небольшой красный огонёк, охватывающий кисть руки, чтобы создать лучший фонарь, какой Олеандр видел в жизни. Он не просто рассеивал тьму, а красиво озарял окружающую зелень и их лица краснотой, как при летнем закате у портовой пристани. Но тот свет больно слепил глаза, а этот заботливо давал им привыкнуть. Река раскинулась около полутора ри от убежища. Путь лежал через неширокие тропы, порою выходившие на миниатюрные поляны, во мгле усыпанные фантомами. Некоторые нарисовало человеческое воображение, а некоторые, кажется, воплощены потусторонней силой. Но, так или иначе, красный свет не столько вносил в их путь видимость, сколько отгонял первые проявления кошмарных созданий. В общем и целом, с Реном было спокойнее. Всегда. Он редко отходил от друга, потому что сам нуждался в этом присутствии, но когда такое случалось, Лоуренс чувствовал, как теряет самообладание. Их путь наполнен осознанным молчанием. Пламя, исходящее от руки, начинало гореть припадочно, как костёр. Можно было заметить, как язычки вздымались, словно желая заглотить насекомых, летающих в воздухе. Однако те спокойно пролетали сквозь, не опаляясь. Кровь начинала течь быстрее, пульсация в членах росла, и оттого магия, циркулирующая в теле, закономерно проявлялась неспокойно. Рен замечал, как свет то затмевался, то разгорался, однако больше смотрел по сторонам, чем следил за сим непостоянством. Это просто волнение, это невозможно контролировать. Лоуренс, держа его за свободную руку, ощущал, как коротенькие пальцы начинали нервно стискивать кисть. Его ладонь слегка вспотела. Лис озирался по сторонам, словно пытаясь найти какие-то ориентиры. Он испуган? Он возбуждён? Он предвкушает провал или счастье? Так или иначе, Олеандр сжимает кисть в ответ, надеясь, что способен подарить хотя бы небольшой покой в ответ.***
В один момент повеяло холодом. Вдалеке послышались отзвуки мелодии, однако концертным залом стала черепная коробка. Словно в самом центре мозга сидели несколько горе-артистов, до смерти стеснявшихся выступать. Лоуренс с непривычки закрутил головой в попытках найти источник звука. Эта музыка, наполненная диссонансами, будто бы хотела лишить рассудка. Такого рода мысленные призраки стали частыми гостями, но каждый раз пугали. Чем визжащие стенания флейты, расходящиеся отзвуками, не предвестники безумия? — Слышишь, Ло? — мужчина тут же опустил голову к Рену — лис успокаивающе улыбался, и его взгляд был столь же тёпел, уютен, что и нежное переплетение пальцев. — Они играют музыку, — Лоуренс поёжился, так как флейта начинала плакать всё громче. Барабанный бой подобен хлопкам по ушам или какому-то виду головной боли. — Слышишь же? — Я слышу… в голове как бы. — Да. Это они. — Почему так? Это как-то пугающе, — мелодия не походила на навязчивые мысли, скорее — на вселившегося демона, заводящего изнуряющие ум песни. На голоса в голове, являющиеся в периоды прозрения. И, совершенно точно, магию. — Ох, ну, попытаюсь объяснить… — Рен поднял глаза к небу (облачно, звёзд мало) и собрался с мыслями. — Кицунэ иногда используют такую сильную магию обращения, что сильно преображают материальное тело. Музыкальные инструменты, которые они держат в руках, обращаются тоже. Лисы вместе с инструментами переходят в более… Как бы сказать, м… — дзинко слегка раскачал их сцепленные руки, подбирая слово. — Бестелесную форму. А на этом уровне действуют другие законы ощущения и восприятия, но крепкая связь с материальным уровнем все же остается. Как-никак, они должны дойти куда-либо, правда? В общем, для ушей такая музыка больше не доступна. Она проникает в этот мир не как обычные звуки. Ты будто ощущаешь её каким-то другим органом. Ничего удивительного в том, что ты и воспринимаешь её по-другому, — и добавил. — К слову… Такая музыка куда сильнее воздействует на живых тварей. Но игре, как бы сказать, «напрямую манипулирующей эмоциями», трудно научиться. А вот фальшивить каждый может, хе-хе! Чувствуешь, как неприятно слушать? — Лоуренс кивнул. — То-то же! Так к процессии не пристает зверьё, крадущее еду. — Я бы тоже сторонился… — Ну, вот! — надежная защита от голодных зверей и истощённых беглецов — не поспоришь. — Лесных соседей мы любим, но кражи не любит никто, — лис лукаво подмигнул. Вдалеке виднелись крошечные золотистые отблески на молодых, светло-зелёных листьях кустарника. Похожие на монетки, они усыпали заросли, будто бы рассыпанные неуклюжим торговцем. Краснота, с другой стороны, охватывала листы, когда Рен слегка приподнимал руку. Музыка нарастала, золотистые монетки словно начали звенеть, резво перекатываясь с листа на листок. Света всё больше, разум мало-помалу начинает находить в этих мелодиях ноты прекрасного. Лучи света танцевали под ритм, это можно было ощутить и восхититься, даже захотеть пуститься в неуклюжий, как эта игра, пляс. Бам-бам — лисы стремятся шагать нога в ногу, чтобы не отставать, чтобы красивая процессия восхитила новых друзей. Фью-фью-фью — девушки едва сдерживаются, чтобы не двигаться, кружась пёстрым летним зонтиком, укрывающим от дождя-предвестника. Но излишняя резкость мешала, инструменты намеренно перебивали друг друга. Порою «фью-фью-фью», подобное пению летней птицы, рвано, зазывающе выкрикивало ноту, заглушая аритмичный «бам-бам… бам!». Но даже какофония создавалась организованными «музыкантами», это не может не умилять. Когда пятнышки света обращались лучами, Рен понял, что они совсем близко. Красный огонёк на руке потух, обратив местность в полу-темень. Лоуренс тут же метнулся в сторону сопровождающего, неловко ударившись рукой о его плечо. Рен тихо усмехнулся — на лице Лоуренса отразился невинный испуг. — Чего ты? Мы пришли. Смотри, — Рен слегка потянул его за плечи, разворачивая в сторону свечения, единственного на данный момент. — Видишь? — Вижу… — мужчина попытался сделать какой-то самодостаточный жест (например, отлипнуть от Рена) или просто словами оправдаться. Как-никак, не подобает мужчине пугаться наступившей темноты. Хотя, если так подумать, почему нет? Они буквально рядом с процессией демонических сущностей. Промурашило. Снова. Нет, он всё же имеет право на испуг. Наверное. Чёрт знает — мысли не вяжутся! — Красиво, да? — взволнованный Рен покачивался на носочках, несильно сжимая одежду. После — одной рукой взял друга на локоть. — Давай, сюда! — он по-звериному ловко метнулся в сторону плотных зарослей, будто бы намеренных скрыть храм от мира. Если пробраться через побеги, что пустили нынче непокорные растения, откроется прекрасный вид на каменистую тропу. Ведомый Лоуренс качнулся от резкого толчка. Мысли, что он пытался связать воедино, как непрочные канатики из платков, распались. Чтобы не уронить всё тело, ноги сами двинулись в нужную сторону. — Ничего не бойся. И Лоуренс в очередной раз почувствовал (и удивился!), до чего сильно доверяет этому ёкаю.***
За этим местом давно никто не ухаживал. Влажных мох сменялся обилием сорняков, а некогда красивая, обрамляющая тропинку живая изгородь, хаотично разрослась. За ней, по направлению от храма, расположились узенькие, но раскидистые деревья, своими ветвями кроющие низкие растения в тени. Лоуренс, не смотря под ноги, давил грибочки, выглядывающие из-под высокой травы. Босая нога чувствовала лишь что-то мокрое и мягкое, гладкое и ослизнённое, но страх сковывал, диктуя иные мысли: тут огромные скопления… Чего? Некоторые ветки обломались в силу каких-то обстоятельств, но даже их Олеандр не подбирал. Он шёл прямо за Реном, жутко боясь ступить с пути. В кожу постоянно что-то впивалось, руки постоянно что-то царапало, к лицу постоянно что-то липло. Возможно, тут был какой-то обход, но дзинко его упорно игнорировал. Кроме того, такое обилие зелени точно замаскирует двоих, и они не будут смущать идущих. Но свет в конце пути явно давал понять, что радость совсем близко. К слову, идти и вправду пришлось недолго. Их заслонял небольшой ряд молодых деревьев. Пригнувшись, они вовсе сумели спрятать основную часть своих тел. А головы, в случае чего, можно быстро опустить. Они коленями присели на отмирающие побеги. В какой-то момент обоим показалось, что они имеют дело не с процессией духов, а с надоедливым престарелым дядюшкой, которого можно дразнить выкриками из-за укрытия. Рен говорил Лоуренсу успокаивающие слова, полностью перейдя на шёпот. Олеандр послушно внимал и делал всё, что лис советовал. Как и всегда, этот разговор был почти что односторонним, а теперь — совсем беспредметным. И до тех пор, пока огоньки являлись в их поле зрения лишь лучами, он ощущал сильное сердцебиение. Всё ещё улыбчивый, Рен обратил взгляд на открывшуюся тропу и рвано вздохнул, полностью пленённый выстроившимися колонной огоньками. Их было видно более, чем чётко. Дыхание вмиг спёрло, словно он вдохнул весь воздух на Земле, а голова пошла кругом. Отблески танцевали в зрачках, словно те самые монетки, золотистые и отполированные, цвет Солнца стал центральным для их обоих. Приятные мурашки пробрали всё тело, лицо прошибло холодным потом. Его улыбка искривилась в своём подобии, но каком-то очень вытянутом, неконтролируемом. — Чёрт, да… Да, это они… — Лоуренс смотрел на него, озаренного и лучистого, и видел в нём если не восхищённого ребёнка, то себя. Себя, смотрящего на своего духовного (и настоящего) отца. Себя, смотрящего в небо и внутренним голосом шепчущим хвалу. И везде, везде родство, с этими знаниями весь мир является приютом. Во всяком случае, в моменте. — Не твои? — Рен мотает головой в отрицании, но не выглядит разбитым. — Нет, не мои. Но, блин! — в порыве радости дзинко впивается коготками в кимоно Лоуренса. Тот вздрагивает и автоматически кладёт на него руки. — П-просто потрясающе, да?! — хотя Рен и отвернулся, сияние в его глазах не потухло. Лоуренс улыбнулся. Он не слукавит, если согласится с ним (он бы согласился даже тогда, когда перед ними вместо процессии огоньков прошла процессия коров). — Да. Правда очень красиво. — Сейчас ещё кое-что покажу! Смотри, — Рен отстраняется и складывает руки «лисичками». Скрещивает их уши… — Это же детская игра? — лисички застывают в скрещенном положении, а лис приподнимает одну бровь, усмехаясь. — Игра? Хе-хе, не знал, — весьма опасно в мире, где живут демоны, пытаться их отыскать. — Ох уж эти суровые дети Осаки! — Ну, гм… Нам запрещали в нее играть, — Рен тихо посмеялся. То ли от радости, то ли реагируя на слова друга. — Говорили, что, если мы рассекретим ёкая, то нам несдобровать. Но игра свободно гуляла среди детей. — Хм-хм… Как называлась? — «Лисье окошко», — Рен безудержно улыбался в щекотящей нутро радости. — Лисье окошко? Как мило! — Лоуренс почувствовал, как на душе теплеет. — Ага. А ещё мы с этим окошком играли в онигокко наоборот. Ведущий был не о́ни, а охотником на ёкаев, — хотя Лоуренс всегда был пассивным наблюдателем, рядом с компанейским Реном мысли сами причудливо преобразовывались. И вот, теперь он не сидит на земле, выставленный «погулять», а резвится вместе с детьми семей из поруки. Вовсе не смотрит на них с раздражением, а тоже кричит считалочку. — Суровые, суровые… — смеясь, Рен медленно опустил взгляд на полу-сложенные руки и опомнился. — Ну, так или иначе! Складывай руки. В лисье, чтоб его, окошко, хе-хе… — Я не помню уже… — Рен возвращает руки в исходное положение и обращает к другу открытые ладони. — Давай, повторяй. Соединить пальцы, оттопырить ушки, перевернуть одну из лисичек, соединить их, выпрямить средние, захватить… М… Да. — Так? — промежуток оказался очень маленьким, но в остальном всё вроде как было правильно. Рен внимательно осмотрел получившееся сплетение и решил не давать Лоуренсу советов. Как-никак, у них довольно разнится длина пальцев. — Ну… Вроде, — он пожал плечами. — Можешь попробовать посмотреть через него на огоньки, — что Олеандр и сделал, прислонив щель вплотную к глазу. Дзинко нетерпеливо придвинулся, ожидая восторга. — Видишь? — Олеандр щурится, словно пытаясь разглядеть предметы вдали, но потом спокойно заключает: — Только огоньки. — Эм, так… — Рен снова показывает ладони. — Смотри. Ещё раз. Давай… — человек отозвался. Соединить, оттопырить, перевернуть, соединить, выпрямить, захватить… Сжать. Щель ещё меньше — что ж такое? Лоуренс вновь осмотрелся через получившееся окошко. Рен выжидающе смотрел на щурящегося приятеля, но уже побаивался: как бы процессия не прошла мимо, пока они… обучаются. — Ничего? — ответ отрицательный. — Я только огоньки вижу, — лис торопливо кинул взгляд на процессию. Непонятно, когда та минует их взор полностью, оттого волнение и сильно. Они бы могли проследовать за ними дальше, конечно. Но, а если у Лоуренса так и не удастся?.. — А так? — Рен перекидывает руки через человеческие плечи и оставляет окошко на уровне его глаз. Лоуренс вздыхает так же неровно, поначалу даже не осознав, что произошло. — Чт-… — он будто резко окунулся в сон, даже не засыпая. Но очень скоро пришёл в реальность, поняв, что шёпот Рена прозвучал прямо около уха. Его предплечья опирались на настоящее тело, а свисающая ткань рукавов укрывала от настоящего холодноватого ветерка. И даже тогда он мог выдавить лишь многозначительное «о-ого…». Лисы шли стройным рядом. Некоторые — поодаль, примыкая к своей паре. В когтистых руках лежали бамбуковые флейты, на тонкой плетёной верёвке — небольшие самодельные барабаны. Играли на них кулаками, кажется, боясь повредить мембрану. — Видишь? — Рен шептал ещё тише, между шеей и ухом, прижимаясь к округлённой человеческой спине. Лоуренс опёрся руками о колени, заинтересованно подав туловище вперёд. — Я… Я никогда такого не видел. Серьёзно, даже люди… — он сглотнул. Даже люди не могут вселить такое восхищение, и раздражающие, скрипучие диссонансы лишь гармонично дополняют это действие. Лишь сейчас дошло, почему Рен даже не поморщился при первых звуках. — Я так рад, что тебе нравится! Смотри, смотри… Я каждую весну смотрю, и всё не надоедает. От них словно исходил неземной (или здесь: земной?) свет, обволакивающий силуэты. Словно у них был собственный путь, выстланный шёлком. Словно их материализованные мысли выстилали маршрут и освещали только те участки, что были нужны им. Словно сейчас для них весь мир не имел никакого значения. Невеста ушла далеко вперёд, однако гости, большинство из которых выряжены в чёрно-белые кимоно, неторопливо шли вперёд. И в их безмятежности читалась грустная радость, в глазах — осознанность, в некоторых — отголоски скорби. — А ты, кажется, не умеешь складывать «окошко», хе-хе… А вообще, возможно, люди просто не могут увидеть демонов таким образом. У меня-то руки волшебные, да? — Лоуренс кивал, на сей раз действительно не слушая. Провожали молодую девушку. Этот союз почти наверняка скрепил бы два поселения — это прекрасная новость, безусловно. Тем не менее, есть более важные вещи, чем выяснения межплеменных отношений. Есть союз куда прочнее, не закреплённый старшинами, но закреплённый сетью сердец. Словно паутина: одна нить дёрнется — дёрнется вся конструкция. Одна нить разорвётся — со временем будут глобальные последствия. Рен не мог видеть, но мог чувствовать. Эти лисы чужды, но их эмоции более, чем ясны. Ребёнком понять такие вещи трудно, но спустя столько времени… А Лоуренс? Лоуренс молча восхищался. «Человеком» понять такие вещи трудно. Даже сейчас. Их ноги, прикрытые одеждами, величаво (некоторые — будто плывя по воздуху, неся владельцев, что витают в облаках) шагали, ни разу не спотыкаясь о разбросанные камни. Здесь были и обломки, словно по здешним местам прошёлся ураган, намеренно не тронувший чудесную флору. Их плечи покачивались, стремясь скрыть напавшую усталость. И, конечно же, детей с ними не было. Музыка лилась громко, но отдалялась. Музыканты на исходе. Мозг привык к искажённым нотам и уже принял их как отдельный вид искусства. «Бам… Бам… Бам!» — подобно вскрику, барабан надорвался и стих. Оборвалась флейта. Шаг — процессия застыла, словно самурайский полк, словно по команде. В глазу мелькнула темень — рука Рена скользнула (или, скорее, упала) ниже по лицу, блокируя свет. Олеандр запрокинул голову, попытавшись сбросить чужую ладонь. — Рен, ты закрыл мне… Опираясь на плечи Лоуренса, дзинко выпрямил спину и быстро сложил новое окошко, на сей раз приставив его к собственному лицу. Теперь человек мог видеть, но лишь «по-человечьи». Огоньки застыли на месте, только полыхая языками, будто бы подгорая сверху. Чернота разводами проникала вовнутрь пламени, постепенно, линиями, охватывая центр. Рен ясно увидел, как рассеянные взгляды лисов обращены в его сторону.