scarlatto.

Винченца знала точно: она терпеть не может семью Капулетти. На дух не переносит этих чопорных лицемерных синьор и синьоров, всех дам и пажей, их гнилые лживые сердца. Каждый раз, ещё издали заметив красный плащ или подол юбки, девушка почти физически ощущала пламя ненависти, так старательно прожигающее насквозь её душу: сердце колотится непростительно часто, Винченцу бросает в жар, и так и хочется вцепиться, разорвать, растоптать, уничтожить. Винченца никогда не задумывалась о причине этой ненависти. С детства её учили чести, мести и этому кровавому презрению, девушка привыкла к нему, как к прохладному вину, как к утреннему знойному звону колоколов, как к лязганью шпаг под окнами. Она внимала пламенным злобным речам, мерзким шуткам и клятвам отмщения, и не предавала сомнению ни единое слово. Если с рождения все говорят, что по ту сторону роз — враги, то, значит, должно быть, так и есть? И здесь, под крылом семьи Монтекки, цветёт любовь, веселье, здесь — душа за душу, глаз за глаз, здесь — честь и доблесть, здесь — достойнейшие. Капулетти же — порок, уродство, глупость и смрад. Там поголовно все предатели и стервятники, сердца там чёрные, а руки в крови. Точно, все так и есть. Только так. Иначе невозможно. Ведь так? Ведь правда же? Винченца знает. Винченца не сомневается, и не будет сомневаться никогда. Это ведь праведный гнев на отступников от веры Божьей, значит, она права в этой ненависти. С ней и будет идти рука об руку, с ней и ляжет в гробу, с ней и предстанет перед Господом. Эти истины въелись в кровь и отравили сознание, терновником прорастая сквозь совесть, нежно царапая сердце. Винченца привыкла и к этим шипами и негласно дала себе слово их не замечать. Отчего-то шипы ранили совсем не больно. Шрамов не оставляя. Кровь проливая только чужую. Так было изо дня в день, из года в год, и Винченца давно смирилась с этим порядком жизни, но все изменилось в тот проклятый жаркий день, какие бывают в Вероне в самом начале июля. Винченца помнит его, как день своей смерти. Как день, когда её низвергнули в ад её же чистоты и чести. Её же ложной правды. В тот день Винченца среди криков и рычания, среди стука туфлей по площади услышала тихий-тихий трепетный звук, идущий откуда-то изнутри. Шелест. Впервые девушка услышала его, когда увидела Её. Розалину. В своей же крови, шипящая от удара Винченцы, она прожигала своим зверским взглядом, и огонь глаз её отвращения к Монтекки сверкал, отражаясь лучами Веронского солнца. Как же она была Ослепительна. Винченце показалось, что в тот момент её жизнь и закончилась, потому что шипы внутри сжали сердце так сильно, что оно, замерев, впервые стало неслышно. Оглушительные удары ненависти сменились этим ядовитым шелестом нового, неизведанного, неясного чувства. Впервые не сжигающего и не гремящего, т и х о г о. Винченца замерла на миг, пораженная этим ощущением, будто выпавшая из реальности, завороженная. Обратно в сознание её вырвал полоснувший по щеке клинок Розалины. Винченца проморгалась и снова замахнулась на девушку. Прежняя ненависть вновь захлестнула разум, отзываясь в ноющей щеке. Винченца рычит от боли, когда Розалина хватает её за волосы, притягивает девушку за оборки рубашки и вцепляется в шею, душа и царапая. Розалина скалится, всё же вырываясь, и в жестоко палящем солнце вдруг поблескивает звоном золото в руках Винченцы. Бездумно сжимая сорванный с шеи Розалины медальон, Винченца слышит знакомый рев: «Герцог! Герцог!» Все кончено. Бросив последний испепеляющий взгляд на соперницу, Винченца скрывается. Сердце стучит бешено, крики ещё не стихли, солнце все так же обжигает, но мир вдруг стал оглушительно тихим. Снова шелест, шелест, шелест. Винченца смотрит наконец в крепко сжатую ладонь: золотой медальон с рубином алой каплей поблескивает в дрожащей руке. Дыхание сбито. Что же это за шелест? Шипы вдруг сменились нежными розами. Они там, между рёбрами, так ласково распускаются в сердце, затмевая терновые ветви, обволакивая мягкими волнами весь огонь, просачиваясь сладким ядом в каждую клеточку тела. Медальон ещё хранит тепло. Винченца жмурится, крепко сжимая ожерелье в руке. Шелест лепестков пронзает сознание и девушке кажется, что она чувствует их благоухание. Впервые она ощущает пронзительную, острую боль. Никакая ненависть так не ранила каменное сердце. Никакие шипы не царапали так, как эти нежные, хрупкие светлые цветы, что вдруг заполонили к чертям всю душу. Что же это за наваждение? Винченца думает, что её слишком сильно ударили по голове. Иначе как объяснить это головокружение, это странное ощущение в животе? В глазах все ещё стоит образ Розалины. Винченца морщится и прячет медальон. Нужно бы от него избавиться, да поскорее. Не тот трофей, что хочется сберечь — слишком обжигает руку. Ночью Винченца отказалась долго гулять в привычной компании своих Монтекковских болванов-друзей. Сознание было достаточно мутно и без выпивки, а веселье все не приходило. Девушку после дневной драки словно подменили. Вечно весёлая, не думающая о завтрашнем дне, ветреная и легкомысленная, она сегодня ночью была несвойственно себе тиха. На вопросы друзей весело отмахивалась, отшучивалась, улыбалась, пока в мыслях всё стояли наполненные жаром июльской ненависти глаза. Что за адский недуг? Это лишь от того, как сильна неприязнь. Лишь желание мести, не более. И пускай, что терн прикидывается розами. Винченца не станет заглядывать в эту бездну, все ясно и так. — Вам известно что-то о Розалине? — Винченца задумчиво проводит пальцем по горлышку бутылки, в которой багряной рубиновой кровью плещется вино. Прямо такое же, как медальон на золотой цепочке. — Розалина? Та дамочка из Капулетти? — спрашивает Аурелия, лениво, вдохновенно перебирая струны арфы. Винченца хмурится и кивает. — На что она тебе, милая? — Да так. — девушка поджимает губы, вновь сжимая в ладони колье. — Личные счеты. — Известно лишь, что в любви она так же быстра и непостоянна, как и в бою. — расплывается в улыбке Меркуцио, хитро глядя на Винченцу. Та фыркает, пряча слабую улыбку. — Тебе ли не знать, да? Винченца привыкла думать, что любовь — возможность как следует повеселиться, что-то, что не задерживается в мыслях долго, а сердце захватывает сильно, но быстро и бессмысленно. Ненависть же — самое ясное, самое сильное и чистое чувство. Веская причина оставаться в живых, веская причина умереть. Сейчас же она ощущалась… иначе. Винченца отпивает вино и пытается понять, что за дьявол режет её изнутри. Все тщетно. Только сердце быстрее бьется от каждой мысли. Уснуть той ночью девушка так и не смогла. Положив медальон у кровати, долго молилась в лунном свете. Молилась так отчаянно, вырывая каждое слово из вен, из-за рёбер, ломая всю себя с каждым «спаси». Для Винченцы обращение к Богу всегда было самым страшным, самым нужным. Никогда не выставляя напоказ свою веру, она могла ночами напролёт не раскрывая глаз читать молитвы. Она не находила успокоения в этих беседах. В них не было ни любви, ни тепла, ни страха. Но Винченца не верила в Бога, она верила Богу. Она ему доверяла. Знала, что если и есть на этом свете спасение — оно в Нем. И вот, девушка без конца молит Господа о спасении, лунные лучи падают на волны волос, раскинутые по белым плечам, в закрытых глазах плещется зеленым морем тревога. Комната окутана жемчужным серебром. Свет из-за открытого окна падает на медальон и играет в нем алыми звёздами. Этот алый цвет преследует Винченцу, играет бликами на синем бархате и серебряных вышивках, и ей кажется, что это ад пришёл за ней на землю, чтобы отразиться Веронским лучом и стать цвета крови, цвета мести и вина. *** В следующий раз Винченца увидела Розалину в одном из райских садов, заботливо укрывающих в своей тени всех потерянных и утомленных. Розалина стояла среди кустов роз в своем алом платье, её белые волосы едва развевались на ветру, и девушка, словно ангел, сливалась с цветами в золотом свечении зенитного солнца. Винченца затаила дыхание. Сейчас она могла бы сделать все, что только захотела, сейчас она могла бы отомстить за все года бессмысленной вражды. Отчего же нога не решается сделать ещё хоть шаг, а верный друг, кинжал, не сверкает в беспокойной руке? Отчего Винченца застыла среди этой зелени, чувствуя себя такой чужой всему саду, вновь загипнотизированная этим странным привидением? А реальна ли Розалина? Не во сне ли прокралась демоном-искусителем? Винченца крепко-крепко сжимает в ладонях подол своей юбки, лишь бы проснуться, лишь бы очнуться от этого таинственного ада. Весь мир замер. В саду так сильно пахнет розами, что голова начинает кружиться. Отчего же эти розы бело-алые? Отчего в бело-алых одеждах Розалина? Отчего белая рука снова судорожно сжимает алый медальон? Рай и ад снова идут рука об руку. Винченца боится поднять глаза к небу, чувствуя на плечах тяжёлую руку Бога. Почему она не готова убить? Что же это за чувства? Движимая неизведанной силой, Винченца прерывисто вдыхает и собирается выйти из своего тенистого укрытия, сказать Розалине хоть слово, пусть колкое, посмотреть ещё раз в эти пьянящие глаза, пораниться этим взглядом. Ещё лишь миг, один миг, отделяющий звучащим в воздухе жаром: «судьба», слышится шорох шагов, в аллее показывается ещё одна фигура. Юноша подходит к Розалине, целует ей руку, украшает её волосы алым цветком. Винченца прижимается к дереву и жмурится. Какая же она бездумная, какая же безрассудная и наивная! На что она надеялась? Поцелуй. Нежность. «В любви она так же быстра и непостоянна, как и в бою…», — звучит в голове, и Винченца невольно задумывается о правдивости этих слов. Какая Розалина в любви? Какого цвета её любовь? Пугаясь собственных мыслей, девушка застывает в оцепенении. Алый — цвет любви. Не мести, не вина. Любви. Так ощущается любовь? Винченца оборачивается на пару возлюбленных. Розалина непростительно красива. Отчего Винченца смотрит на неё, а не на юношу? Отчего Капулетти вдруг предстают такими нежными и тихими? Какая Розалина в любви? Винченцу бросает в дрожь. Кулон тихо падает в траву, взгляд бешено мечется по саду. Сердце стучит часто-часто, так часто, что кажется, вот-вот вырвется из привычных каменных оков, вырвется из шипов и упадёт в лепестки роз. Утонет в розах. Винченца вдыхает поглубже, но воздух душит цветочным ароматом. Вновь бросает взгляд на Розалину. Та, под руку с кавалером, уходит вглубь аллеи. Наброситься. Украсить тысячами ран. Убить. Сломать. Разорвать. Сделать все, чтобы этот образ покинул больное сознание. Сделать все, чтобы розы сгнили в воспаленном сердце. Винченцу вдруг охватывает такой силы страх и злоба, что она медленно садится на землю и прячет голову в руках. Ах, лишь бы никто не застал её сейчас, только бы никто не видел этот момент слабости. Ноша становится невыносимой. Так вот, как ощущается… Ненависть, ненависть, ненависть, это ненависть. Ничего более. Желание убить достигает предела, но дрожащая рука отбрасывает серебряный кинжал. Серебру не место рядом с золотом. Терновнику не место рядом с розами, пусть они все и с шипами. Луне не место рядом с солнцем. Отчего бы им быть вместе? Бесконечные «отчего» сливаются в один безумный цветочный хорал и Винченце кажется, что она сходит с ума. Подбирая медальон, девушка срывается с места. В саду печально поблескивает серебряной тенью инкрустированный сапфирами кинжал. Вбегая в храм, Винченца припадает на колени перед иконой. Одержимая собственным страхом и неизведанным желанием, девушка знает: она грешна, запятнана, отвержена. В тот золотом саду её душа стала мрачнее вороньего крыла. Винченца мечется в беспорядочной молитве, руки так сильно болезненно прижимают к груди золотое ожерелье, что костяшки становятся белее мраморных колонн. Мятежные слезы падают на синий бархат, разгоряченная душа хлопает тысячами крыльев и каждое перо рвётся о шипы этих ядовитых Роз. Солнце витражным светом падает на Винченцу: алым. Той кажется, что она низвергнута в ад. Нет, Розалина не ангел. Розалина — сущий бес, посланный соблазнить обреченные души. Винченца прижимается к холодному полу священного дома и ей кажется, что она горит. Обезумев от ужаса, девушка надевает на шею медальон и впервые поднимает голову. Губы дрожат, дыхание сбито, Винченца пустым взглядом обращается к Богоматери. Та молчит. Та впервые молчит, но Винченца знает, что будет прощена. Она доверяет Богу. Сердце вновь начинает быть слышным. Достойна ли Винченца прощения? Точно ли в этот раз, поддавшись сладкому яблочному яду, она сможет предстать перед Господом с прежним смирением и честью? Тишина пронзает сознание. Буря утихает. Дьявол закрался глубоко в сердце, прямо под рубиновый камень, Винченца выдыхает. Она любит Розалину. Больше жизни хочет знать её. Больше смерти хочет быть с ней. Любовь эта с новой силой распускается внутри и девушка чувствует, как зелёное море снова штормом, на горящих щеках вновь соль. Любовь эта грязна, светла, порочна. Любовь эта чиста, темна, свята. С ней Винченца и будет идти рука об руку, с ней и ляжет в гробу, с ней и предстанет перед Господом. Все ясно и так, так что она бросится в эту бездну с головой. С улицы слышатся крики. Ругань. Звон шпаг. Гром ударов. Винченца, не утирая слез, выходит в лунном платье в солнечный свет площади. Снова драка. И день без драки прожить не могут. Девушка медленно спускается по мраморным ступеням, срывает у их подножия алую розу. Вдруг замечает, как неподалёку Аурелия замахивается на Розалину. Теперь нет ничего, что остановило бы. Лепестковый шелест «судьба» гремит в раскаленном воздухе над роковой площадью, когда Винченца одним отчаянным рывком бросается вперёд и закрывает собой Розалину. Смутно чувствует, как её кинжал со спины пронзает синий бархат. Рвётся серебряная нить вышивки, так и не связавшись с золотой. Винценца не сопротивляется, да и кинжал её так и остался в том Гефсиманском саду Вероны. И она больше не молится ни о спасении, ни о прощении. Она падает в свое проклятие и с улыбкой делает последние вдохи. Богу она доверяет со снисхождением прокаженного. Сладкий яд заполняет до краёв лёгкие и льётся солёным из глаз, алым — из ран. Розы распускаются багряными узорами на белой рубашке, дорожная пыль звездным серебром усыпает синюю юбку. Белая рука выпускает алую розу. Розалина ошеломленно подхватывает на руки падающую девушку, испуганным взглядом замечая, как на судорожно вздымающейся груди блестит кровавым рубином знакомый кулон. Винченца улыбается и знает, что лгать — грех, но ей не получить искупления, Мадонна молчит, и гореть отступнице вечность, так что она может позволить себе одну последнюю ложь. И вот, Винченца хрипло шепчет: «Я ненавижу тебя, Розалина. А роза — тебе. Прости, что не белая.» Дыхание прерывается. Любящий взгляд стекленеет, сохраняя лесным штилем свою нежность в быстро гаснущем свете. Розалина прекрасна в любви, как в бою. Она Ангел, и любовь её — золото солнца, а солнцу не место с Луной. Быть может, терн на могильном кресте порастет розами?