Присмотреть за тобой

До Иркутска доехали в мрачном молчании. Пили невесело, без тостов и баек. И в гостинице как-то тихо расползлись по номерам. Миха не спал всю ночь, сидел на узкой койке, поджав колени к груди, курил, нарушая все правила, засыпая пеплом постель. Бобëр не звонил, а самому звонить было боязно. Перед глазами маячила порванная в мясо, вывороченная рука Князя. Рука, на которой было так приятно засыпать, прижавшись щекой. Которая могла обнять, притискивая к груди, а могла взять в стальной захват. Кровь, всюду кровь на грязном полу, на грязном стекле, Миху трясло от омерзения, словно вся эта грязь, с угольной копотью, плевками и окурками, плескалась теперь и в той крови, что ещё пульсировала в жилах Князя. К утру он изгрыз все ногти, искусал кисти, расцарапал предплечья. Кидал взгляды на пустую соседнюю кровать. Сидел, скрючившись, сжавшись в комок, с головой закутавшись в одеяло, пока Балу не выманил уговорами на завтрак, сам поднявшись ближе к обеду. Чёртово тело требовало еды, урчало желудком, едва почуяв столовские запахи. Миха не глядя пихал в себя потерявшую вкус еду, спроси - не вспомнил бы, что это было. Рядом с похоронными рожами жевали Реник и Балу. Молчали, Миха боялся спрашивать, а они? Боялись сказать? Знали что-то? Всё-таки кое-как договорились вчетвером с Пором выползти в город за бухлом и сигаретами. На улице стало легче, отпустила тяжесть, как плитой придавившая с тех страшных минут в поезде. Лютый мороз при пробирающем ветре отрезвлял, возвращал в реальность. Злое, выжигающее глаза солнце и воздух такой ледяной, что как будто нечем дышать. Добежали до ближайшей точки, затарились и опять так же бегом назад, ввалились в гостиницу, разгорячëнные, почти радостные, прямо в холле начали пить ледяное пиво, пошучивая, что ща примëрзнут к бутылке. Заговорили о предстоящем концерте, кто и что будет петь вместо Князя. В ноты попадали все, но два часа глотку драть никто не был готов. Миха опять помрачнел - то ли обидно, что Андрюхи всего полдня рядом нету, а его партию уже делят, как бабкино наследство, то ли страшно, как будто его уже на самом деле нет. Тошнотворная тьма подкатила к сердцу, заныли вены. Он с тоской оглядел публику в холле - девушка-администратор за стойкой дула губы, охранник пытался запретить распивать, Поручик взял его в оборот. Семейство с чемоданами дремало, ожидая чего-то. Никого похожего на дилера. В конце холла нелепая и уродливая табличка указывала на бар. - Мих, - Реник дёрнул его за рукав. - Князь, короче... Бобëр... Миха замер. - У него в крови, говорит, крови почти не было, водка да хмурый, ну и... Сердце не выдержало. Тело сразу в Питер отправят после следственных мероприятий. Бутылка выпала у Михи из руки. Пальцы разжались, ноги подогнулись. Он вдруг ткнулся Ренику в плечо и зарыдал. Потом поднял мокрое лицо и спросил: - Хмурый? Почему хмурый? Откуда? - Почему - это тебя спросить надо, - с неожиданной злостью отозвался Реник. - Ты его в это дело втянул. - Но он же говорил, что не прëт его... Я бы знал... - Он не хотел, чтоб ты знал, говорил, что по отдельности вы справитесь, а вдвоём будет как с Анфисой. - Какого хуя он... - Мих, уже не спросишь, - устало ответил Реник. - Бобёр сказал, что тело в Питер, короче, а мы после концерта. На похороны надо собрать, на памятник, родителям там... А неустойка сожрëт что осталось. Губы онемели, и Миха даже сказать не мог, насколько это хуёвая идея. Не помня себя, видя только темноту перед глазами, он дошёл до номера и рухнул на кровать. * - Реник, это что сейчас было? - вскинулся Балу. - Откуда у тебя столько интересных новостей? - Пока вы ссытесь, я позвонил Бобру, - Реник поправил очки. - Потому что понимать надо, что происходит. Помолчал многозначительно, потом хлопнул Шуру по плечу. - Нормально всë, доктор пришил ему ручку и скоро вышлет нам. А Михе не мешало бы задуматься о своём поведении. Он, сука, виноват по самые гланды, себя не бережёт, так ещё чуть Князя не угрохал. Шоковая терапия, понимаешь, да? * Он лежал, и мысли в голове крутились. Андро не ставился - Миха мог бы поручиться, не было таких потаëнных мест на этом теле, куда Миха бы не заглядывал. И не нюхал - ничего такого на лице. Закидывался? Наверно, Миха бы заметил. Если бы сам не был под тем же самым, не скользил по поверхности реальности. Он ударил по тумбочке раз, другой, вскочил и набросился на ни в чëм неповинный шкаф. Сбросил на пол лампу, дëрнул шторы, получил по башке карнизом. - Сука, Князь, за моей спиной! Бешенство накатило с новой силой. Въебать бы ему сейчас! Миха занёс ногу, чтобы пнуть тумбочку, и замер на половине движения. Ведь его нет. Совсем нет теперь. Есть ещё где-то тело, но скоро и того не будет. Покажут мельком и зароют, не дав по-настоящему проститься. Ни обнять напоследок, ни поцеловать как хотел бы. Миха бросился на кровать, обхватил подушку и завыл. Как же так? Смерть от этой отравы была не новостью, косила людей рядом, и Миха понимал, что рано или поздно кончит так же. Но что хмурый отнимет у него Андрюху, Андрюшеньку, вот так, что Андрей не уйдёт, вымотанный борьбой с Михиной зависимостью, а совсем пропадёт из этой жизни... Как это вообще - его нет? Это невозможно, он ведь есть где-то там, есть же? Нет. В голове не укладывалось. Его улыбка, полная жизни. Весь он такой - крепко сбитый, плотный, настоящий. Стоило представить, что всего этого не будет, рядом разверзалась чёрная дыра размером с половину Михиной жизни и начинала стремительно затягивать в себя оставшееся. Что дальше? Ледяная пустота по левую руку? Оборачиваешься, чтобы поделиться концертным драйвом, или там по привычке занять сотку, да мало ли, с чем они друг к другу... с поцелуйчиками, невесело усмехнулся Миха. И пустота скалится в ответ: дурачок. А ведь он сам, своими руками. Своими руками первый раз колол. Убеждал, уговаривал, обещал, что будет неебически круто. Анфиса - сама просила, Андро - отказывался и упирался, вмазался-то в итоге ему назло, чтоб доказать, хуйня, мол, и говно. Хвастался потом, как легко ушёл. Врал, получается. Миха уставился на собственное мутное отражение в полуоторванной дверце шкафа. Ты это, всё ты. Убийца. Подсадил. Довëл. Срался с ним - до последней минуты. Олей в нос тыкал - она, мол, смогла то, чего все вы столько лет не могли. Всеми словами, всем видом показывал: Оля лучшее, что случалось в его жизни. А не ты, Андрюшенька, отдыхай. Теперь-то точно отдохнёт. Последнее, что сказал ему, - гадкое, обидное. И теперь уже не исправишь, ничего, не скажешь, что ляпнул сгоряча. Что сам на себя в обиде был, совесть замучила, вот и взбесился, начал ядом плеваться. Что никакая Оля не заменит. Пройдёт Оля, а Андрюша останется. Не останется Андрюши. Как теперь на Олю-то смотреть? Опять тебе кто-то другой виноват... Миха то замирал, обняв подушку, то метался по номеру, как зверь в клетке. Завтра концерт. Придётся объявить - самому, он же самый близкий, не Балу и не Пор, с которыми начинали, и уж тем более не Ренегат. Которого теперь видеть не хотелось, хотелось растерзать и закопать поглубже. Прав был Бобёр, доверив передать такое сессионнику. С остальными ещё Михе жить. Или... Откуда Реник знал о Князе то, чего не знал он, Миха? Видел следы в укромных местах тогда, когда сам Миха их видеть уже не мог? А Дюша ставился уже? Спелись, снюхались у него за спиной? Свято место пусто не бывает? Он ударил подушку раз, и другой, и третий в припадке запоздалой ревности. - Шпëхался с ним? - зло спросил у подушки. Отшвырнул её, пнул под кровать. Утëрся рукавом, зло затянул развязавшиеся шнурки гада, едва их не оторвав, и отправился пить в тот самый паршивый бар. Там было мерзко. Неуютно. Беспокойно. Слишком яркий свет и слишком громкая музыка. Продавали палëнку за неадекватные деньги, а на закуску - пирожные с поплывшим кремом, по ходу ночевавшие здесь же, на резных бумажных салфеточках. И ещё сюда притащился Реник. Поколебался. Миха указал ему на место рядом. - Шпëхался с ним, да? - притянув Реника за грудки, спросил Миха зло. - Не уследил за ним, да? Буфетчица подозрительно на них уставилась. Реник попытался отцепить Михины руки. - О покойных либо хорошо, либо ничего. - Ничего? Значит, было, да? - Ты что от меня сейчас хочешь? Скажу "да", и он воскреснет, оправдываться прибежит? - Сука! - рявкнул Миха, отталкивая его вместе со стулом. - Я охрану позову! - заорала буфетчица. - Нормально... нормально всё у нас, - Реник подобрал с пола очки, нацепил на нос и снова подсел к Михе. - Поздно ревновать, о себе подумай, как бы следом не отправиться. И сам понял, что зря это сказал, потому что в Михиных глазах промелькнуло "а что если..." - Миша, ну как с тобой говорить? - спросил Ренегат с каким-то отчаянием. - Ты же совсем его не знаешь, - жалобно отозвался Миха. - Ты не понимаешь, как у нас. Тебе бы кусок от него урвать... Он сам не понял, как из него полилось это всё, да ещё перед кем... Как Андрей сидел на дальней парте, уши просвечивали розовым, а отрастающая на макушке щетина нестерпимо блестела золотом, хоть и была русой. Как она приятно ощущалась под руками, когда проводишь по ней, упругой, чуть колючей. Как моментально у них всё сложилось, стоило только чуть приглядеться друг к другу. Какой Андрюша был романтик, нежный, влюбчивый, ранимый. Они оба тогда постоянно влюблялись, хотя были друг у друга: в девушек, в облака, в истории красивые. В Князя Миха влюблялся по десять раз на дню, потом уже реже, привык, и вот до чего дошло... Реник сидел, жадно впитывал это всё, как сухая земля редкий дождик. Как будто было ещё какое-то будущее, где он мог на что-то рассчитывать. "Андрюшенька" и "Дюшенька" всё чаще всплывали в речи вместо привычного "Андро". Захлебнувшись в словах и эмоциях, Миха замолчал, лишь иногда порывисто взмахивая руками в такт несущимся мыслям, а потом и вовсе затих, сидел, не в силах встать и отправиться в номер со второй пустой кроватью, где будет один-одинëшенек. Уж лучше этот мерзкий бар и проклятый Реник. В чëм сам скоро и сознался. - Помнишь, у Хемингуэя рассказ такой был? Я не понимал раньше, а теперь понял. Понял теперь, да. Бывает вот так - раз - и поймёшь, потому что сам теперь такой. Снова помолчали. - Ведь если он не ставился, а закидывался, он же дольше продержаться должен был, да? - Миш, эта дрянь отняла у него последний шанс. Руку пришили, а сердце не справилось, ты слышал меня вообще? - А может, Бобёр напутал? Ты позвони ему, а? - зачастил вдруг Миха. - Вдруг он напутал, или ты не так понял, связь плохая. А он там... Ну сердце, ну разряд там, ну в коме, в конце концов... - Вот сам и позвони. - Да что тебе, жалко, сука? Ты куда пошёл? Махнув рукой на сбежавшего Ренегата, Миха продолжил пить. * Он пришёл в себя на кровати в своём номере. Из памяти совершенно стëрлись половина вечера и то, как он здесь оказался. Было душно и жарко - топили в гостинице на совесть. Пить хотелось ужасно. Прошлëпав в ванную и напившись из крана, он вернулся и обомлел. На второй кровати, всё ещё не разобранной, лежал Князь. Бледный, осунувшийся, синеватый в свете луны. - Андрюш... - севшим голосом позвал Миха. - Андрюш, ты чего тут делаешь? Андрей приоткрыл один глаз. - Присмотреть за тобой попросили, помереть спокойно не дадут. Он зевнул. - А надолго тебя того... отпустили? - В смысле - надолго? - Ну, присмотреть? - Скоро отдам тебя твоей Оле, не бойся. - А другие тебя видеть смогут? Андрей открыл оба глаза и задрал бровь. - А вот сейчас я не понял. Ты опять про своё "пиши стихи и не высовывайся"? Сейчас на сцену не пустишь под предлогом, что я покалечился, а потом уже и привыкнут все? - Андрюшенька, - у Михи голос задрожал. - Я не представляю, что на сцене без тебя делать буду. Что в жизни без тебя делать буду. Побудь со мной хоть так. Я ж уже собирался - вместе с тобой. От меня как будто кусок оторвали и кровь вытекает, - он бухнулся на колени возле кровати, схватил Князя за руку, неожиданно тëплую и крепкую. Забинтованную от локтя до кисти. - Мих, рука! - Ты же не бросишь теперь меня? Я думал, раз ты умер, я тебя больше не увижу, а тебя отпустили ко мне, да? - Раз я ...умер? - Андрей присел, вгляделся в него. - Ты не понял ещё? - спросил Миха. - Я читал, так бывает, душа выходит из тела и не понимает, знаешь, да? - Мих, - Князь прижал к себе косматую головушку, притиснул к груди, в которой ровно стучало сердце. - Меня из больницы отпустили. Я на поезде приехал, сумка под кроватью. И Бобёр со мной. Кто тебе сказал, что я умер? - Лось. Сердце, говорит. И тело в Питер. Я утром проснусь, а тебя нет, да? Миха переполз к Андрею на кровать, забрался под бок и принялся целовать - сперва осторожно, потом всё яростней и настойчивее, забрался сверху. - Мих, осторожно, рука! Мих, мне нельзя сейчас, я реально чуть не окочурился, Мих, хватит! - Это же сон, да? - легко преодолевая его попытки сопротивления, Миха потянул вниз трусы. - Как давно я тебя не это... Дурак был... - Мих, не надо, ну... - А вдруг ты мне больше не приснишься? - Мих! Я живой, я никуда не денусь, у меня рука... - Конечно, никуда не денешься, я тебя не отпущу, - продолжая целовать и ощупывать его всего, благо отсутствие чего-либо, кроме трусов и повязки на руке, позволяло. - Ренику своему сниться даже не смей. Ты мой, мой призрак, тебя за мной присматривать послали. Это я виноват, сам подсадил тебя на хмурый, так что являйся мне, Дюш... - горячечно шептал он, избавив Князя от трусов. - Хоть присматривать, хоть совестью мучить... - Мих, я так надеялся, что этот день никогда не придёт, - закрывая лицо здоровой рукой и стараясь отодвинуть подальше от буйного Михи больную, горько сказал Андрей. - Ты меня не слышишь совершенно. Я живой, но ты меня добьёшь. Я не хочу, я не могу, Мих, а у тебя, похоже, бред: умер, подсел, изменил... Прав был Балу, что ты когда-нибудь изнасилуешь меня в невменозе, а я, дурак, ему рожу набил... - Я бы никогда, Андрюша, - входя в него по сомнительной смазке из слюны, зашептал Миха. - На самом деле, никогда бы, но вдруг ты мне так не приснишься больше? Это обида их сейчас говорила голосом явившегося ему призрака, понял Миха, но выпустить Андрюшеньку из рук физически не мог. Тот больше не сопротивлялся, только всхлипывал, охал и стонал под резкими, грубыми ласками - не сдерживался Миха, отрываясь, понимая, что это последний раз, брал всё, сколько мог унести. Целовал жадно, метил шею, плечи, ключицы, чего никогда не позволял себе при жизни. . Это затянулось надолго - наверно, добавил-таки что-то к алкоголю в сраном баре. Наконец кончил, толкнувшись особенно глубоко и впившись зубами в шею. Андрей лежал, раскинувшись, покрытый холодным липким потом, и никак не реагировал. - Наказание моё, - прижавшись к нему крепче, прошептал Миха. И заснул - прямо на нём, не выходя, в успокаивающем родном запахе. * - Мих, слезь пожалуйста... Да слезь же ты, обоссусь сейчас... - Князь пытался выбраться из-под него, но прежних сил в его теле, похоже, не осталось. Миха ошалело глянул на него и нашёл в себе силы чуть отстраниться. В свете дня Андрей выглядел ещё более жутко, чем вчера при луне. Бледный, измученный, с вылезшей щетиной. Спутанные волосы свисали, а не торчали задорным ёжиком. Под глазами мешки, на шее ожерелья засосов. - Мих, я ссать хочу, сука, пусти! Миха, наоборот, сграбастал его крепче. - Живой! Андрюха, живой! - Блядь, не отпустишь - сейчас очень сильно в этом убедишься. Миха пустил его наконец. Андрей поднялся, покачнулся, но устоял, схватившись за подоконник. Изголовье-изножье-стеночка, а там и дверь ванной. Князь вернулся, сел рядом на кровать и закурил. Миха переполз, устроился головой у него на коленях. Постепенно осознавая вчерашнее, виновато уткнулся носом в тëплый живот. - До саунд-чека два часа, тебе поесть ещё надо, - роняя пепел Михе на спину, пробормотал Андрей. Зажал сигарету зубами, принялся перебирать Михины спутанные пряди. - Реник, сука, ебанулся конкретно. Все мы, Мих, по ходу, ебанулись. - Андрюх, а чë ты куришь, тебе разве можно - с рукой? - чуть поворачиваясь и осмеливаясь поглядеть на него одним глазом, спросил Миха. И Андрей невесело засмеялся.