Еще что-нибудь?

Он хотел ее. Хотел ее постоянно. — Пойдем танцевать? — Блум заглядывает ему в глаза, но все, что он видит, это ее накрашенные блеском приоткрытые губы. Какой же ты идиот. — Да, конечно, — он с трудом держит это в себе. Если бы она знала, что он уже не может смотреть на нее без этих мыслей, наверняка бы посчитала его мерзким. Поэтому вместо того, чтобы увести ее с этого чертового бала, задрать подол этого бесформенного издевательства, именуемого платьем, и заставить ее кричать от удовольствия, он протягивает ей руку, вторую закладывает за спину, и ведет на паркет на очередной вальс. Она кладет руку ему на плечо, а он хочет, чтобы она вцепилась пальцами ему в рубашку, прижимаясь всем телом, выгибалась навстречу, просила еще, постанывала с каждым толчком, с каждым движением, сгорала вместе с ним. А она улыбается самой невинной улыбкой на свете. Кружится с ним в танце, что-то говорит, пока он пытается перестать думать о ее губах, которые бы сминались под его напором. У него всегда колом стоит, когда она рядом. Как она пахнет, как выглядит, как держит его за руку, как не держит, как тяжело вздыхает, как прикусывает нижнюю губу, как поправляет волосы, как хмурится, как улыбается. Чёртова юбка ее платья такая длинная, что видно только носки туфель, а он хочет видеть гладкие бедра, влажный блеск ее кожи, который сводит его с ума, когда она в своей незаконно коротенькой джинсовой юбочке или в таком же коротком превращении, не скрывающим почти ничего. Он хочет следовать за движением голубой ткани, обхватывать грудь, которую так плотно прижимает топ, попку в гладких шортах, больше похожих на нижнее белье, ее руки в перчатках, чувствовать холодный латекс вместе с ее горячим телом. Она такая красивая, когда летает. Он бы оставил ей только крылья, чтобы видеть, как они вздрагивают, когда он задевает чувствительное место. — Скай? — она зовет его, и он приходит в себя. — Да? — пропустил, что она сказала. Что-то важное? Вроде не злится. Хотя когда она злится, он хочет ее еще больше. Ярость делает ее просто вызывающе сексуальной. — Пойдем, там сейчас можно выиграть приз, — она показывает на колесо лохо-трона или лото-трона, как он там называется, смысл в любом случае один. Его собирается вращать щеголеватый ведущий, чтобы развлечь гостей. — А, да, конечно. Он хочет выиграть им полчаса тишины и одиночества, полчаса жарких прикосновений и голодных сводящих с ума поцелуев. Дай бог, если дадут хоть что-то. — Ваше имя, мисс? — спрашивает ведущий, доставая карточку участника, и Блум называет. Господи, даже ее имя его возбуждает. Шептать ей на ухо, прижимая к себе, оставлять его вместе с поцелуями на коже, выдыхать ей в губы. — А ваше? — это спрашивают у него, но он не будет участвовать. — Нет, спасибо, мне ничего не нужно. У них нет того, что он хочет. Она стоит совсем рядом, обхватив его руку и прижавшись к плечу щекой. Эти руки в перчатках. Сверху ему, будто специально, открывается прекрасный вид на квадратный вырез, в котором томится вспотевшая грудь, поблескивающая в свете люстр. Он так хочет достать ее из платья, целовать и облизывать, или чтобы она сама сжимала ее, вызывающе на него глядя. Смотрела искоса, гладя бедро пальчиками в полупрозрачной перчатке, отодвинула ткань трусиков, забираясь между половых губ, раздвигая, чтобы он видел, какая она мокрая внутри. Собрала на пальцы вязкий эякулят, гладила бы себя, не давая ему приблизиться, издевательски улыбалась, лаская себя сама, широко раздвинув ноги. Гости собираются ближе, когда ведущий собирается вращать наполненный бумажками барабан. Потом будет банкет, все пойдут в зал с закусками, вот бы улизнуть, пока все заняты… — Амулет для смены цвета платья выиграл мистер Родбер! Подарите своей прекрасной спутнице, если не носите платья. Все смеются. Кому-то достался бесполезный амулет на смену цвета одежды. Его девочка может это делать и без амулета, просто по щелчку пальцев. Как-то она пришла в бежевом, и он чуть не умер, подумав, что она голая. Как он тогда выдержал, он сам не знает. Рядом с ней тяжело, даже когда она в пуховике и двух парах штанов. Он зачем-то берет ее за руку, и она ободряюще улыбается, погладив по плечу, и его бьет дрожь. Он хочет, чтобы она гладила его в другом месте, которое уже давно мешает ему думать о чем-либо еще. — Мисс Нертири выигрывает плюшевый фаербол! Только теперь никого не обожгите! Последнее вращение, и они будут свободны. Когда он просто стоит, особенно тяжело. Он уже специально не носит белое, чтобы только не было так заметно, о чем он думает. Но стоя вот так без дела, это становится невыносимым, все его существо заполняется этими мыслями, и тем слаще в его голове она целует его, чем дольше они стоят. — Парные браслеты для чтения мыслей… Не повезло кому-то. — Мисс Блум! Ну, конечно, ему. Он хочет не пустить ее за чертовым призом, но она уже бежит к сцене под оглушительный грохот аплодисментов, и он знает, что над ним все смеются. Обод с магическим камнем позволяет не только слышать мысли того, на ком второй браслет, но и видеть даже малейшие промелькнувшие образы. В таких условиях ни одна мысль не останется в тайне, и никто не считал это хорошей идеей, такие вещи дарили, только если хотели побыстрее поссориться. Но, конечно, откуда ей знать, на Земле таких нет. Это точно кто-то из организаторов решил подшутить над ним. Они думают, он не узнает кто. Узнает. — Теперь будет легко проверить, о чем еще думает ваш партнер кроме вас, просто наденьте их! У него скоро не будет девушки, а им смешно. Ни о чем он не думает, все его мысли — это она, просто во всех позах сразу. Лежит под ним, раскрасневшаяся, или умоляюще смотрит через плечо, прогибаясь в пояснице, насаживается сверху, стоит на коленях или запрокидывает голову, притягивая его ближе. Он больше никогда не сможет прикоснуться к ней. Только мечтать. Ну, с другой стороны, чем это отличается от того, что он делает обычно. Она подбегает к нему радостная, протягивая дурацкий браслет, и он еще секунду колеблется, не желая давать руку. Она тут же хмурится, гости начинают улыбаться, и он быстро сдается. Пусть лучше она знает, что он хочет ее везде, чем будет думать, что он хочет кого-то еще. Пусть. Последние несколько секунд их отношений будут самыми честными, все равно он не сможет себя осадить, не думать о белом слоне гораздо проще, чем не думать о ее животе и руках, нежной коже, ярких будто горящих волосах, ее румянце, ее голосе, его имени на ее губах. Она застегивает браслет у него на руке, и он начинает отсчитывать, как быстро она разобьёт свой об пол, развернется и убежит в слезах. Гребаный ты извращенец. Щелкает застежка у нее на запястье. Все. Она его слышит. «Привет, — улыбается, глядя ему в глаза, и он очень старательно пытается имитировать белый шум в голове. — Прием-прием?» Она передает ему мысленный образ милого поцелуя в щечку, и ему становится за себя особенно стыдно. «Привет, — вымученно улыбается, и тут же проскальзывает мысль о том, что ее рука лежит у него на локте, а лучше бы... — Белые слоны». «Кто? — она хмурится, гости вокруг веселятся, видя выражение ее лица. Ждут скандала. — Какие слоны?» «Прости» — все, что ему есть сказать, она буравит его подозревающим взглядом, а затем он будто наяву видит, как она стонет, прижимая его голову к груди. Как он толкается в нее, придавливая весом своего тела, вжимает в кровать, целует грудь и бедра, опускается между ног, обводит языком чувствительный клитор, вылизывает нежные складочки, позволяет ей обхватить член горячими пальчиками, держит ее за волосы. Или она его. Все фантазии перемешались, он видит их каждую по очереди. Вперемешку с белыми слонами. Она ласкает себя двумя пальчиками, призывно изогнувшись в спине. Белый слон. Обхватывает губами головку, берет в рот целиком, целует. Белый слон. Прижимается, седлает его, зажимает член между их тел, потирается влажной промежностью. Еще немного белых слонов. Она смотрит не мигая, и ее хватка на его локте ослабевает. В принципе, он уже готов стреляться. Он даже не пытается заглушить эти мысли, это бесполезно. Он специально додумывает, как берет ее на руки, целует так нежно, как может, извиняясь за то, что в этой голове ни единой приличной мысли, ни одного «я люблю тебя», они все были сказаны вслух, а про себя он хочет ее и хочет так сильно, что в штанах тесно уже часа два. Это его «признание» настолько откровенное, что состоит из воспоминаний о том, как он мастурбировал, представляя ее горячий ротик на своем члене, пытаясь шепотом позвать ее. Ему не нужен минет, он будет делать все сам, если только она пожелает, он просто хочет прижать ее к себе, слышать ее стоны, держать ее, чувствовать на себе ее вес, ее тепло. «Прости, пожалуйста» — жалкая попытка перебить яркие образы. Ему стыдно за себя, но пусть лучше он будет брошеным, чем изменником. Ему никто больше не нужен. И она, его единственная потребность, сейчас уйдет. Блум вытягивает свою руку из сгиба его локтя, и гости затаивают дыхание в ожидании хлесткой пощечины. Но она вдруг хватает его за руку и тащит прочь из зала. Не хочет ругаться при всех? Она такая у него чудесная. Или уже не у него. Он мысленно готовится к крикам и расставанию, но она не говорит ни слова, и почему-то в ушах раздается шумное дыхание, хотя она отвернулась, смотрит вперед, волоча его за руку куда-то по коридору. Образы ее сладко изгибающегося тела теперь сменяются еще и его собственными припухшими от поцелуев губами, горячими руками на ее бедрах, его членом, растягивающем ее изнутри так сладко, что хочется кричать. «Твою мать». Ого, она ругается. Это что-то с Земли, он не очень понял, что значит это выражение, и как оно связано с его матерью. Она вталкивает его в какую-то комнату, и он с трудом узнает их гостевые покои. Она захлопывает за собой дверь и закрывает на ключ, взмахивает рукой, бормоча заклинание. Он узнает шумоизолирующее. Он не может его наколдовать, но магические печати с теми же свойствами активируются похожим словом. Обычно они продаются в секс-шопах, но иногда и в бытовом отделе обычного магазина. У него такая есть с собой. Видимо, она собирается ругаться ну очень громко. — Какой же ты тихушник, — она срывает с руки браслет, в два шага оказываясь возле него. — Во мне столько жидкости нет, сколько тебе нужно, чтобы перейти от мыслей к действиям. Она злится, и это безумно возбуждает. Вот бы ее… Она хватает его за галстук, впиваясь поцелуем в губы. — Почему ты такой скрытный засранец? — стонет она ему в приоткрывшийся от изумления рот, жалобно всхлипывая. — Я чуть не кончила там посреди зала. Она снова целует его. Даже не целует, а кусает, такое нетерпение в каждом ее движении. — Ты же хотел трогать меня везде, — стонет она, вцепившись в его плечи. — Можешь начинать. И она оттягивает вырез платья, отчего грудь выпадает наружу. Твёрдые соски топорщатся в разные стороны, она вся красная, смотрит на него с такой обидой во взгляде, что даже слова бы не передали. — Ты хочешь… — Малыш, пожалуйста, меньше слов, — она прижимается грудью к нему, откровенно трется сосками об его рубашку, задевает их пальцами, и от этого зрелища эрекция становится невыносимо болезненной. — Хочу, конечно, хочу. Хочу тебя внутри, хочу, чтобы ты целовал меня, хочу всё, что ты там себе представил, только пожалуйста, побыстрее. Он не верит своему счастью. Подхватывает ее на руки, прижимая к себе, откидывает юбку с ее ног, обхватывает грудь рукой, закрывая рот поцелуем, когда она протяжно стонет ему прямо в губы. Он сажает ее на подоконник, покрывая поцелуями плечи и шею, пытаясь справиться с дурацкой юбкой, она тянется к его ширинке, поглаживает плотно прижатый брюками член. Он стягивает на локти дурацкие рукава-фонарики, полностью обнажая ее, втягивая в рот твердый сосок, она изгибается, раставляя ноги в стороны. Он лижет ее грудь, заставляя ее стонать и толкаться бедрами ему навстречу, она уже мокрая, и он стягивает кружевные трусики так быстро, как может, опускаясь перед ней на колени, доставая из штанов подрагивающий от возбуждения орган. Языком он ласкает ее между ножек, пока Блум запускает пальцы ему в волосы, а рукой пытается найти хоть немного облегчения, иначе, когда он войдет, не продержится и минуты. — Скай… Она пытается расставить ноги еще шире, а он едва не кончает от того, как протяжно она зовет его по имени, толкаясь своей розовой щелочкой ему в лицо. Она кричит, содрогаясь от своего первого оргазма за этот вечер. Он подхватывает ее на руки и переносит на кровать, целуя раскрасневшиеся щеки, скулы, подбородок. Она тянется к члену, и он не сопротивляется, когда шелковая ткань перчаток обхватывает напрягшийся ствол. Она касается его лица второй рукой, и он толкается ей в ладонь, давая своей страстной малышке делать, что она захочет, а сам стискивает ее бедра, притягивая к себе. — Ложись, — требует она возбужденно, опрокидывая его на спину, и вынимает руки из рукавов, которые мешают ей двигаться, а следом перелезает к его члену, задевая сначала грудью, а затем языком. Она с таким энтузиазмом отсасывает, что он стонет в голос, хотя всегда считал себя сдержанным. Но как можно сдерживаться, когда она смотрит так, будто сейчас съест его? Ощущения такие интенсивные, она так жадно берет в рот, что он подходит к краю довольно быстро. Ему стыдно, что она так легко довела его, но глядя в эти голодные глаза нет никакого смысла держаться. Она слизывает каждую каплю, которую заставила из него вылиться, продолжая работать язычком и губами даже после того, как он кончил, обводя головку, спускаясь вниз по стволу, поглаживая одной рукой его живот, а второй себя. У него снова встает. Она превращается, устав бороться с дурацким платьем, и это предел его мечтаний. Она легко заставляет все кроме крыльев исчезнуть, и перебирается ему на живот, оставляя на нем влажное пятно. Крылья распахиваются и мелко подрагивают за спиной, когда она ложится на него, требуя поцелуй, а он переворачивается, не позволяя ей быть сверху. Он так долго ждал этого и теперь хочет видеть ее лицо, хочет вжимать ее в простыни, хочет, чтобы она жалобно звала его по имени, изгибаясь навстречу, упивалась их поцелуями, тесно обхватывала его внутри. — Блум, — он сжимает ее соски, пристраиваясь между бедрами, и она призывно раздвигает ноги. — Маленькая. Он входит, и она со стоном выгибается, вцепившись в простынь. — Да… — ей не нужна команда, чтобы закинуть на него ножки, притягивая так близко к себе, как только возможно. — М! Да… Еще… Она кусает его за плечо, но он совсем не чувствует боли, только толкается сильнее, она горячая и тесная, полностью принимает его. Он вжимает ее в кровать, чувствуя, что не выдержит слишком долго, и Блум протяжно стонет, никого не стесняясь. Вот зачем была печать. Она такая красивая. Волосы разметались по подушке, щеки горят от румянца, губы ярко-красного цвета, они съели с них весь блеск, пока целовались, она широко открывает рот и тяжело дышит, пытаясь не кричать, но каждый толчок заставляет ее содрогаться от восторга. Как же он ее хочет. — Блум, — он целует ее лицо, не пытаясь попадать в губы, он любит ее всю, каждый кусочек этой огненной феи, каждый язычок пламени у нее в волосах. Он хочет, чтобы она знала. — Люблю тебя. Сладкая. — Скай… Да... — она притягивает его за шею к себе, пытаясь быть еще ближе. — Еще… Я скоро… Ах! Она подходит к краю, когда он толкается особенно глубоко, и широко распахивает глаза, но протяжный безумный стон он успевает поймать губами, заглушая, оставляя его для себя. Он кончает следом, больше не сдерживаясь, и делает еще несколько толчков, прежде чем придавить ее своим весом, вжимая в кровать. Какая же она восхитительная. Даже лучше, чем он себе представлял. Он тяжело дышит, все еще нависая над ней так близко, что может не напрягаясь поцеловать кончик носа, и Блум гладит его по щеке. — М-м, — она расслабленно откидывается на спину, закидывая руки за голову, а затем лениво целует его. Внутри она еще немного сжимается. — Есть еще что-нибудь, что ты хочешь, или мне снова надеть ту штуку для чтения мыслей? Она смеется, растянувшись под ним, и он выходит, чтобы принять другую позу. — Есть.