Как зимняя гроза

— Морьо, брат, спасай! — Куруфинвэ, всклокоченный и растрепанный, на ходу пытающийся сменить рабочую тунику и кузнечный кожаный фартук на какую-то красно-золотую парадную тряпку поприличнее, влетает в Сумеречную Залу обители Первого Дома, едва не обгоняя ветер. — Это ужасно, это катастрофа! Нехарактерно смугловатый (чуть в красноватый оттенок) нолдо поднимает от разложенных на мраморной столешнице торговых журналов скептичный взгляд, смеривает им младшего брата и вздыхает. — Замри. Курво привычно останавливается. В самом дальнем детстве, прежде чем отец обратил свое внимание основательно на своего пятого сына, маленькую копию, с ним возился именно Морьо, так что слушаться коротких мягких команд привычка осталась. — Выдохни. Атаринкэ выдыхает — медленно и ровно. Вдыхает. Снова выдыхает… и успокаивается, расслабляется, опуская руки. Собирается морально, сосредотачиваясь. Невнятная суетливость движений пропадает. — Теперь переоденься, — внимательно велит ему четвертый и, когда парадная ало-золотая туника оказывается аккуратно натянута поверх новой рубахи вместо рабочих и фартука, брошенных на низкую кушетку между книжными шкафами, завершает. — Договаривай. Взгляд у Куруфина тут же становится прямым и живым, чуть жалобным. — Меня Атар тащит на какой-то прием! И Ильми тоже! Матушка так же с нами… Нэльо на Таникветиль, Кано в Садах… Тьелко… — Можешь не говорить, знаю. После охот он долго отсыпается и отдыхает. Трогать его — себе дороже. А сейчас и вовсе… — А Амбарусса — совсем мальчишки еще! Как им хоть что-то доверить столь ответственное?! — Курво всплескивает руками и принимается нервно ходить вдоль кушетки. — Я мог бы попросить тетушку Финдис… но она и тетушка Иримэ тоже заняты… Морьо смотрит на брата внимательно, сложив на груди руки, и, варианте на четвертом, кого еще мог попросить бы тот, чтобы не утруждать его, прерывает: — Ты хочешь, чтобы я присмотрел за Тьелпэ. Это даже не звучит как вопрос. Куруфинвэ вмиг вспыхивает, как начищенный щиток. Сияет, счастливый, едва не хвостом виляет (отсутствующим, но порой почти зримым): — Да! Ты согласен? Спасибо! Морьо, ты просто чудо, йондо будет тебя ждать в нашей кузне! Он выметается из Залы быстрее, чем немного ошарашенный средний сын Феанаро приходит в себя и роняет голову в ладони, опираясь на золотистый мрамор локтями. — Хитрюга! Интриган поганый! Да чтоб тебе Мятежный приснился! — ругается он сдавленно, то ли смеясь, то ли пытаясь сам дышать и не рычать, утихомиривая гнев. Ну конечно, никого не собирался больше спрашивать Курво. И конечно, не сомневался, что легко обведет прямолинейного мрачного брата вокруг пальца. Теперь и не пойти никак нельзя — вроде будто и действительно согласился. Да и с племянником давно не виделся. Но осадок дурацкий от этой несложной манипуляции остается. Морьо вздыхает, поднимается с кресла. Подбирает со стола пару вечных карандашей, вкалывает в аккуратную, но очень простую прическу крестом, подцепляя мелкие косы. Берет подмышку потрепанный личный альбом. Бросив взгляд на кушетку, снова тяжело вздыхает и обходит стол — оставлять за собой и братьями беспорядок, чтобы девы чистоты еще потом собирали их тряпье по всему дому, он не приучен, да и кожаный кузнечный фартук нужно на место вернуть, раз уж этот горох племяшистый ждет там же. Сложенную тунику он тоже забирает с собой. Идти приходится через половину обители, по арочным переходам, через сад — и это еще короткий путь. Сияние Лаурелин только разгорается, входит в силу. Морьо морщится и заслоняет глаза рукой, бросая недовольный взгляд на Древа, высящиеся над землями Альмарэна. Он не любит яркого света. И тепло тоже. Перед кузней брата он замирает. Чуть дальше, выше по течению искусственно пущенного рядом широкого ручья, стоит кузница побольше, откуда слышна задорная звонкая ругань, смех, разномастный звон молотов и гудение. Это отцовская. С ним работают сыновья младших родов нолдор, отданные ему в обучение, так что работа кипит в любое время, есть там сам Феанаро или нет. Тонкий, тихий перестук молоточка изнутри братовой кузницы кажется несмелым еще. Единственный, кому можно там находиться — сын Куруфинвэ и его же ученик — явно тренируется контролировать силу удара. Что-то падает, знакомый высокий еще подростковый голос сдержанно ойкает и неумело, без привычки, выдает надрывное до слез: — Да чтоб тебя Око Моргота на миски переплавил! Тупая железяка! — Тьелпэ, язык! — окрикивает почти непроизвольно, строго племянника Карнистир, усаживаясь на каменную лавку в тени под заплетенным плющем и хмелем по бокам навесом. Усмехается, откладывая в сторону и свои вещи, и Атаринкэ. Закрывает глаза, вслушиваясь. Пять… четыре… Тьелпэ быстро ходит по кузне, плещет вода, падает что-то с тихим бряком. Три… Перестуком звучат подбитые каблуки сапожек, легкое позвякивание колокольчиков — надо же. Подаренные носит. Два… Откидывается со скрежетом и стуком тяжелый засов с двери, створка распахивается и хлопает снова об косяк. Тьелпэ явно замирает на ступеньках, озираясь растерянно — неужели послышалось?.. Один… — Дядя Морьо! Нолдорский мальчишка — невысокий еще совсем, большеглазый, с коротко стриженными пока волосами — едва по плечи, — падает животом к нему на колени радостно, переворачивается на спину и тянется обнять. — Дядя Морьо, ты все-таки пришел! Сильные для его лет руки цепляются за шею и плечи, юный эльф в одной рубахе да рабочих штанах, изъеденных местами травилкой, болтает ногами. Карнистир фырчит, обнимает в ответ — аккуратно, бережно, — но ворчит хрипло вполголоса: — Не то чтобы твой папенька оставил мне хоть какой-то выбор. — Ну не скажи, — успокаиваясь, рассудительно говорит Келебримбор. — Если ты чего-то действительно не хочешь делать — ты этого не делаешь. Дедушка говорит, что ты упертый как Вала Тулкас! На упоминание отца Темный невольно морщится. Тьелпэ тут же виновато бодает его лбом в плечо. — Прости. Никак не могу понять, почему ты так… не получается. — Все хорошо, горошинка, — криво усмехается Морьо, хлопая ладонью по спине. — Ничего же страшного. Ничего страшного… конечно. Тьелпэ не помнит и не знает. Не знает, как жестко порой измозоленная рука может хлестнуть по поставленному предплечью. Не помнит, как при нем, еще совсем крошечном, и его матери, напуганных и плачущих, Феанаро едва не до треска излома выкручивал длинное ухо своего четвертого сына, шипящим глухим шепотом называя его «пустопородным выродком» — за дошедшую до грубости на пятое повторение просьбу на семейном ужине не ругаться и не говорить громко рядом со спящим малышом. Курво тогда сам едва не встрял, но Морьо успел запретить. Ему-то не впервой. Да и почти не больно. Все не плашмя мечом по заду, как в детстве. Тьелпэ не помнит украдкой темнеющих от медленного искажения звездных глаз деда. И пусть тот ничего общего с Мелькором не имеет, но… Морьо встряхивает головой. — Ты закончил свои задания на сегодня? — строго спрашивает он, сдвигая сурово брови. Тьелпэ торопливо кивает… слишком торопливо, и такой же кристалльно честный щенячий взгляд средний феанарион видел буквально половину клепсидры назад. — Вижу, врешь. Много еще? — Не очень, — куксится юноша, устраиваясь на чужих коленках поудобнее и болтая ногами. — Но все ерунда. Просто вмятины выправить. И пробную отливку сделать по новой форме. Вскинувшись, он с радостной надеждой смотрит в карие глаза: — Может, ты хоть со мной посидишь? Старший отворачивается чуть в сторону. Отводит взгляд, сглатывая горькую слюну… и вдруг говорит рвано, решительно, словно его не в кузницу, а на смертный бой позвали: — А и посижу. Не может он отказать единственному племяннику. Ничего. Потерпит как-нибудь, а если уж хроа дурацкое все же подведет… выйти успеет, до воды недалеко. — Пойдем. Тьелпэ подскакивает на ноги, подбегает к двери, взлетая по ступенькам, тут же замирает, гордо вскидывая голову и расправляя плечи — еще довольно узкие, но начинающие раздаваться вширь. Видимо, меха и третий молот ему отец с дедом все же уже начали доверять. — Я выражаю почтение столь высокому гостю, князь Морифинвэ! Добро пожаловать! Дверь кузницы распахивается, из нее дышит невыносимым жаром — и Морьо отшатывается на мгновение. Но хмурится, удобнее подхватывая свой альбом и рабочую одежду Атаринкэ, и делает шаг под невысокий каменный свод. Тьелпэ уже набрасывает фартук, оборачивается, педантично замечает: — Папин крючок левее. Подписано же. Карантир хмыкает, но перевешивает на соседний крючок фартук Курво. Он подписей не видит — взгляд плывет. Рубашку сложенную кладет на лавку. Сам садится рядом, глубоко и размеренно дыша. — Работай, горох. Чем быстрее справишься… «…тем легче мне будет восстанавливаться» — очень хочется сказать ему, но он сам себя затыкает и договаривает тем же спокойным тоном: — …тем быстрее пойдем прогуляться. Может, если захочешь, захвачу тебя с собой на тренировку. — Хочу, конечно! А ты сам… — Ну, хватанул. Со мной тебе пока танцевать нельзя. Ни с клинками, ни с копьем. Хотя, могу врукопашную кое-чему поучить. — Конечно! — горячо кивает Тьелпэ и наконец-то принимается за работу. Раздувает угли, ставит в печь плавильный ковш, подготавливает форму, раскладывая ее гипсовые «кирпичи» ровным рядом и стягивая так, чтобы не осталось щелей. Карантир закрывает глаза. Ему становится не очень-то хорошо примерно еще через пол-клепсидры. Еще через четверть, под мерный стук правильного молоточка, начинающий болезненно уже отдаваться в голове гулом и грохотом, от которого к горлу ком подкатывает, старшему нолдо становится совсем плохо. Он поднимается, шатаясь, сипит: — Я сейчас вернусь, горох, — и, кое-как добравшись до порога, вываливается на улицу, закрыв за собой вход в кузню. На нижней ступеньке переводит дух хоть немного. Целеустремленно дотаскивает себя до ручья, опускает в него ладони, плещет водой в лицо. Шорох воды и прохлада утихомиривают понемногу дурноту. В феаноровой кузнице перерыв, почти тихо, и это спасает. Тьелпэ садится рядом, звенит обеспокоенным колокольчиком: — Дядя Морьо? Ты в порядке? — Да! — огрызается резко старший и тут же выдыхает тихо. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. В тоне его становится куда больше вины и дурацкой печальной усмешки. — Прости, малыш. Не гожусь я не то что работать в кузнице… даже просто посидеть долго. Правильно говорил твой дедушка, неправильный я какой-то нолдо, бумажки только и годный перебирать да на плацу выплясывать. — Неправда! — горячо вскидывается юноша. — У тебя наброски очень хорошие! Папа приносил однажды, и даже дедушка очень хвалил!.. — Пока не узнал, что это мои, верно? Тьелпэ сникает. Морьо хмыкает тихо. Ну кто бы сомневался. Истинный сын Феанаро не должен быть слабым. А слабый и бесполезный — лезть туда, где ему не место. Раз придуривался в детстве с кузницей, падал в обморок, только зайдя — то и в построение лезть нельзя, нечего даже пытаться. — Бабушка однажды сказала, что не всякий камень годится для скульптуры, но хороший мастер всякому может найти применение в своей мастерской, — тихо, но упрямо говорит маленький нолдо. — Дедушка просто… — …Не знает, чем может быть полезна хрупкая пустая галька, — смеется хрипло и остро, ядовито как-то старший, смолкает и роняет уже мягко. — Тебе вроде немного оставалось. Я подожду на лавке, снаружи, и пойдем погуляем. Беги давай, нехорошо оставлять дела незавершенными. — Хорошо… Тьелперинквар нехотя плетется обратно в кузницу, не прикрывая дверь за спиной. Чуть больше придя в себя, средний сын Феанаро поднимается на ноги, дотаскивает ослабшее и гудящее тело до лавки и бросает его там, закрывая глаза. Вроде как, почти отходит — и даже не в Чертоги Мандоса. Проходит еще четверть клепсидры или около того, прежде чем Тьелпэ снова затихает, возится, переодеваясь и омывая руки. Выходит, закрывает дверь, наконец, сбегает по ступенькам. Бухает на колени дяди оставшийся на лавке в кузнице альбом. — А ты забыл! — смеется чуть напряженно. Морьо хмыкает, приоткрывая глаз, подхватывает подмышку свои бумаги, поднимается… и нежданно развернувшись, чуть приседая, цепляет под ноги племянника, буквально усаживая его на локоть, и поднимает. Подкидывает, серьезно хмурясь, пока тот взвизгивает и смеется, цепляясь руками за шею, и говорит грозным низким голосом: — Все. Краду тебя гулять и на тренировку, горошинка. — Ура! Дядя Морьо крадет плясать! — дурачится юноша, смеясь, и сердце старшего окончательно тает. С руки он так племянника и не спускает, разворачивая шаги к галереям, ведущим во внутренние дворы обители. Тьелперинквар болтает ногами и расспрашивает его по дороге обо всем подряд. О книгах, о новых договорах, не было ли чего интересного в поставках от других эльдарских племен… или гостей… Морьо отвечает не слишком распространенно, но с удовольствием, чувствуя чужое тепло, прижимающееся к плечу, и невольно чуть криво усмехаясь. — Дядя, слушай, — вдруг замолкает на миг и роняет это непосредственное создание. — А почему тебя называют «непарным феанорингом»? Морьо холодеет. «Непарным», «лишним» его называть начали давно. Обычно эти эпитеты нелестные шли вместе. Но после того, как он особо ретивых насмешников самолично швырнул в стену, на миг, кажется, показавшись хоть в чем-то достойным своего отца, заткнулись. Откуда ж Тьелпэ успел услышать? Или снова?.. — Да все просто, — чуть онемевшими губами он выговаривает слова почти без следа смятения, даже сумев растянуть их в усмешку. — Ребят же как запомнили — старшие это Нэльо и Кано. Их часто вдвоем можно было видеть, до раздора домов и того, как Нэльо позвали в стражу. Амбарусса — сам понимаешь, они близнецы, всегда парой идут. Даже к деве к одной умудрились в детстве с предложением подойти, еще и одновременно. Ох и неловко было, ну да гороховые совсем, кто ж с детей спрашивает. Отец твой до того, как Тьелко в охотники Оромэ посвятили, с ним постоянно крутился. Сам еще подросток, а из кузни улизнуть мог только на конюшню или псарню. А я… — А ты самый мудрый, — хихикает Тьелпэ. — Ты считать учился и хозяйствовать. «Да нет же!» — Морьо закричать хочется. Как объяснить, что его одиночество, увлеченность эта торговлей, тренировки чуть ли не от одной Смены свечения до другой — лишь дурацкая попытка хоть как-то свою бесполезность уравновесить, хоть что-то для семьи и Дома сделать… хоть как-то запомниться. Братья достойнее. Дипломат, величайший певец, прекраснейший из Свиты Оромэ, самый искусный кузнец их поколения, близнецы-искорки… сам Тьелпэ — тоже яркая звездочка в созвездии этом. Как объяснить, что его судьба «лишнего» — прикрывать их от бед, принимая на себя удары судьбы и тяжелую отцовскую длань… и не испугать ребенка этой горькой правдой? Пока он заблуждается, пока слушает деда меньше, чем собственное глупое сердечко, у Морьо есть иллюзия его дружбы. Есть иллюзия нужности. — Да, я самый мудрый, — смеется он, отмахиваясь от дурных мыслей. — Вот твоим отцу и деду покровительствует Вала Аулэ, Нэльо — королевские супруги, Кано в Садах Лориэна почти поселился, Амбарусса в последнее время очень уж яро собирают оленьи фигурки, никак Танцовщица их повстречала где, с Тьелко и вовсе все ясно… а я, видимо, решил, что однажды уйду от вас к Мандосу и Вайрэ под крыло, как твоя прабабка. Буду сидеть глупой совой, все знать и считать, сколько лет прошло от сотворения мира. — Не пугай так. К Мандосу он уйдет! — маленький крепкий кулак с силой стучит по надплечью, Тьелпэ снова хмурится, тревожно как-то, неспокойно. Да и сам Морьо чувствует, как странно что-то на эту мысль отдается под ребрами натяжением, словно нитку сквозь сердце протащило дрожащую. — Не уйду, не уйду. Но должен же я хоть чем-то имя сына Феанаро оправдывать, — улыбается он успокаивающе, ставя племянника на пол и ероша еще не успевшие отрасти жестковатые (как у отца его) волосы и разворачивается к двору и Тьелпэ спиной, разводя руками (вернее, отводя свободную руку). — А ни таланта, ни заметности… даже красотой обделен. Ладно, пойдем- ка переоде… — Неправда, — говорит из-за его спины тихо и упрямо мальчишка. — М? — Я говорю — неправда, дядя Морьо. Не знаю пока точно, но чувствую — талант у тебя точно есть. Точно. И вообще-то… Морифинвэ сжимает ручку двери. «Нет-нет-нет, лучше молчи, недоразумение гороховое, не знаешь ты ничего еще!..» — …вообще-то, ты красивый. От неожиданного комплимента четвертый феанарион аж кашлять начинает и смеется сквозь кашель. — Ну, скажешь тоже, — выговаривает он, — Я же хмурый вон какой, еще и огрызаюсь постоянно, совсем дурной. Какая дева вообще бы подумала со мной жизнь связать? Даже ненадолго, не по любви — так хоть по приязни? — Красивый, — упрямо повторяет Тьелпэ, и улыбается снова. — Как грозовое небо на исходе сезона холодных ветров. Морьо замолкает озадаченно. Вздыхает. — Будь по-твоему, горошинка. Кто я, чтобы с тобой спорить. — Вот и правильно! — Тьелпэринквар шагает в залу, где хранятся одежды для тренировок, высоко задрав подбородок. Морьо задумчиво смотрит на небо, прикрывая лицо ладонью от свечения Лаурелин. Получается, кому-то и кроме него это небо больше хмурым и седым, темным, расцвеченным вспышками молний, может нравиться?.. Он шагает следом за племянником.