псалом тридцать седьмой

Смерть дышит Балдуину в спину с самого рождения. Расцветая дымчатыми узорами на расшитой серебром шали кормилицы, она протягивает к нему свои когти - яд он впитывает с грудным молоком. Но пока об этом еще никто не знает, как не знает и о багровых пятнах на спине у женщины. Сейчас для всех она уважаемая дама, получающая жалованье за заботу о венценосном младенце. Через год - нечистая старуха с багровыми рытвинами на лбу, которую не пускают в храм. Все в мире происходит слишком быстро. Это ощущается еще четче, когда твоя жизнь измеряется часами и минутами, проведенными в душном, сухом, пышущем благовониями гробу. Деревянный ящик, расписанный золотом, можно назвать царскими покоями, но факт остается фактом: владения покойника именно что гроб. Там время стоит на месте. Там не проливается бесконечно кровь, не слышен звон стали и ржание лошадей. Только изредка просачиваются фигуры снаружи, чтобы шепнуть государю очередную новость: Готфрид скончался, Ги де Лузиньян в очередной раз нарушил приказ государя, Рено позволил себе лишнего. Какая пошлость и бессмыслица: король, отчаянно цепляющийся за свою жизнь, трусливо помышляет о смерти каждый божий день. Он смотрится в зеркало и видит мертвеца. Полуослепший полуглухой череп, кое-как облепленный бугрящейся кожей, с запавшими щеками и вывороченными веками. Лазарь что ни на есть. Ждет своего воскрешения. Дядя говорит, что отдал бы ему все королевство в виде крещенского подарка. Он смеется заливисто и громко. Отец, смущенно полуулыбаясь, кивает. Дядя гибнет скоро, то ли отравленный, то ли зараженный неверными. Это происходит едва ли спустя два года после рождения принца. Следом отдает душу Богу сам Амальрик, за ним - регент. Все, к кому прикасается маленький Балдуин, обречены на страдания: он благоухающая свежая роза с самыми острыми шипами на свете. «Он красивее ангела!»- лопочет Сибилла, крохотными пальчиками стискивая шелковую подкладку у края его колыбели. Нельзя так говорить, конечно - но кто ей станет перечить? Балдуин ведь правда прекрасен. Золотистые завитки у лица, прелестнейшие глазки, длинные ресницы треугольничками, кожа - нежная и белая. Красота требует жертв и не длится долго. Сурьмяной порошок втирают маленькому принцу в онемевшие стопы. Он молчит. По крайней мере, его больше не воротит от этого мерзкого запаха как раньше. Он не реагирует на прикосновения уже давно, а после внезапной пропажи сенешаля Де Планси едва не сходит с ума. Наследнику престола тринадцать теперь, а он заикается, оглядывается да по углам тени выискивает. Под подушками - трофейный сарацинский кинжал. Он великолепен. Такие клинки разве что изо льда горного отливать. Даже стыдно как-то прятать это произведение искусства - пусть и богопротивное. А раны все гноятся и зарубцовываются. Юноша изнывает от жара, обливается потом, ему холодно и бесконечно хочется кричать, молиться или бранить кого-то, кого угодно, лишь бы унять зуд. И среди всей этой жестокой боли, сверлящей в сердце самым жестоким штопором, он ловит себя на последовательной мысли. «А вдруг они правы и Бог не хочет, чтобы Иерусалим стоял за нами? Вдруг Бог не хочет меня?»- спрашивает один раз Балдуин своего наставника, и тот глядит на него своими нечитаемо стеклянными глазами молча, с застывшей маской жалости на лице. Тиберий не отвечает, конечно, хотя может сказать что-то про неисповедимость путей господних. Но он прекрасно понимает, что за последние несколько лет молодого короля достаточно накормили такими фразами. Когда Тиберий учил своего воспитанника играть в шахматы, тому исполнилось, кажется, шесть или семь. Проказа еще не проявила в нем свою силу, не испортила благородных черт и гибкости тела. Как ни старался маршал привить мальчику любовь к игре, как ни увлекал рассказами о далекой Индии, слонах и местных традициях, Балдуину было гораздо интереснее среди сверстников. Тогда полководец предложил принцу играть по одной партии в день, хотя бы ради развития стратегических навыков. Наследник согласился и в той же игре одержал первую победу. Фигуры противника странным образом начинали исчезать если он вдруг отвлекался и даже не появлялись около доски - чудо. Тиберий отчетливо слышал стук деревянных фигурок друг об друга когда Балдуин победно оббежал стол вприпрыжку и отправился в соседнюю башню замка, придерживая перед белого платья. «Забрал рыцаря, ладью, четыре пешки…далеко пойдет,»-усмехнулся рыцарь, но в следующий раз упрекнул принца за откровенное жульничество. Теперь, вспоминая эти шалости, Тиберий наблюдал за своим королем с тоской. Уже больше года как он не мог взять верх ни в одной партии - Балдуин запомнил все варианты его ходов. Справедливости ради, не только потому, что он особенно мыслит - просто развлекаться никак иначе кроме как упражняя ум или душу он уже не мог. Никаких тебе конных и уж тем более пеших прогулок, что уж говорить о тренировках с мечом. Даже на девушек красивых не поглядеть - он бы не позволил себе такое времяпрепровождение даже будь его зрение соколиным. Хотя иногда желание просто увидеть что-то такое доступное всем остальным превышало благочестивость и смирение. -А вот каково оно - целовать женщину?- внезапно подал голос король. Тогда ему уже исполнилось двадцать, и серебро уже скрыло царскую личину от простых смертных. -Ваше Высочество…-протянул воин, нахмурившись. -Ну?-склонил голову набок, разглядывая лицо Тиберия, искаженное суровыми морщинами поверх сведенных бровей. -Смотря какую и когда. Балдуин цыкнул, откинувшись в кресле. -Какой ты противный иногда бываешь. Расскажи, что тебе, жалко? Тиберий рассказывает что вспоминает, без особого фанатизма, избегая деталей. Король уже давно не так невинен каким был, на его руках кровь сотен и тысяч, но пусть лучше он будет повинен в смертях еретиков и арабов, чем в прелюбодеянии. Он говорит, а сам посматривает на прокаженного; тот сидит как обычно ссутулившись - в последние пару лет Балдуин совсем плохо дышит, а так набирать воздух в легкие проще. Левая пебинтованная культя недвижно водружена на колено, а между средним и большим пальцами правой ладони держит белую королеву. Рассматривает, будто и не слушает вовсе, разве что повернулся почти боком - слышащим ухом. -Звучит не так уж и весело,- выдыхает монарх, опуская фигуру обратно на поверхность доски. Маршалл кивает, поджимая губы. -Что правда то правда. *** Город еще цветет и пахнет, но уже давно гниет. Гниет с головы, гниет с короля, заживо. Это бесщадная судьба - когда ты зачахаешь медленно, ожидая последнего в каждую секунду, а сердце, мышцы и суставы скованы жесткими львиными лапами. Лепра - она как кандалы, которые не торопятся резать тебе кожу до мяса и жил, а просто выжимают все соки, пока ты самостоятельно не прекратишь бороться. С каждым годом государь медленно покрывается ледяной коркой, а под нею высыхает как мумия. В те ночи что он не мучается от болей, к нему приходят сновидения. Иногда это расплывчатые сцены баталий. Расплескивающаяся в солнечном гало чернеющая кровь. Бликами идущее железо, гул и вой. Тогда он еще чувствовал себя живым. Тогда он был почти что счастлив. Балдуин мог во всякий час потребовать Асида из конюшни и выехать за ворота, и скакать, скакать, скакать далеко, пока не покажутся башни ближайшей крепости. Даже если в одиночку его не отпустят, кто запретит? Не разболтают же верные слуги о ребячествах своего господина. Он ведь еще юн. Он ощущает тепло солнца, острые порывы ветра и дрожь земли под ногами. Король уверен: в раю они все снова будут детьми. Чувственными и жизнерадостно-слезливыми. Немножко наглыми и драчливыми, но непременно счастливыми. Когда-то этот мужчина, сощурившись глядящий на него исподлобья с жалостью и негодованием, был ребенком. Его тоже учили читать и писать, он тоже наизусть знает священное писание - только другое, свое. Несправедливое. Наступит ли когда-нибудь в Иерусалиме мирный день? Допустит ли Салах-ад-Дин такое? Точно не в ближайшее время. Ведь барон Ибелина отказался от, пожалуй, самого сладкого искушения в мире, уступив его Ги. Будь Балдуин хоть немного поздоровее, останься у него силы злиться, будь он кем-то другим, он бы швырнул шахматную доску острым уголком рыцарю прямо промеж глаз. Но он не капризный мальчишка и никогда таким не был. Он монарх, помазанник божий, и он будет терпеть. Просто он смертельно устал, и готов бы забыться вечным сном, но он не может бросить сестру просто так, он столько еще не сделал, город едва ли выстоит неделю с его ухода- Может, есть еще шанс договориться? Может, если он будет молиться усерднее, Господь смилуется и даст ему прожить еще немного, чтобы племянник подрос и окреп? Дадут ли небеса еще одному мальчику столько воли, сколько дали ему…и не проклянут ли еще раз? А что если наследник умрет еще раньше, не увидев белого света толком? Он слишком часто посещает покои дяди. Но ему так одиноко - им обоим. Принцесса все время проводит где угодно, но не с братом. Ее сын не встречается со сверстниками толком - горький опыт научил. Разве будет в их встречах какой-то вред, особенно если хворь принесли королю ангелы? Пусть малыш развлекается, в конце-концов. Он ведь усердно занят учениями во все прочее время. Так ведь? Когда они встретятся у райских ворот снова, Балдуин возжелает всей душой провалиться в пучину ада просто чтобы забыть это светлое личико. Но пока это еще впереди.