Компромисс

      После тысячелетней кровавой войны пустыня заметно притихшая и непривычно спокойная. Белые пески простираются бесконечно вдаль неровной волнистой кромкой, напоминая обманчиво безмятежное море. Ичиго тяжело садится, выпрямляя спину и чувствуя, как покалывают затекшие мышцы. Руки расслабленно опускаются на острые колени скрещенных ног. Ровный свет вечной луны ложится на бледную кожу лица и шеи, очерчивает высокие скулы, ровный нос, сжатые в полоску губы, путается в беспорядке огненно-рыжих волос. Песок надоедливо прилипает к обуви и черным хакама, касается пальцев при малейшем дуновении беспокойного ветра.       Ичиго глубоко вдыхает густой, прохладный, ничем не пахнущий воздух и на выдохе прикрывает веки, погружаясь в бархатистую темноту и невольно вслушиваясь в окружающие его звуки. Духовное оружие, прикрытое его собственной тенью, лежит совсем рядом, почти касаясь бедра. Куросаки в очередной раз подавляет в себе порыв схватить его и ринуться туда, где ощущаются отголоски боя. Гриммджо, как всегда, бездельничает и развлекается, пока реставрация разрушенного Лас Ночес идет полным ходом без его участия. А самому Ичиго необходимо расслабиться и навести порядок в лихорадочно мечущихся мыслях, чтобы подготовиться к гражданской жизни, стабильной, спокойной и безопасной. На последнем слове нервный вздох безотчетно срывается с губ. Невозможно отрицать, что в смертоносном бою он чувствует себя более комфортно, чем в своей повседневной человеческой жизни. И это осознание давно уже перестало его пугать. Некоторые факты о себе остается только принять как данность.       Ичиго не любит пустыню. Все, что она приносит ему — апатичное равнодушие, иногда сменяющееся тяжелыми неприятными воспоминаниями о вызволении из плена Орихиме и войне с Айзеном. Его продолжительное нахождение здесь можно назвать добровольно-вынужденным. Прежде, чем он сможет вернуться в мир живых, Урахаре необходимо найти способ сдерживать его неконтролируемую силу, чтобы она не вредила жителям Каракуры. Смыслу его присутствию придает веса еще и то, что в Уэко Мундо вовсю орудует научно-исследовательский отряд синигами, что не нравится некоторым жителям Лас Ночес и создает ощутимое напряжение, делая мир между расами еще более шатким. Ичиго чувствует удовлетворение от собственной полезности, растягивающееся внутри тонкой пленкой: при необходимости он сможет предотвращать и разрешать конфликты, ограждая обе стороны от необдуманных решений.       Отдаленный всплеск удушливой всепоглощающей рейацу нещадно выбивает его из равновесия, которое едва удалось обрести. Куросаки хмурит брови и приоткрывает глаза, рассматривая поблескивающие песчинки перед собой. Похоже, Джаггерджак разошелся не на шутку. Временный синигами смиренно впускает в душу легкое возмущение и досаду, позволяя им пустить корни. Почему Гриммджо предпочел ему каких-то безликих Пустых со смехотворно недостойным уровнем интеллекта и рейацу? Суровый взгляд карих глаз смягчается, наполняясь безмолвной грустью, отголосок которой тягучим осадком ложится в груди. Мысли в очередной раз возвращаются к неугомонному арранкару, и удерживать их стало уже бессмысленно: неоправданная трата моральных сил, которых и так осталось немного. Разумом и телом Ичиго отчаянно тянется туда, где, как ему кажется, он будет на своем месте. Здесь не нужно оправдываться, подстраиваться под чужие идеалы и чувствительные ожидания, сдерживать своего внутреннего демона, боясь неосознанно навредить, сходить с ума от беспокойства при надвигающейся опасности, ставя защиту близких своей наивысшей целью. Страх перед беспомощностью других — единственная причина, почему Ичиго до сих пор не завел отношения, как у всех нормальных людей. Ичиго устал спасать. В смесь противоречивых чувств незаметно добавляется обреченность, немного смягчая насыщенную горечь.       Если мыслить более прагматично, то Гриммджо в его жизни было не так уж и много за все это время. В противовес этому выступает важность тех моментов, когда они были вместе. Первая встреча в Каракуре и неравный бой, который память слишком часто и услужливо вытягивает из закоулков мозга, указывая на неоспоримую важность для Ичиго; воскрешение после убийства Улькиоррой — Куросаки не раз ловил себя на мысли, что его сохраненная жизнь, впоследствии обретенная и такая необходимая ему сила, победы над могущественными врагами — исключительная заслуга Гриммджо; и, наконец, война с квинси, где они бились бок о бок так, что со стороны назвать их союз вынужденным было нельзя. Тот, кто не раз угрожал убить, показательно подкрепляя слова действиями, тогда прикрывал спину и позволял для себя делать то же. Фактически, они доверили свои жизни друг другу. Осознание того, что отстраненный и недоверчивый в своей привычной враждебности Гриммджо, решился на такой нехарактерный для него шаг, приподнимает уголки губ в теплой искренней улыбке, на мгновение приглушающей разъедающие нутро противоречия.       Все начиналось постепенно, нарастая, будто снежный ком. Сначала Ичиго ничего не замечал ввиду своего скудного опыта в подобных вещах. Однако развитие не заставило себя ждать. Пришлось отрицать, игнорировать, пытаться отвлечь внимание, лишь бы преодолеть то болезненное притяжение, нарастающее с каждым разом, когда с безмолвной ненавистью скрещивались острые взгляды и блестящие сталью клинки. Они полностью растворялись в бою, друг в друге, смешивая крупицы духовной энергии, въедаясь в сознания и мертвой хваткой вцепляясь в души, оставляя в них свой неисчезающий след — бессмертное напоминание. Ичиго давно принял себя и его в своих мыслях. Это далось ему нелегко, а признание теперь и вовсе кажется невыполнимой задачей. Совершенно не надежная интуиция, на которую он не привык полагаться, слабо шепчет о возможной взаимности, что побуждает рассмеяться — горько и отчаянно. Ощутимый вес невысказанного давит на плечи, терзает разум, не позволяя чувствовать себя свободно. Он понятия не имеет, что делать дальше, но отчетливо понимает, что нужно дождаться их следующей скорой встречи.       Пантера нещадно вонзается в костяную маску, дробя ее на множество осколков, которые начинают распадаться на светящиеся духовные частицы вместе с телом Пустого. Гриммджо лениво поводит плечом, со скучающим видом наблюдает за распадом и, не глядя, перехватывает хвост с костяными лезвиями, грозящийся растерзать уязвимо подставленную шею. Противники не достойны внимания. Он расправляется с ними быстро, даже не сбив дыхание. От последнего оставшегося, правда, он ожидал большего. Он прикрывает глаза, хмуря брови: пескиса не обнаруживает никого поблизости, кроме временного синигами. Скрипнув зубами, Джаггерджак убирает духовный меч в ножны, направив взгляд в нужном ему направлении. Что ж, не его вина, что все адьюкасы поблизости закончились, как и гиллианы, хотя бы не рассыпающиеся от одного давления его рейацу. Для Гриммджо не имеет значение, чем занят Куросаки и в каком он состоянии. Когда бывший Секста приходит к нему, тот обязательно должен дать бой. Отказы и отговорки не принимаются. Пожалуй, смерть — единственная уважительная причина.       Ичиго никогда не игнорирует своего особого противника. На первый взгляд, все те же взаимные провокации, язвительные комментарии, ядовитые слова, угрозы, непременно заканчивающиеся поединком, в котором они никогда не вредят друг другу серьезно несмотря на предшествующие бравады и выплескиваемую свирепость, которая способна стереть в пыль все, что их окружает, но только не самих противников. Однако Гриммджо слишком внимательный для того, чтобы не замечать некоторые перемены в Ичиго. Временный синигами во время боя старается избегать атак и все больше уходит в глухую оборону, хоть и создает видимость намерения на полном серьезе уничтожить арранкара. У Джаггерджака это вызывает лишь презрительную усмешку. Он все равно знает, как заставить его полноценно сражаться. Единственное, что иногда выбивает из колеи — это его эмоции. Продолжительные взгляды, полные тягостного уныния, сомнений и необъяснимой тревоги. Очевидно, что Куросаки ведет борьбу не столько с внешним противником, сколько с самим собой. Гриммджо это очень не нравится. Ему необходимо, чтобы все внимание Ичиго было сосредоточено исключительно на нем. И, если нужно, он готов забрать его силой. Но все манипуляции и провокации в данном случае не действуют. Даже попытка вывести на разговор остается бесполезной. Гриммджо бесит недосказанность между ними, нависшая бестолковым грузом. Он думает, что все поведение Ичиго продиктовано жалостью. Джаггерджак давно признал огромную силу Куросаки и принял тот факт, что ему не победить, однако не собирается оставлять его так просто. Он не привык отказываться от своих целей. Эволюционировать из адьюкаса в Васто Лорде уже получилось, а значит, он найдет способ и одолеть своего давнего соперника. Пусть не грубой силой, так хитростью. И он обязательно узнает причину его странного поведения, ведь любопытство само себя не удовлетворит.       Гриммджо неимоверно раздражает, что «рыжий кретин» достаточно самоуверен, чтобы позволять себе медитировать прямо посреди пустыни, где опасность в любой момент может выскочить из песка. Джаггерджаку даже немного жаль, что с ними нет Ннойторы. Он бы с удовольствием выхватил у Квинты Санта-Терезу и под щедро льющимися ругательствами ее хозяина запустил бы оружие точно в голову синигами. Просто, чтоб не повадно было. И чтобы не расслаблялся.       Гриммджо мягко, пружинисто, словно дикий зверь, приближается к нему сзади, огибает и останавливается, нетерпеливо и яростно заглядывая в лицо. Бить в спину — удел слабых. Он чуть наклоняется вперед, держа руки в карманах.       — Что-то ты задержался здесь, Куросаки, — вместо приветствия Гриммджо угрожающе скалится.       — Выгоняешь? — временный синигами приподнимает голову, и равнодушная ухмылка с оттенком горечи играет на губах. Гриммджо смотрит на него, как на неразумного.       — Я же вижу, что тебе здесь не нравится. Так почему не отсидишься в гадюшнике у синигами?       Ичиго скользит по нему взглядом снизу вверх, останавливаясь на лице и чувствуя, как в груди разливается привычное тепло, вновь наводняя голову болезненными мыслями. Еще его вновь начинает беспокоить напомнившая о себе пугающая проницательность Джаггерджака. Ичиго не знает, что ответить, поэтому просто пожимает плечами, потупив взгляд. Гриммджо хмурится, чуть наклонив голову вбок. Временный синигами не хочет довольствовать его пустыми оправданиями, ведь возможные конфликты между арранкарами и учеными — далеко не самая веская причина.       — Тяжело быть самым сильным, а, Куросаки? — вопрос явно риторический. — Даже в Готее тебя побаиваются. — Гриммджо тянет губы в беззлобной улыбке. Он обманчиво спокоен и расслаблен, во взгляде плещется легкий интерес. Больше их разговоров он любит только драки. — Что ты чувствуешь? — последние слова заставляют Ичиго удивленно встрепенуться.       — Да, ты прав, — он поднимается, вставая на расстоянии вытянутой руки от собеседника. — Мне все равно, что думают в Готее, — и это чистая правда, ведь в приоритете совершенно другие причины для волнений.       Джаггерджак окидывает его внимательным оценивающим взглядом перед тем, как нанести первый удар. Ичиго отражает его как по договоренности. Резкий лязг клинков прорезает воцарившуюся на мгновение тишину, уходя куда-то в бескрайнее черное небо. Песок под ними вздыбливается, потревоженные беловатые частицы хаотично летят в разные стороны, образуя углубления и насыпи. Давние противники вновь сходятся в смертоносном танце, позволяя себе отпустить на волю свои истинные желания. Сегодня Гриммджо увлекает ближний бой, и Куросаки безмолвно принимает его условия, полностью сосредоточившись на сражении и совершенно позабыв о контроле над эмоциями. Гриммджо специально выбрал эту тактику, чтобы быть с синигами в непосредственном контакте и следить за сменой его настроения, ничего не упуская. Ему интересно, как будет на этот раз, и изменится ли что-то. И то, что он видит, совершенно выводит его из себя. Снова эта непонятная печаль и отрешенность во взгляде, каждый ненавистный раз адресованная ему. В один момент Ичиго оказывается за его спиной и кладет ладонь на его плечо, чуть сжимая. Аррнкар не сомневается в прочности иерро, однако от подобного действия напрягается всем телом, наполняемый противоречивыми ощущениями. Долю секунды ничего не происходит, и он оборачивается, небрежно стряхивая чужую руку. Проскользнувшая, но ярко выраженная теплота во взгляде не укрывается от пристального внимания, и Гриммджо с запоздалой досадой понимает, как это на непозволительный миг словно выбило из-под него опору, заставив замереть и полностью открыться. Ичиго не воспользовался заминкой. Более того, он выглядит так, будто все эти стычки сейчас совершенно ни к чему. Бывший Секста чувствует, как внутри глухо клокочет злоба, норовя вырваться из клетки самоконтроля и обнажить звериные инстинкты, сделав его почти неуправляемым.       Гриммджо замахивается Пантерой и, когда противник ожидаемо парирует, перехватывает черное лезвие и незамедлительно выпускает серо, целясь в живот. Пантера вонзается в зыбкий песок, как и Зангецу, оставаясь чуть поодаль от своих владельцев. Джаггерджак опускается на землю, убирая руки в карманы и давая понять, что бой окончен. Вот так внезапно. Ничего не понимающий Ичиго становится напротив.       — Что за чертовщина с тобой происходит, Куросаки? — его голос похож на вибрирующий низкий рык, обманчиво безразличный и искренне презирающий. — Меня уже задолбала твоя таинственность и немногословность. Оставь это для человеческих девок. Они такое любят, — Ичиго, явно желающий возразить, просто открывает и закрывает рот, опустив взгляд, как-то неуверенно и стыдливо. Гриммджо отчетливо чувствует, как неспешно, но верно подливается масло в огонь его ярости. — Либо давай поговорим нормально, либо я выбью из тебя все дерьмо и мне плевать, что ты предпримешь.       Он несгибаем в своем непоколебимом намерении все выяснить, и впервые за долгое время Куросаки по-настоящему теряется. Подобное поведение нехарактерно для Гриммджо. С чего вдруг его начало беспокоить моральное состояние врага? Это явно противоречит его принципу «разнести на куски без лишних предисловий».       — Я не знаю, как объяснить тебе это, — слова вырываются прежде, чем Ичиго позволяет себе все обдумать. Рука чуть дергается в намерении ударить себя по лбу. Он наблюдает, как Джаггерджак в изумлении приподнимает брови.       — Ты издеваешься, Куросаки? — он хрипло усмехается, снисходительно качая головой. — А мне-то чё делать? Влезть в твои мозги и объяснить вместо тебя?       — Я стараюсь избегать боев, потому что хочу привыкнуть к спокойной жизни, и мне скоро возвращаться в Каракуру и… — оправдания в виде невнятного лепета сбивчиво срываются с губ, прерванные стремительным приближением Гриммджо. Чужое горячее дыхание опаляет лицо, заставляя путаться и без того хаотичные мысли. Арранкар бесцеремонно хватает его за грудки, притягивает к себе и опасно щурится, разрывая пристальным взглядом кожу лица.       — Херню-то не говори, Куросаки, — из его груди вырывается утробный рык, находя отклик в теле синигами в виде колкого холодка, пробежавшегося вдоль позвоночника. — Ты сам не веришь в эту чушь. С чего вдруг должен верить я? — Гриммджо легонько отталкивает его от себя и нехотя отступает на шаг. Ичиго едва удерживает равновесие, чувствуя, как ноги на мгновение становятся ватными. Бывший Секста не сдерживает злорадной ухмылки, не без удовольствия отметив, какой эффект произвел.       — Извини, Гриммджо…       Арранкар безотчетно дергается, замерев хмурой фигурой, буквально ненавидящей все живое. Сколько раз ему уже доводилось это слышать?       — Оставь эти ебучие сантименты для своих друзей, — его голос до невозможности низкий и подрагивает от плохо сдерживаемой ярости. Под ночным небесным куполом Ичиго кажется, что его глаза еще больше темнеют. Тени лениво перекатываются по белизне осколка маски, когда его тонкие губы шевелятся при разговоре.       — Давай… поговорим, когда придет время, — слова выплевываются резко и нехотя, словно даются ему с большим трудом, и словно он боится передумать, поменять нежеланное решение на то, которое ему гораздо ближе.       — Ну уж нет, И-чи-го. Так просто ты от меня не отделаешься, — выражение его лица становится совсем хищным, звериным. Куросаки смотрит на Гриммджо с мрачным предвкушением, будоражащим все внутри. — Я хочу разобраться с этим сейчас, чтобы впредь твои сопли больше не портили наши поединки.       — И что ты предлагаешь? — неподдельный интерес проскальзывает в уверенном голосе. Какие бы изощренные методы не выбрал Джаггерджак, он все примет. В конце концов, имея такую силу, он все выдержит, и бояться тут совершенно нечего.       — Смену обстановки, — неожиданно выдает Гриммджо. — Последние дни выдались особенно паршивыми. Мне нужно расслабиться, — он с холодной заинтересованностью оглядывает высокую и складную фигуру своего оппонента, задерживаясь на по-детски недоуменном лице. — Да и тебе тоже… — задумчиво заключает он.       — И куда мы пойдем?       — В мои покои. Будем пить и снимать напряжение, — многозначительно тянет арранкар, довольно прищурившись. От этих слов и взгляда Куросаки чувствует, как внутри все замирает, а собственное дыхание замедляется. Он ведь не ослышался?       — А… разве они не разрушены? — он озадаченно запускает пальцы в рыжую шевелюру, пытаясь скрыть нервозность и перевести тему.       — Неа. Сраные квинси не успели до них добраться.       Несмотря на упадок, Лас Ночес, местами представляющий из себя лишь торчащие из песка огромные обломки, все так же величественно возвышается над бескрайней пустыней. Ичиго даже выделили здесь одну из уцелевших комнат, которых осталось крайне мало. Но работа по восстановлению идет полным ходом, подкрепляемая помощью Готея в виде материалов и рабочей силы. Через несколько месяцев, по генсейским меркам, замок примет свой первозданный вид.       Куросаки чувствует себя здесь немного лучше, чем в тихой холодной пустыне. Следуя за непривычно молчаливым Гриммджо, он рассматривает высокие белые стены, сменяющиеся причудливой пестротой отдельных залов. Ему по душе подобные габариты и простор. Они вселяют едва уловимое в водовороте юношеских эмоций ощущение свободы и спокойствия. Будет, где развернуться при неожиданной атаке. Понимая, что поток мыслей сворачивает не в том направлении, он хмурится, стараясь отвлечься, и опускает голову, разглядывая под ногами плитку, покрытую толстыми трещинами и обломками стен. Ее насыщенный бирюзовый цвет погружает беспокойное сознание в некое подобие умиротворения. Разум безотчетно рисует знакомый образ с выразительными голубыми глазами и бирюзовыми эстигмами, перечеркивающими нижние веки. Ичиго смущенно улыбается, качая головой от глупости собственных мыслей, и возвращает взгляд на широкую спину впереди идущего арранкара. Они негласно условились не использовать сонидо, заменив его на небольшую пешую прогулку в полном молчании, на удивление уютном.       Гриммджо открывает одну из простых неприметных дверей и проходит внутрь, давая своему спутнику безмолвное приглашение. Его покои действительно не пострадали, являя собой просторное помещение с голубоватыми стенами, испещренными витиеватыми контррельефами, которые кажутся замершими тенями. Стоит включить освещение, и они становятся слегка заметными, пытаясь слиться с общим цветом стен. Провал арочного окна лишен стекол, являя неискаженный облик яркой луны. Ичиго быстро проходит по пестрому ковру и опускается на большой угловой диван, стараясь источать уверенность и непринужденность. Надоедливая нервозность вновь дает о себе знать, нисколько не жалея его гордость.       Взгляд сразу же против воли цепляется за громадную застеленную кровать, стоящую возле противоположной стены. На вид, мягкая и уютная, с небрежно распахнутым балдахином в виде легкой полупрозрачной ткани. За хаотичными и вгоняющими в ступор мыслями Ичиго не замечает, как приоткрывается рот.       — Чего пялишься? — Лишь сейчас Куросаки обращает внимание на подошедшего Джаггерджака. — Только переступил порог и уже сразу в койку? — Он шумно ставит на низкий столик прозрачную бутыль и две красные сакадзуки для саке. — А как же принципы? «Узнать друг друга получше»? Прелюдии, в конце концов? — Он садится рядом и закидывает ногу на ногу, намеренно задев коленом чужое бедро. — Или что там еще у людей входит в брачные ритуалы? — Гриммджо победоносно скалится, не спуская со своего гостя цепкого взгляда, а Куросаки чувствует, как лицу становится жарко, словно в июньский зной.       — Ничего, — немного резко отвечает Ичиго, стараясь не смотреть на него и попутно пытаясь убедить самого себя, что это просто очередная провокация от бывшего Сексты, чтобы хоть немного успокоить этот сильный трепет, так не вовремя одолевший его. — У кого-то разыгралась фантазия, а, Гриммджо? — Он саркастично усмехается, смело заглядывая в яркие нечеловеческие глаза. Стремительно бледнеющие розоватые пятна все еще прослеживаются на его лице и шее.       — Ага, разыгралась. И судя по твоему виду, не только у меня, — он оглядывает его с легким прищуром и возвращает усмешку, после чего невозмутимо разливает саке по чашкам. А Ичиго завидует безграничной уверенности Гриммджо и его виртуозному умению с легкостью говорить все, что думает.       — Думай, что хочешь, понял? — Куросаки упрямо настаивает на своем, чем еще больше выдает себя, сам того не замечая. — Ты требовал разговора, но вместо этого отвлекаешься и несешь какую-то чушь, — резко умолкнув, он прикрывает глаза и прикусывает изнутри щеку, понимая, что на эмоциях сболтнул лишнего. Так глупо повестись на провокацию — это нужно еще постараться. Разочарованный жалобный стон, к счастью, застревает в горле. Хотя бы его удается сдержать.       — А вот это уже интересно, — Гриммджо залпом осушает свою чашку и возвращает ее на столик рядом с наполненной и нетронутой — предназначенной для Ичиго. — И кстати, даже не надейся, что я забыл хотя бы на минуту, — Джаггерджак улыбается, нагло и довольно, а временный синигами позволяет себе судорожный выдох, почему-то больше не видя смысла сдерживать все, что накопилось за эти дни.       — Ты хотел ответы, ты их и получишь. — Ичиго не поднимает взгляда, а его слова звучат глухо и отстраненно. Он рывком придвигается к Гриммджо и хватает его за ворот куртки, не оставляя путей отступления и не позволяя себе передумать.       Их губы двигаются беспорядочно, тела плотно соприкасаются, опаляя друг друга жаром. Легкие неконтролируемые всполохи рейацу танцуют в воздухе, сталкиваются, переплетаются, вторя хаотичным движениям их губ и языков, вторя им самим. Гриммджо оглаживает шероховатой широкой ладонью шею Ичиго, оттесняя ворот шикахушо. Куросаки запускает руки под тонкую белую куртку, чувствуя, как под тканью облегающего комбинезона перекатываются и напрягаются крепкие мышцы. Изголодавшееся по ласкам тело арранкара отзывается на прикосновения так, будто одежды и нет вовсе, вырывая изо рта приглушенный стон, сразу же поглощенный поцелуем. Конечно, он не признается ни себе, ни Ичиго, насколько желанны и долгожданны эти прикосновения. Отстраниться получается только тогда, когда Куросаки случайно отклоняется назад и с коротким вскриком падает на диван, утягивая за собой Гриммджо. Мгновение тишину прерывает лишь сбивчивое дыхание.       — А ты шустрый, — хрипло усмехается Гриммджо, нависая над ним. Ичиго ничего не отвечает, лишь скользит по его лицу слегка затуманенным взглядом, в котором прослеживаются отголоски безграничной нежности. Гриммджо кривится и начинает подниматься, однако все же не отказывает себе в удовольствии провести кончиком языка по его нижней губе и слегка прикусить ее. Обхватив его за шею, Куросаки удается вовлечь Джаггерджака в еще один непродолжительный поцелуй и вновь почувствовать горьковатый вкус саке на собственном языке.       Арранкар лениво откидывается на диване, положив локти на его спинку. Из-под полуприкрытых век он оглядывает садящегося и немного растерянного Ичиго.       — Сам от себя не ожидал, да? — голос Гриммджо звучит серьезно, без тени насмешки.       — Ага, — сбивчиво отвечает Ичиго, поудобнее устраиваясь на диване, внезапно ставшем неудобным. — И давно ты знаешь? — В мягком взгляде мелькает укор, а Гриммджо отрицательно качает головой.       — Я догадывался. Нужно быть слепым идиотом, чтобы не замечать твоих многозначительных взглядов, Куросаки, — похоже, Джаггерджак понимает больше, чем Ичиго может себе представить.       — Тебе крупно повезло, что дело тут не в твоей жалости. Но я — Пустой, — насмешливо напоминает он. — Мы не можем чувствовать так же, как люди. И ты вряд ли получишь от меня то, что сам готов предложить.       — Я понимаю, кого выбрал. Поэтому смирился с этим. Все хорошо, — он наконец смакует долгожданное облегчение, сменившее напряженность. Больше никаких невысказанных слов. Беспокойные мысли о неправильности выбора и о том, что подумают другие, больше не терзают уставший разум. Они кажутся глупыми и ненужными. Впервые за долгое время Ичиго идет на компромисс с самим собой и поступает так, как хочется ему.