генерал и лекарь

Намджун чувствовал, как сознание медленно ускользает, словно песок между пальцами. Последнее, что он видел, прежде чем закрыть глаза, было серое пасмурное небо и летящие с диким, пугающим свистом стрелы. Одна из таких стрел торчала в его груди, пройдя почти насквозь. Сознание возвращалось урывками. Намджун чувствовал, как его кто-то тащит. Ему думалось, что монгольские псы терзают его на части, обещая скорейшую смерть. Не самая героическая смерть для генерала Корë, но Намджун уже ничего не мог поделать. Тумэн превосходил их в половину, и впервые за многие годы службы, мужчина почувствовал, как дрожат руки от вида многотысячной армии, что надвигалась стремительной чёрной тучей. И вот стрела в груди. Стрела врага. Глупая смерть для величайшего генерала Корë. Ему казалось, что он умер. Тело не слушалось, но он отчётливо ощущал остриё стрелы в своей плоти. Его сердце всё ещё билось, когда его волокли по земле. Затем к лицу прикоснулись, но касание быстро прекратилось, словно это был мираж. Было холодно. На равнине перед самой битвой выпал снег. В ушах то и дело раздавался хруст снега, тихий шёпот. Намджун не разбирал слов, но это был не чужой язык, не грубый монгольский говор. Затем стало тепло. Лицо обдало жаром, но было непонятно, то ли это лихорадка, то ли настоящее тепло. Тело горело. Намджун бился в агонии, не понимая, мёртв он или ещё жив. Его лба коснулось что-то холодное, на затем быстро исчезло, и он против воли потянулся в след за прикосновением. Он слышал треск костра. Стук и голос. Тихий, но приятный мужской голос. Намджун хотел открыть глаза, но не мог. Он просто лежал безвольной куклой, чувствуя, как его трогают, раздевают. Сознание уходило и возвращалось вновь. Агония сменялась спокойствием, дыхание на некоторые мгновения становилось настолько слабым, что Намджун думал: я умер. Но спустя несколько долгих, почти бесконечных секунд грудь снова наполнялась воздухом, и тело снова начинало биться в агонии. Что-то холодное касалось лба. В рот осторожно вливали что-то до невозможности горькое, острое, неприятное настолько, что в пору было проглотить язык от ужасных вкусов. Намджун чувствовал, что за его жизнь кто-то борется. Этот кто-то настойчиво бился со смертью, нещадно наступающей на пятки. Намджун хотел открыть глаза, прохрипеть какие-то слова, но не мог. Ему просто оставалось лежать, биться в бреду, держась за последнюю ниточку своей жизни. Когда Намджуну впервые удалось открыть глаза, он не увидел ничего. Темнота охватила его, и лишь слабый свет от огня говорил о том, что он не умер. И не ослеп. Попытавшись позвать кого-нибудь, он захрипел и закашлял. Рана в груди отозвалась дикой болью, а рот наполнился горечью. Кто-то осторожно надавил ему на плечи, укладывая обратно. Сквозь поволоку слëз Намджун не мог разглядеть чужого лица, как бы не пытался. Ему снова влили в рот мерзкий отвар: настолько мерзкий, что Намджун прикусил край деревянной чашки от отвращения. — Пей, — приказал мужской голос, — иначе умрёшь. Намджун пил. Давился, но хлебал, чувствуя, как тёплые капли бегут по голой груди. Спустя несколько минут ему правда стало легче, и сознание медленно ушло в сон. Очнулся он, когда вокруг было светло. Жёлтый дневной свет бился в узкие оконца, освещая бедную старую хижину. Намджун хотел было подняться на локтях, но грудь резануло адской болью. Он охнул сквозь зубы, пытаясь поднять голову, чтобы осмотреться. — Не вставай. Снова пойдёт кровь. Намджун вздрогнул, но вопреки словам всё же задрал голову. В центре хижины стоял небольшой стол, заваленный сухими метёлками растений. На стенах сохли небольшие пучки цветов, листиков, веточки елей. У стола, заваленного сухими пучками, стоял мужчина: высокий, широкоплечий, одетый в простую крестьянскую одежду. Лицо его было знакомой корëской внешности. Не враг. Намджун задержал на нём взгляд дольше, чем должен был. Тот, не обращая на него внимания, перебирал сухие растения, обвязывал их тонкими нитками. — Ляг назад, — наконец, произнёс мужчина, и поднял взгляд. Его тёмные, узкие глаза смотрели с нескрываемым недовольством. — Я потратил на тебя столько сил и времени, будет жаль, если рана откроется. Намджун облизнул губы. Отвар до сих пор горчил на языке. — Воды, — шепнул он. Мужчина отложил пучки с травами. Взял со стола чашку с водой, подошёл к раненому и поднес к губам. Намджун сделал несколько спешных глотков, чувствуя, как сухое горло смачивается водой. Затем мужчина вернулся к своему делу, продолжил перебирать травы, не поднимая глаз к Намджуну. Тот, чувствуя, как сводит грудь болью от движений, снова провалился в беспамятство. ***** Сокджин неспешно приготовил ужин и вернулся к перебиранию сухих веточек бадана. Он то и дело поглядывал за своим гостем, подходил осмотреть края раны, несколько раз менял повязки, испачканные кровью. Неизвестный альфа был счастливчиком. Обычно Сокджин обходил места сражения стороной, но в этот раз ему нужно было перебраться по этой равнине. Он нашёл этого мужчину почти сразу. В куче трупов он услышал тихий хрип, и нашёл его, воина, придавленного мёртвой лошадью. Дотащил еле как до хижины, истратил всё запасы трав, повязок на этого человека, не зная, кем он является на самом деле. Затем внимание привлекли кинжал и меч с золотой рукоятью. Этот мужчина был воином Корë. Сокджин боролся за его жизнь три дня. Он терпеливо ждал, пока тот очнётся и молился, чтобы он выжил. И вот сейчас Сокджин поглядывал на него, неспешно перебирая травы. — Как долго я лежал без сознания? Сокджин поднял голову и ответил: — Три дня. Мужчина застонал сквозь зубы. Повязка, обмотавшая его грудь, тихо зашелестела и тут же пропиталась алой кровью. Сокджин громко фыркнул и отошёл от стола, чтобы взять последние чистые повязки. — Я же просил тебя лежать! Рана открылась! Намджун выглядел виноватым. И по-прежнему болезненно бледным, потому что вернулся с того света. Сокджин недовольно вздохнул, взял из миски какой-то зелёный порошок и, размотав испачканные повязки, намазал на рану. Намджун зашипел от боли, утыкаясь затылком в стену. — Терпи. Ты воин, — рявкнул Сокджин, перемалывая его грудь. Пока Намджун был без сознания, это было делать проще. Сейчас Сокджин смущался, прижимаясь лицом к чужому плечу, стараясь обвести повязку вокруг внушительной груди, но виду не подавал. Закрепив повязку, омега отстранился. Намджун тяжело вздохнул и пошевелил рукой, чувствуя, как боль неприятно бьёт в грудь. После такого ранения будет сложно вернуться в строй, взяться за меч. — Тебе повезло, что я решил пройти по равнине, — произнёс Сокджин, возвращаясь к столу. Его длинные пальцы ловко отделяли сухие цветки, и Намджун на секунду засмотрелся за этими движениями. — Был ещё кто-то живой? Качнув головой, Сокджин ответил: — Я осмотрелся немного. Никого не нашёл больше. Намджун устало прикрыл глаза, сползая всем телом на постель. Многотысячный тумэн разнёс их, и враг наверняка вскоре настигнет крепость Куджу. Теперь когда он, генерал Игуна, находится здесь, беспомощный, неспособный сражаться, он бесполезен. Юнги, его помощник, должен справиться с этим. Но Юнги слишком молод. Намджун открыл глаза. Он ощущал себя мерзко, будто самый никчёмный человек в этом мире. Рана отдавала болью во все части тела. Кровь снова промочила сухие повязки, а голова нещадно закружилась. Он провалился в беспамятство, а очнулся от громко стука и окрика. Ломаного, грубого окрика. Резко распахнув глаза, Намджун по привычке принялся искать меч, но того под рукой не оказалось. Стоящий неподалёку омега приложил палец к губам, призывая к тишине, и Намджун замер, когда тот направился к двери. Выйдя наружу, он заговорил на таком же ломаном чужом языке. Неизвестный грубый голос что-то воскликнул, и Намджун напряжённо заозирался по сторонам по поисках хоть какого-нибудь оружия. Голоса стихли. Омега бесшумно вернулся в хижину, запер дверь на засов. Намджун следил за каждым его спешным действием, пока тот складывал какие-то травы и баночки в холщовый мешочек. — Внизу, где степь, они разбили шатры. Я спущусь к ним, — произнёс омега, завязывая мешок. — Наружу не суйся. Намджун проводил прямую спину, нахмурив брови, не зная, что сказать. Выходит, этот омега лечит врагов? Выходит, предатель?! Намджун стиснул зубы, осторожно сел. Рана потревожила почти сразу, но альфа, превозмогая боль, принялся рыться в вещах, лежащих подле постели. Знакомая золотая рукоять правильно легла в здоровую руку и Намджун сильнее сжал меч. Рана сильнее закровила. ***** Сокджин смочил тряпицу в цветочном отваре и положил её на горячий сухой лоб. Мальчишка, уже больше походивший на юношу, что-то заговорил на своём языке и жалостливо застонал. Его мама — невысокая чернявая женщина — бросилась к нему, звякнув роскошным серьгами. Сокджин махнул ей рукой, успокаивая. Эта женщина была женой сотника, а лежащей на полу мальчишка — их сын, получивший ранение в первом бою. Совсем ещё ребёнок. Рана на его ноге уже сильно воспалилась, пошло сильное заражение, ткани стремительно синели, а некогда яркий жёлтый цвет кожи на юношеском лице сменился почти белым. Ногу нужно было резать. Сокджин так и сказал, готовясь услышать громкие материнские рыдания, но женщина его удивила. Она вынула из-за пазухи кинжал — тонкий, красивый, украшенный яркими камнями у основания рукояти. Сокджин покосился на сотника. Тот молча кивнул и поспешил уйти. Глубоко вздохнув, Сокджин приказал принести кипяток и тряпок. Руки вовсе не дрожали, когда он коснулся остриём кожи, отсекая мёртвую плоть. Мальчишка истошно закричал, находясь в глубоком сне, но Сокджин не остановился. Дорезал все темные места на коже, перерубил суставы, пачкая серебряное лезвие кровью по самую рукоять. Промыв рану отваром, он втëр зелёный порошок из корня бадана по краям раны и плотно завязал тканью. Матушка мальчишки тихонько лепетала благодарности, совала в руки какие-то богато расшитые ткани, жемчуг, но Сокджин ничего не принял. Лишь помыл руки в уже остывшей воде и достал из мешка баночку с светло-серыми отваром. — Как отчнëтся, влей ему в рот, — произнёс он, передавая склянку в чужие ледяные ладони. Женщина сжала лекарство пальцами и кивнула, сгибаясь в поклоне. Сокджин тяжело вздохнул и медленно потянул её за плечи, отрывая от земли. — Рана будет болеть. Он будет страдать, но выживет. Может, даже со временем оседлает коня. Сокджин врал. Без ноги, отрезанной по самое колено, вряд ли мальчишка когда-нибудь пронесется на лошади по степи, сможет сразиться в очередном бою. Но глаза матери, загоревшиеся надеждой, стоили этой лжи. Выбравшись из душного шатра, Сокджин глубоко вдохнул грудью вечерний воздух, пахнущий дымом, и огляделся. Вечерняя степь была прекрасна и тиха. Эту тишину лишь изредка нарушало блеяние овец да ржание лошадей. В центре лагеря, среди по кругу расположенных шатром жгли костёр и готовили еду. Дети бегали, играясь с чёрным, как смоль, псом. Сокджин устало прикрыл глаза. Сотник, возникший из-за шатра, тяжело посмотрел на него, равняясь рядом. — Знаешь своё дело, — грозно произнёс он. Поморщившись, омега открыл глаза. Чужой язык грубо резал слух, но, несмотря на это, Сокджин умудрился выучить его. Он всю жизнь прожил здесь, далеко в степях со своей матерью. Та была искусной лекаршей, служила при дворце, но была вынуждена бежать из-за постоянных домогательств. Она жила, растила своего сына, лечила чужаков, не разделяя врагов и друзей. Сокджин перенял это от неё. — Оставайся. Сосватаем тебя за какого-нибудь темника. Будешь жить богато, как муж будешь хорош. Детей лечить станешь наших. — Если откажусь, то заставите? — осторожно спросил Сокджин. Он не боялся, но знал, как иногда суровы бывают здешние альфы. Тёмные узкие глаза сотника не выражали злости. Усталость, беспокойство за своего ребёнка, но никак не злость. Сокджин улыбнулся уголками губ и зашагал в сторону гор. Никто и никогда не останавливал его, не просил остаться на пиршество. Все знали, что он — чужой. Помогает, лечит, но чужой. Сокджин не обижался. Он возвращался домой, каждый раз останавливаясь на склоне, чтобы собрать немного бадана, искал женьшень, иногда сворачивал к небольшим озëрцам в поисках лотоса. Ему было привычно жить одному, не тосковать по близким, не искать с кем-то встреч. Компанию ему вечерами составляли травы, отвары и треск костра. Сейчас, возвращаясь домой, Сокджин знал, что его ждут. Так и было. Подобранный им же воин встретил его у самой двери, приставив к шее клинок. Сокджин хмыкнул, отмечая, как уверенно мужчина стоит на ногах, даже несмотря на кровящую рану. — Такова твоя благодарность? Альфа сильнее сжал рукоять. — Ты лечишь этих... этих... Сокджин спокойно отпихнул от себя лезвие и прошёл внутрь. Положил на стол собранные корешки бадана, бросил почти пустой мешок рядом и серьёзно взглянул на воина. — Чем мальчишка, которому я отрезал ногу, заслужил мучения? — недовольно спросил он. Альфа так и стоял на месте, сжимая меч. Лицо его на мгновение исказилось растерянностью, но вскоре уверенность возвратилась. — Они — враги! Устало вздохнув, Сокджин обернулся к жаровне и принялся неспешно разводить огонь. Альфа так и остался стоять у двери, и Джин предпочёл не обращать на него внимание некоторое время. Альфа тяжело и недовольно вздохнул, подобно разъярённому коню, но меч отложил, а затем зашагал и сел на постель. Сокджин покосился на него, возвращаясь к травам. Внутри неприятным комом сжималась ярость. — Как твоё имя? Альфа в ответ как-то настороженно покосился в сторону лекаря . — Ким Намджун, — ответил он, коснувшись повязки пальцами. Алое пятно крови некрасиво украсило белую повязку. Сокджин неспешно приблизился к нему, потянулся, чтобы развязать узел на повязке. — Будешь много двигаться — она не затянется, — он провёл пальцами по краям косой раны, собирая яркие капли крови. — Я слишком много времени потратил, чтобы вынуть из твоей груди стрелу, а ты всё геройствуешь. Намджун фыркнул в ответ, глядя снизу вверх. — Я зол. Отчего ты продался этим людям? Деньги, золото, шелка и меха? — Нахал, — Сокджин нахмурил брови и с силой ткнул пальцем рядом с раной. Альфа охнул от боли, дернувшись всем телом. — Я выставлю тебя наружу, генерал, если не заткнëшься. Вопреки злости, бушующей в груди, Намджун промолчал и позволил перебинтовать себя чистой, ещё чуть сырой от стирки, повязкой. Сокджин не смотрел на него, следил за своими руками, а альфа позволил себе осмотреть чужое узкое личико. Мужчина был омегой, очевидно. Аккуратный нос. Пухлые яркие губы и милая ямочка над верхней складкой. Нахмуренные густые брови. Широкий разворот плеч, перетекающий в тонкую длинную шею. Намджун отвернул голову. В груди неприятно потянуло. Предатель. Служит этим вражеским псам, лечит их детей. Намджун сжал руки в кулаки и глубоко вздохнул, пытаясь унять гнев внутри. Мягкое прикосновение к плечу заставило кожу покрыться мурашками. Омега отстранился от него и принялся заниматься своими делами: готовил еду, перебирал новые травы, придирчиво осматривал сухие пучки на стенах. Намджун наблюдал за ним из-под опущенных ресниц. Боль помаленьку отпускала его, сон нещадно наступал и он уснул. А когда проснулся, то живот свело болезненной судорогой. Поморщившись, Намджун поднял голову и осмотрелся. Омега так и стоял у невысокого столика с травами, задумчиво рассматривая сухие стебли и корни. — Есть хочешь? — спросил он, не поднимая глаз на альфу. Намджун, не думая, кивнул. Есть хотелось дико, и он спешно ел почти безвкусную кашу, запивая слабым чаем. — Скажешь своё имя? Омега поднял голову. — Зачем тебе имя предателя? — усмехнувшись, спросил он. — Неужто сообщишь обо мне, когда вернёшься домой? Намджун нахмурился. — А ты хочешь, чтобы я сообщил? — Ты и впрямь нахал, генерал. — Отчего ты помогаешь им? Омега закатил глаза. — Хочу, — недовольно бросил он, отворачиваясь, чтобы повесить очередной пучок на стену. — Хочу помогать. Если небеса дали мне такой дар, то я должен лечить. — Но... они враги. Они убивают наш народ. — Заткнись, генерал. Скажи спасибо, что не бросил тебя на поле битвы и выхаживаю тебя! Намджун сжал челюсть. — Я не просил. Бросил бы меня! — Нужно было оставить тебя умирать? Неужто генерал армии не желает более служить? Что скажет император? Промолчав, Намджун отвернул голову к стене. Ему нужно как можно скорее вернуться в столицу, чтобы собрать армию. Сейчас он не более, чем безвольная кукла с дырой в груди. — Как долго мне придётся проваляться здесь? Омега замер, шорох сухих трав стих. — Зависит от тебя, генерал, — просто ответил лекарь. — Будешь слушаться меня, и я подниму тебя на ноги через пару недель, — а спустя несколько секунд добавил. — В лучшем случае. — Тебе можно доверять? — Боишься, что прирежу тебя ночью? — омега рассмеялся. — Не трусь. Зови меня Сокджин. ***** Жить с Сокджином было сложно. Тот был словно обиженным на альфу за его слова, но охотно лечил рану, бинтовал, кормил. Вечера коротал за перебиранием трав, а Намджуну оставалось наблюдать за ним, лёжа в постели. Они редко говорили. Иногда Сокджин уходил снова, чтобы вылечить кого-то из чужаков, возвращался к ночи уставшим, сонным, заметно заплаканным. Вернувшись однажды, он не скрывал слëз. Хлюпая носом, он вошёл в хижину, сел за стол и тихонько заплакал. Намджун неуверенно поднялся с постели и приблизился к нему. — Ребёнок. Совсем ещё малыш, — шепнул Сокджин, утирая щеки. — Я не смог... Рыдания, громкие, ужасные охватили тело. Омега заревел, а Намджун, не зная, что делать, прижал его к себе и погладил по спине, успокаивая. И рыдания медленно прекратились. Намджун несколько минут продолжал его обнимать. Чужой запах вперемешку с горечью трав щекотал нос. Они не говорили о том вечере. Вели себя, как и всегда, только Сокджин стал чуть мягче и начал рассказывать о себе, о травах, о том, какие тонкости в заготовке женьшеня есть. Намджун слушал обо всём, иногда даже не разбирая о чем. Тихий ласковый голос омеги баюкал его, и он засыпал, словно под колыбельную. Ему снились кошмары. Словно он умирает снова и снова. Каждый раз он просыпался ночью, почти что в полной темноте — одинокая свеча, стоящая на столе, освещала хижину. Обычно Сокджин ещё не спал в это время, перебирая цветы, готовя какой-то горько пахнущий отвар, и оглядывался на раненного обеспокоенно. Намджун ему устало улыбался, снова роняя голову на постель. Этой ночью он вновь проснулся от кошмара. Распахнув глаза, он увидел над собой обеспокоенное лицо. Сокджин смотрел на него, сверху вниз, нахмурив брови. — Ты кричал, — почему-то шепнул он. Его лицо было очень близко. Намджун быстрым взглядом посчитал аккуратные пятна родинок на щеках и остановился на аккуратных губах. — Хочешь я приготовлю тебе лекарство? Будешь хорошо спать. Намджун облизнул губы. Его почему-то окатило жаром. — Хочу, — так же шёпотом ответил он. Сокджин отзеркалил его действие, но с его красными чувственными губами это выглядело слишком возбуждающе, что Намджун не выдержал и потянулся наверх. Он неуверенно чмокнул пухлые мокрые губы и отстранился. Распахнув глаза, омега смотрел удивлённо, немного растерянно. — Я приготовлю лекарство, — хрипло проговорил он и быстро отправился к столу. Намджун задержал взгляд на чужих алых щеках и потер затылок. Смущение накатило огромной волной, заставив сердце пропустить пару ударов. В животе горело от желания, и альфа пытался дышать ровнее, чтобы успокоиться, но предательский жар разгорался сильнее. Сокджин хлопотал у жаровни. Варил отвар, стараясь не смотреть на альфу, и был явно смущён. Закончив с приготовлением, он остудил лекарство и перелил его в чашку. — Выпьешь и кошмары не станут тебя тревожить. Приняв чашку из чужих рук, Намджун отхлебнул оттуда немного сладковатый отвар и поморщился. — Спасибо. Сокджин улыбнулся в ответ, забирая опустевшую чашку. — Что тебе снится? — Смерть. Каждый раз снится, как я умираю и лежу на земле, — ответил альфа и устало прикрыл глаза. — Снится серое небо и свист стрел. — Это так страшно... Почти умереть, а затем выбраться и продолжить жить. Смерть всегда рядом. Будь ты воином или простым человеком — смерть всегда поджидает. Намджун взглянул на омегу. Тяжело вздохнул. — Прости за мои слова, — сказал он. — Не хотел обижать тебя. Я привык, что эти люди хотят смерти, поэтому так повел себя. Сокджин вздохнул и поднялся на ноги. Сон пришёл к Намджуну неожиданно быстро, и он уснул крепко-крепко, так и не проснувшись от кошмара этой ночью. ***** Намджун с интересом посмотрел на глиняный кувшин в руках омеги. Тот, неуверенно улыбаясь, разлил напиток по чашкам и протянул одну из них альфе. — Я редко беру что-то у них. Приняв из рук чашку, Намджун усмехнулся. — Есть повод? — Я принял тяжёлые роды, — фыркнул Сокджин, поднося чашку к губам и осушая её одним глотком. — Два крепких мальчишки, а мамаша их — худющая, костлявая, бёдра узкие. Намджун выпил своё вино, даже не морщась. Это был незнакомый ему вкус, сладковатый, но не крепкий. Но язык и горло всё равно приятно обожгло. — Местная целительница уже похоронила её, — продолжил Сокджин, наполняя вторую чашку. — Ты молодец, — похвалил Намджун. Они пили вино. Сокджин пьянел слишком быстро, и, как оказалось, он был очень болтливым. Спустя уже полчаса Намджун слушал, как, как сильно омега любит купаться голышом в летнем озере. Стараясь сдержать смех, Намджун лишь кивает, смотря на чужое алое личико. А спустя ещё полчаса они самозабвенно целуются. Сокджин сидит на чужих бёдрах, а Намджун ласкает его тёплые бока сквозь тонкую ткань рубашки. Кожа к коже. Становится жарко и мокро. Сокджин течёт, пачкая смазкой чужие штаны, трётся своими ягодицами о твердеющий пах. — Лежи смирно. Я сам, — шепчет омега в самые губы, затем мокро целует, стягивая заплетающимися пальцами свою одежду. Смазки много. Сокджин собирает её пальцами, проникая в себя сначала двумя, затем тремя пальчиками. Намджун смотрит на него снизу вверх, чувствуя, как сильно бьётся сердце в груди. Жарко. Мокро. Горячо. Сокджин насаживается сам, упираясь руками в чужую грудь. Глядя на смуглый живот с выпирающей бугром у пупка, Намджун едва не кончает сразу. Он проводит рукой по этому месту, ощущая самого себя под ладонью, и громко стонет. Сокджин очень отзывчивый и охочий до ласк. Ему нравится мокро целоваться, переплетаться ладонями, путаясь руками в чужих волосах, но всё это он делает осторожно, опасаясь задеть рану. Намджун ласкает небольшой омежий член, собирая капли влаги пальцами. Тело омеги пышет жаром, и, не сдержавшись, Намджун притягивает его ближе, на несколько мгновений замирая внутри горячего нутра Мокро целуясь, Сокджин вращает бёдрами, сквозит руками по влажным от пота плеча, удерживаясь на весу. — Твоя рана, — напоминает он. Намджун, кажется, вовсе забывает про неё. Ему хочется вжать омегу в себя, обнять до хруста костей, двинуться вглубь сочащейся дырки и излиться, наполнить её. Но вопреки всему этому, Сокджин отстраняется, чтобы продолжить двигаться неспешно, наслаждаясь каждым мгновением. Сокджин прекрасен настолько, что перехватывает дыхание. Его гибкое, смуглое тело изгибается, подобно змее: медленно, грациозно. Это возбуждает ещё сильнее. Но разрядка приходит слишком неожиданно. Сокджин сжимается так сильно, что Намджун закатывает глаза от удовольствия, заполняя чужое нутро горячим семенем. После они лежат молча. Сокджин, немного вытянув руки, старается не наваливаться сверху, а Намджун уже клюёт носом, изредка глядя из-под ресниц. Утро встречает пустой постелью. Намджун сонно осматривается, сталкиваясь со смущённым взглядом. Хлопоча у жаровни, Сокджин поглядывает на него через плечо, а затем подходит, чтобы подать чашку с кашей. Намджун тянется руками вперёд, забирает посудину, касаясь чужих тёплых пальцев, и довольно улыбается. Сокджин смущённо опускает голову. — Я был пьян, — виновато выдаёт он. — Жалеешь? — Нет. — Тогда могу я поцеловать тебя? Сокджин молча тянется вперёд, почти прикасается губами, но стук в дверь заставляет дёрнуться назад, поэтому омега спешит открыть. Он замирает у двери и молчит, а затем впускает кого-то в хижину. Намджун видит знакомые железные наручи, доспехи и, подняв глаза выше, знакомое лицо. Юнги смотрит, широко распахнув глаза, а затем бросается к нему и хватает за руку. — Ты жив! Намджун охает от неожиданности и улыбается. — Жив, — кивает он, — но ранен. Почти всё зажило. Сокджин смотрит на них молча, как-то настороженно. Намджун ловит его напряжённый взгляд, пока говорит с Юнги. — Игун собран. Император лично выдвинулся в Куджу, чтобы защитить крепость. Ты должен последовать туда! — Он ранен, — встревает в разговор Сокджин. — Рана только затянулась. Намджун тем временем поднимается на ноги, начинает одеваться. Наручи знакомо тяготят руки, а доспех сковывает грудь. Рана не отзывается болью даже тогда, когда Намджун облачается в свои тяжёлые одежды. Ножны на поясе знакомо тянут. — Ты не посмеешь, — шипит ему Сокджин, преграждая дорогу. Осторожно сжав его плечи, Намджун вглядывался в омежье лицо. — Идём со мной. Ты — выдающийся лекарь. Поможешь армии, будешь лечить солдат. Сокджин хмурит брови. — Ты поступишь так? Просто уйдёшь? — Я должен. В груди неприятно тянет обида. Сокджин отстраняется так неожиданно, что альфа теряется, и отходит к столу. Звякает какими-то баночками. — Мажь рану раз в день, пока не затянется. В ладонь ложится небольшая баночка с мазью. Намджун тяжело вздыхает. — Послушай, всё что произошло... Сокджин зло зыркает из-под лобья. — Выметайтесь оба! Намджун кусает губу. Злость вперемешку с обидой охватывает его, заставляя сердце болезненно замирать. Ему хочется остаться здесь, в тепловой хижине, слушать рассказы о цветах, особенностях женьшеня, бадана, каштана... Да чего угодно, лишь бы Сокджин говорил с ним. Слушать его голос, целоваться с ним, ласкать тёплую кожу. Но он не может. Юнги терпеливо ждёт его у двери, наблюдая за развернувшейся картиной. Намджун напоследок осматривает чужую спину, напряженно согнутую, и выходит наружу. Там его ждут несколько солдат и чёрные жеребец. Спускаясь вниз по склону, Намджун чувствует, как больно сжимается сердце в груди. Лучше бы болела рана, чем сердце. ***** Намджун не чувствует ноги. Словно её нет. Он медленно открывает глаза, чувствуя, как боль прокатывается по телу. Незажившая рана в груди неприятно колет. Злое, заплаканное лицо Сокджина заставляет альфу замереть, распахнув глаза. Он недоверчиво осматривается по сторонам и понимает, что находится в своих покоях, в Куджу. — Идиот, ненормальный самоубийца, — шипит Сокджин, нависая сверху. — Жить надоело? Мы не виделись всего-то три дня, а ты уже успел словить стрелу! А чего не в голову? Там всё равно пусто, ничего бы страшного не стало! Лишь бы погеройствовать! Ты... Да ты! Намджун смотрит и не может отвести глаз. Злое личико Сокджина заставляет его только улыбаться. — Как ты здесь оказался? Сокджин прекращает разбрасываться оскорблениями. Его лицо красного цвета от злости, а лоб покрылся испариной. Он фыркает. — Выдвинулся за вами вечером. Пока лошадь отыскал, пока расспросил о крепости Куджу...— омега прикрывает глаза, — а когда приехал, то застал битву. Укрылся в лесу, затем вернулся. Начал помогать с ранеными и наткнулся на тебя! Идиот! Намджун смеётся и притягивает его к себе, чтобы поцеловать. Сокджин дёргается в сторону, но альфа удерживает его и мокро чмокает в губы. — Сумасшедший, — шипит омега в поцелуй, — напугал меня... Они так и целуются: Намджун, лежа на постели с перебинтованной грудью и ногой, а Сокджин — сидящий на коленях перед постелью. — Я так и рад, что ты здесь. У Сокджина от поцелуя губы распухают и кажутся ещё больше. Намджун ведёт большим пальцем по неровному розовому контуру и улыбается. В голове проносится вся его жизнь в тот момент, когда он притягивает омегу к себе и произносит тихое: — Кажется, я люблю тебя. Не могу объяснить, как так произошло. Сокджин хлюпает носом и облизывает губы. — Ты идиот, — повторяет он. — Неужели действительно так хочется умереть?! В ответ Намджун перелетает их пальцы: его собственные — очень холодные, а сокджиновы — тёплые-тëплые. — Я думал о тебе, сражаясь. Не мог выбросить тебя из головы всё это время. Хотел после битвы вернуться к тебе. — Как бы ты вернулся, если б умер? — фыркает омега уже не так зло и присаживается рядом. — Пообещай, что не станешь так делать. Не станешь ловить стрелы и заставлять меня лечить тебя. Прошу. Намджун подносит чужую ладонь к лицу и целует тыльную сторону. Кожа немного шершавая, пахнущая какими-то травами, но тёплая. Он целует, ведёт губами выше в запястью и осторожно лижет. — Как пожелает мой омега. Лицо Сокджина краснеет от смущения, но они не отстраняется, лишь пыхтит, недовольно косясь на перевязанную ногу.