о с е н ь

      В поисках своего дома Калюка уже себя не видит; сколько потратил времени в пустую и теперь остаётся лишь тлеть как сигарета. Глупо, больно и обидно. Взгляд устремляется в небо, а на экране телефона отображается входящий вызов. Отвечать не хочется: только сбросить, закинуть в чёрный список и в жизни не обращать никакого внимания; заставить чувствовать то, что было с ним, но этого никогда не будет. Не будет, потому что Влад снова сидит у чужого подъезда, в руках держит телефон, а меж губ зажимает сигарету. Пепел неприятно обжигает пальцы, но особого значения сейчас это не имеет — важнее оказывается то, что по-прежнему идут попытки дозвониться. Настойчиво. Его нужно спасать, и Антон замечательно это понимает: не хочет воплощать в действия, улучшать состояние друга, потому что знает — это ненадолго, срывы пойдут по-новому и ещё мощнее.       Быть трезвым рядом с Антоном практически нереально, да и Влад по-детски, глупо, — согласен, — не хочет и отказывается от предложений прекращать пить. Быть рядом с Антоном в целом тяжело, и в адекватном состоянии не хочется. С Владом не до конца откровенны, не до конца с ним, не до конца погружены в его мысли, которыми так стремится делиться: он, в свою очередь, снова думает, что давно пора было проебать Антона, но опять боится отрезветь. Сколько раз твердили, что не знают, как любить; как делать это правильно, и не причинить боли бьющей до конца жизни, оставляющей шрамы на сердце, Влад не хочет ни слышать этого, ни принимать: возвращается вечно пьяным с просьбами сказать чего-то хорошего в его сторону.       Даже прошлые прямые просьбы не могли быть чем-то мотивирующим, не проявили интерес к чужой проблеме. Как оказалось, вечные реплики, что, мол, я устал, начали лишь отталкивать: оба понять это успели совсем поздно. Кто-то перегорел, а кто-то успел настолько сильно загубить самого себя, что выбраться уже невозможно. Антон остаётся личной причиной никогда больше не быть счастливым, хотя с ним только и хотели разделить это «счастье». Влад взамен на это остаётся никому не нужным, и это даже не обыкновенное чувство одиночества. Хочется ощутить себя радостным хоть когда-нибудь, но не рядом с другим: с Антоном хочется.       Раньше, лёжа на коленях друга, ощущая руку родную в своих волосах, Калюка явно чувствовал себя лучше, нежели сейчас. Считал минуты и не хотел, чтобы всё кончилось быстро.       — У тебя волосы мягкие, мне нравится, — Антон гладит так, словно рядом с ним сейчас кот, делает комплименты и парень думает, что на чужом лице улыбка.       — Спасибо.       Глаза не открывал, боялся держать зрительный контакт: вдруг, тот вообще не желал ничего подобного, не желал быть близко и прикосновения излишни. А по глазам видно всё. Отчётливо помнит шум в ушах и попытки отшутиться, сказать, что всё замечательно и он безмерно рад сейчас. Конечно, не врал, но находиться рядом с самым лучшим человеком из жизни тяжело, когда в голове шум и мысли не могут собраться во что-то единое, бьют и желают, кажется, добить до конца.       Воспоминания, вызванные пятном неясным, точечным, ужасны до дрожи в руках: Влад хочет попасть по кнопке отклонения звонка, но не получается. Телефон приходится взять в обе руки крепко, потушить сигарету об железную мусорку рядом, и парень всё равно не успевает — сбрасывается автоматически. Ему это, быть честным, лишь на руку. Не придётся позориться своим самостоятельно сброшенным вызовом. Дрожащими руками тяжело достать из ебаного телефона сим-карту, но сделать это удаётся быстро. Влад с места поднимается резко, сим-карта летит в мусорку, где дотлевал окурок. Больше не дозвонится никто. Никого, впрочем, и не нужно: Антон тем более, вместо него теперь лишь пустота. Больше в этот двор, на эту улицу и к этому подъезду возвращаться нет желания, да и особого смысла теперь тоже нет. Как жалко, что любить он больше не сможет, и заново пережить все эмоции совсем не выйдет. В его стараниях не было смысла, он, вроде, умер, а всё ещё как-то дышит. И для Влада эта осень последняя.