always lose

      Для первогодок, привыкших к постоянному присутствию своего надоедливого учителя рядом, новость о том, что уроки боевых искусств и в целом борьбы будет вести – о боги! – не Годжо Сатору, стала глотком свежего воздуха. Как он выразился: «Моя врождённая техника слишком хороша, так что в своё время я не особо тратил время на то, в чём не было нужды. Но вам пригодится! Удачки!»               На замену быстро ретировавшемуся постоянному учителю с опозданием пришёл временный с очень – очень – недовольным лицом. Явно не заинтересованный в том, чтобы обучать их. Скорее всего, Годжо нагло скинул на него эту свою обязанность, не удосужившись даже спросить о наличии или отсутствии у того желания учить кого-либо чему-либо. Трио студентов совсем бы не удивилось, окажись всё именно так.              Впрочем, делать нечего. И они, и он, вероятно, в одной лодке под названием «Жертвы сильнейшего шамана современности», так что лучше найти общий язык, не так ли?              – Здравствуйте, сенсей! – Итадори Юджи, этот солнечный парень, первым подал голос, с большим энтузиазмом поприветствовав репетитора. И вот как можно быть таким вежливым? Тем более с учётом того, что его буквально вырвали из обычной жизни и заставили стать частью мира шаманов под одним единственным предлогом – иначе смерть. Тот факт, что он не потерял ни грамма дружелюбия и жизнерадостности, действительно поражал.              И всё бы ничего, но после сказанных слов на долю секунды пареньку показалось, что лицо их репетитора… скривилось в отвращении. Однако тут же натянулось и вернулось в прежнее, более нормальное, но всё такое же недовольное состояние. «Почему у меня такое чувство, что этот человек ненавидит меня?» – Возникшая в голове догадка быстро умерила его пыл, заставив неловко съёжиться.              Нобара и Фушигуро, даже будь слепыми, не смогли бы не заметить дискомфорт друга. По пока ещё неизвестной для них причине они тоже напряглись, забыв и думать о том, чтобы радоваться отсутствию своего постоянного учителя.              – Гето Сугуру. Будем знакомы, – вопреки всему, голос мужчины оказался приятным на слух. Низким и глубоким, но мягким, слова плавно лились с его уст, хотя и не тянулись так глупо, как это получалось порой у Годжо. Студенты и не заметили, как спокойный голос, сразу же начавший занятие с вводного инструктажа, увлёк их в глубины теории использования разных типов оружия, заставив позабыть о не самом лучшем первом впечатлении о репетиторе.              Вероятно, им всем просто показалось. Человек, способный почти ничего не делая так просто расположить к себе, просто не может быть плохим.              Как итог, к концу занятия вся троица оказалась так сильно очарована шаманом по имени Гето Сугуру, что не захотела возвращаться на лекции в привычный класс, вместо этого оставшись на площадке и продолжив тренировать движения, показанные мужчиной ранее. Больше всех вдохновился Итадори. Впервые ему не удалось одержать победу в честном спарринге: «Силы предостаточно, но вот мастерства – кот наплакал». Комментарий Гето, пусть и приправленный смешком, он принял за совершенно чистую монету, решив приложить все силы, чтобы исправить свои недочёты.              Годжо же… Не искал их и не гнал на пары по расписанию, к концу учебного дня просто пройдя мимо спортплощадки и пожелав хорошего вечера. Он знал, какое влияние невольно оказывает Гето на студентов каждый год своими редкими, но вдохновляющими занятиями. Словно в подтверждение его мыслям, Фушигуро, Нобара и Итадори сейчас распластались по скамейкам, совершенно уставшие, но с огнём в глазах даже более ярким, чем в момент, когда их репетитор ушёл после звонка, оборвав все объяснения на середине и оставив их в неведение «как же это делать дальше?» и попытках самим додумать недослышанное.              – Прекрасная работа, Сугуру, – Годжо был более чем доволен тем, что смог всё-таки упросить лучшего друга провести занятие с первогодками. Пусть тот и воротил нос несколько дней, узнав, что среди студентов этого года затесался… не шаман. Обычный парень, по глупости сожравший палец Короля проклятий и теперь вынужденный стать тем, кем не был рождён. Впрочем, его присутствие никак не помешало Гето в этом году провести первое занятие. Не то, что в прошлом.               Тогда ему понадобилось достаточно много времени, чтобы перестать кривить лицо при одном лишь взгляде на Зенин Маки, но он всё же смог привыкнуть к ней к настоящему моменту, и Годжо этот факт не мог не радовать. Ещё немного, и всё… Ему очень хотелось верить, что Гето удалось наконец-то отпустить ту злость к людям, что родилась в нём на одной из миссий.               Не зря же Годжо старался на протяжении этих лет, хоть тем самым и ужасно выматывал себя? Держал в секрете ото всех – и старейшин в том числе – что в тот день Гето почти натравил проклятия на обычных людей (хорошо, Годжо был рядом и успел одёрнуть), первый год сам выполнял все задания за двоих, бесконечно много язвил и грубил любому, кто нелестно отзывался о его друге, что не выходит из техникума и якобы сваливает на других всю работу, хотя и является шаманом особого класса. Даже учителю Яге досталась немалая доля яда с его не знающего границ дозволенного языка.              Помимо миссий, всё оставшееся время Годжо проводил уже с самим Гето – почти не спал, вывозя лишь на обратной технике. Приносил ему в комнату еду, зная, что тот сам и не вспомнит о необходимости хоть чем-то питаться, частенько покупал для него новые, только вышедшие игры для приставки, тоннами притаскивал различные книги, терроризируя продавщиц вопросами «Это точно хорошая книга? Вы уверены, что там нет ничего аморального?» и много чего ещё, что могло хоть как-то скрасить будни друга. Всё ради того, чтобы он вспомнил то, во что всегда верил. Вспомнил то, что случайно было убито одним неудачным днём.               Годжо хотелось считать, что у Гето просто тяжёлое время, которое нужно перетерпеть, а потом всё снова будет как прежде.              И на второй год ему, кажется, стало лучше. А может ему просто совесть больше не позволяла издеваться над так яро заботящимся о нём Годжо. В любом случае, он сказал, что не хочет больше заставлять друга работать за него, и на те миссии, в которых исключалась возможность контакта с обычными людьми, они впредь отправлялись вместе. Несмотря на то, что Гето утверждал, словно всё с ним в порядке, и он со всем справится сам. Годжо говорил, что верит и просто хочет как можно больше времени проводить вместе.              На деле же боялся оставлять лучшего друга одного. Боялся, что не сможет приглядеть за ним и тот сорвётся. Поэтому дремал на чужом плече в машине по дороге туда и обратно, отдыхая после своих миссий, а Гето – что и неудивительно – превосходно справлялся со своими. Главное, что Годжо был рядом, не давая слишком много думать, отвлекая от навязчивый идей. Забавно сопел, иногда пускал слюни на чужую рубашку, ворочался в попытках удобно уложить своё великорослое тело на задних сиденьях, что-то бессвязно бормотал. В общем: даже с сонным им не соскучишься.              Вечерами же они вместе коротали время за просмотром фильмов в комнате Гето. Как только последний засыпал – Годжо уходил на миссии. Годжо возвращался – Гето отправлялся на миссии, а его друг отсыпался под боком. Затем они снова проводили время вместе. И так следующие лет пять.               Благодаря их совместным усилиям проклятий в о́круге стало значительно меньше. Годжо Сатору решил податься в учителя нового поколения шаманов, а Гето Сугуру иногда помогал ему с практическими занятиями по боевым искусствам. Очень неохотно. Но помогал. Их совместные посиделки, пусть и реже, однако всё ещё имели место быть, Годжо и Гето так же иногда ходили вместе на задания, если объявлялся какой-нибудь интересный проклятый дух, и эти походы больше напоминали обычные дружеские прогулки, наполненные их пустыми разговорами и параллельными издевательствами над этим самым духом, что меж двух огней просто не знал, куда деваться. Бедолаге можно было только посочувствовать, его либо развеят, либо поглотят, если сочтут достаточно полезным. Со временем таких духов, однако, становилось всё меньше. Их интересовали уже только особые и некоторые первые классы или какие-нибудь слабачки, что имели высокую практическую ценность, по типу червя-инвентаря. Такие духи были очень полезны даже для повседневной жизни, не забрать себе их было бы кощунством. Коллекция Гето за эти годы сильно выросла, и по качеству даже сильнее, чем по количеству.              Сейчас же он был настолько силён, что без сожалений уничтожал почти каждое проклятие, встречающееся на пути, и Годжо был этому рад. Проклятия отвратительны на вкус. Он помнил об этом и потому был счастлив, что его другу больше не нужно постоянно давиться этой гадостью, только чтобы не отставать от него. Гето было больше не нужно поглощать. Они вновь оба сильнейшие.              Да, Годжо был невероятно рад. Он считал это своей победой: наконец-то вернулось «как прежде». Он старался все эти годы не зря.              – Может хватит уже, Сатору?              – …а?              Последние пару недель Гето часто проводил долгие вечера на самой высокой крыше техникума, с большим удовольствием подставляя холодным ветрам своё тело. После поглощения вулканического духа особого класса его порой накрывало волной испепеляющего изнутри жара, и приходилось остывать всеми доступными способами. На этой крыше Годжо и нашёл его на закате дня. Приобнял со спины, зарылся носом в распущенные волосы, похвалил за проведённый урок с первогодками. Опешил от услышанных слов и отстранился.              – Прости. Сильно жарко? – Никогда раньше Гето не выказывал нежелание тактильного контакта с Годжо. Сказать, что последний был шокирован – ничего не сказать. Вероятно, его другу просто тяжело давалось переваривание последнего духа, он мог понять. Он старался понять. Годжо за эти десять с небольшим лет стал очень чутким, когда дело касалось Гето, даже чересчур опекающим, готовым терпеть свой дискомфорт ради комфорта другого.              Поэтому притворился, что его не задели чужие слова. Поэтому нежеланно заставил своё тело отойти чуть подальше. Поэтому выдавил беззаботную улыбку, когда друг обернулся.              – Я не об этом.               – А о чём? Ммм… Занятиях со студентами? Да брось, Сугуру, ты им очень нравишься, да и из тебя вышел превосходный учитель! Я вообще думаю, тебе стоит на постоянку. От тебя больше толку, чем от меня, если честно, – Годжо привычно проигнорировал попытку Гето, как он считал, отлынивать от того, к чему у того явный талант. Было бы славно, если у его друга появилось постоянное занятие помимо экзорцизма, желательно которое ещё бы и нравилось ему. Боевые искусства, насколько помнилось, тот всегда любил. Идеальный вариант, разве нет?              Параллельно своим словам Годжо снова прильнул в чужие объятия, поняв, что ошибся и всё-таки не вызывает неприятных ощущений, а значит точно можно. Разве он не заслужил небольшой награды за всё то, что уже сделал и продолжает делать каждый день? Он ведь тоже всего лишь человек, а людям свойственно хотеть тепла других людей.               Гето же был очень тёплым. Всегда. Никогда не выказывал сопротивления, кто бы его ни касался, щедро делился со всеми собою. Так было ещё со времён их обучения в техникуме, может быть, и в его школьные годы тоже, но Годжо последнего не знал. Просто в какой-то момент их совместной учёбы решил, что ничем не хуже всех тех, кто вился вокруг Гето, и попробовал тоже, хоть и поначалу боязливо, думая, что его оттолкнут, но, так как этого не произошло, паренёк осмелел, вообще посчитав себя обязанным монополизировать всё то, что можно было. Кажется, именно так они и стали лучшими друзьями. Из-за того, что Годжо, оказывается, до безумия нравился тактильный контакт, но кроме Гето ему никто этого не давал.              – Сатору… – В голосе послышалась усталость и что-то ещё непонятное, и почему-то по телу Годжо пробежала дрожь. Скорее всего, из-за холода, всё-таки на крыше стоят. Поэтому он вжался в тепло другого тела так сильно, как только мог, в тщетной попытке согреться.              – …ммм? – Всё так же беззаботно протянул он в ответ. Перестать дрожать всё никак не получалось, и Годжо уже хотел предложить уйти вместе с крыши и вернуться в общежитие, как тёплая рука легла на затылок.              От неожиданности по шее Годжо пробежали мурашки. Ловкие пальцы прошлись по ней следом, потом обратно и снова вниз. Мягкие поглаживания словно пытались успокоить, из-за чего Годжо почувствовал себя ребёнком, которого терпеливо старались утешить, и от этого осознания напрягся. Утешить… перед чем? Гето не то чтобы часто обращал внимание на его попытки приластиться… Отнюдь, он почти никогда не нежничал в ответ. Объяснение могло быть только одно.              Когда пальцы подцепили чёрную ткань и попытались стянуть повязку, Годжо отпрянул, как ошпаренный, сразу же торопливо поправив её, немного съехавшую и почти открывшую чужому взору его испуганные глаза.               – Сугу, ну что ты делаешь? Не прямо же здесь! – Лучше он продолжит дурачиться и делать вид, что не понял. Лучше отшутится. Не даст ничему измениться. Поспешно закончит этот день так же, как вчерашний, чтобы иметь возможность начать следующий, точно такой же.               Годжо собирался развернуться, трусливо уйти и вернуться в уже ставшую их общей комнату Гето, где они бы снова принялись за просмотр очередного фильма. В той комнате безопасно. Там они никогда не говорят ни о чём серьёзном, таков был молчаливый уговор. Лишь притворяются, словно они, как и раньше, студенты и обычные друзья, что просто счастливы быть рядом друг с другом.              – Сатору, послушай, – Годжо остановился почти у двери, ведущей на лестницу вниз, проклиная себя за то, что не поторопился достаточно и не успел исчезнуть раньше, чем его поймали за руку. Прикусил нижнюю губу. Видимо, переусердствовал – на язык попало немного крови, отдав металлическим привкусом.               Сердце бешено застучало в ушах, нервы натянулись и оголились, вырабатываемый адреналин заставил мозг переключиться в состояние «Бей или беги». Но Годжо замер, как испуганный кролик перед змеёй, и даже дышать больше не смел.              – Уже девять лет прошло. Этого не достаточно? Тебе всё ещё кажется…? – Гето не смог договорить из-за руки, накрывшей его рот.              – Пожалуйста, Сугуру, замолчи. – И Гето замолчал. Ничего не произнёс, даже когда рука перестала касаться его губ. Даже когда Годжо подавленно опустил голову и уткнулся носом в его шею, сделав глубокий вдох в попытке надышаться им, словно в последний раз.              Гето терпелив и подождёт. Он хорошо умеет ждать, особенно если ждать нужно Годжо. Ведь Годжо всегда опаздывает.               Уже столько лет опаздывает.              – Может… может ещё немного? Хотя бы денёк, подумай ещё… Пожалуйста? – Всё-таки голос надломился, выдав его эмоции. От того, насколько беспомощно умоляющими звучали его собственные слова, Годжо самому стало больно. Пытаться отшутиться больше не выйдет. Не сегодня. Врать самому себе не имеет смысла, если Гето больше не собирается делать вид, что тоже верит в эту ложь.              Когда Годжо, наконец, поднял лицо и сквозь повязку взглянул на человека напротив, Гето мягко улыбнулся и ладонью погладил его по щеке. Годжо накрыл его руку своей и осторожно коснулся губами. Одновременно и хотелось, и не хотелось. Больно отказываться от тепла, но и принимать – страшно (зная, что за ним стоит прощание). Его брови болезненно хмурились, и ткань не могла этого скрыть. В том, чтобы прятаться, больше не было смысла, оба это понимали, поэтому в этот раз Годжо не стал сопротивляться, позволив стянуть со своего лица повязку. Открыто посмотрел на Гето не с помощью техники шести, а своими двумя глазами.              – Сугуру, – на грани шёпота. Еле заметное движение губ. Бескрайняя надежда, плещущаяся в глубине зрачков. Годжо не знал, как ещё донести всё то, чего так много было в его голове, сердце и душе. Но вопреки всем мольбам, Гето с тем же спокойствием и лёгкой улыбкой на лице притянул его руку к своим губам и коснулся ими костяшек. Поцеловал каждую, настолько чувственно и нежно, как только мог, выбив из Годжо весь воздух и силы сопротивляться. Как бы сильно ему не хотелось кричать «не уходи», в этом не было смысла. Гето всё уже решил.              Не успел Годжо и заметить, как чужие пальцы трепетно сложили его собственные в печать призыва Фиолетового и направили на ровно вздымающуюся грудь Гето, туда, где билось родное сердце. Оба замерли. Одному нужно было больше времени. Другой готов был дать его столько, сколько нужно.               Годжо зажмурился, сжал зубы. Рука с печатью дрожала бы, не будь так нежно и бережно удерживаема вторым человеком. Даже тысячи чувств из окружающего мира, каждую секунду пролетающих в его сознании из-за техники бесконечности, не могли сравниться по своей тяжести с тем страхом, что сейчас давил на его голову. Сильнейший шаман современности? Боится? Да разве может сильнейший чего-то бояться!              Годжо и не боится. Никакая опасность не может его коснуться, не может ему навредить. Любого врага он в силах уничтожить одним движением пальца. На земле и в небе нет более достойного, чем он.              Зато Сатору боится, и очень многого. Что никогда не сможет никого коснуться, не откроет никому своё сердце. Не сможет спасти дорогих ему людей, сколько бы действий не предпринимал. Останется один, совершенно один среди бесконечности всех мирозданий.              Но что насчёт Годжо Сатору? А он делает глубокий вдох, успокаивается, унимая всю дрожь в теле, и… опускает руку под разочарованный взгляд тёмных глаз.              – Уверен? – Даёт последний шанс не совершить главную ошибку в его жизни, не упустить потенциального преступника. В ответ лишь кроткий кивок. – А если мои действия многим навредят?              – Не говори ничего, Сугуро. Я же просил. Мне и так тяжело. – Опустошённый и почти обессиленный от переизбытка эмоций, Годжо с горечью роняет голову на чужое плечо, и это его движение прямо кричит отчаянной и бессмысленной мольбой. Он цепляется за спину, сминая ткань куртки, носом елозит под линией челюсти, трётся щекою о щёку, мажет губами по вискам, по уху, прикусывает мочку с серьгой и сразу зализывает чуть краснеющий след. Гето не сопротивляется. Разрешает напоследок урвать немного нежности, успокаивающе поглаживает спину одной рукой, а другой ведёт по шее и затылку, доходит до макушки и взъерошивает белые волосы. Годжо с удовольствием потирается головой об эту руку, как любящий кот, становясь совсем лохматым.              Так много он никогда себе не позволял. Не решался даже помыслить о том, чтобы взять больше, чем полагалось между лучшими друзьями, самый максимум – ловко балансировал на грани шутки, за которую переступить – значит безвозвратно упасть. И сейчас он упал. Позволил себе упасть. Хотя бы напоследок. Хуже всё равно уже не будет.              Бессознательные руки сами потянулись к воротнику куртки друга, дёрнули молнию вниз, провели по острым ключицам и сильной шее, правая пошла ниже – бесстыже лапая сквозь рубашку мышцы груди и пресса, проводя пальцами по рёбрам, пересчитывая их и запоминая, чтобы даже через сотни лет помнить ощущения от прикосновений к чужому телу. Левая – осталась там же, ласково провела по шее снизу вверх, безмолвно прося приподнять подбородок, указательным пальцем прошлась ровно над сонной артерией, совсем немного надавливая на грани соблазна усилить хватку. Осознание своих действий пришло за мгновение до того, как зубы коснулись бы кожи.              Годжо словно громом поразило. Хотелось плакать и обниматься. Хотелось кричать и ругаться. Хотелось срастись телами и навсегда остаться вместе, касаться, касаться и касаться, чувствовать. Хотелось вгрызться зубами, пустить кровь, впиться ногтями до синеющих следов, заставить остаться.              Нет, нет, нет, нельзя. Гето никогда не пытался причинить ему боль, потому и он не будет. Он и не смог бы, как бы ни хотел. Как бы безумен не был, он слишком сильно дорожил им, и всё, чего он мог желать – чтобы Гето был счастлив. Без него… Как Гето может быть счастлив без него?               Неужели он его совсем не ценит? Даже чуть-чуть. Даже капельку… Годжо не просил многого, ему и дружеской привязанности хватит. Но даже это у него теперь пытались забрать.              По щекам одна за другой покатились слёзы. Годжо слишком поздно заметил, как они сами собой потекли рекой, а когда осознал – вздрогнул, испугавшись. Снова. Не слишком ли много он пугается за этот вечер? Что же Гето делает с ним… Ему почти три десятка лет, но эмоционально – тот же подросток. Снаружи вымахал, а внутри – забыл.              Пытаясь скрыть момент слабости, Годжо быстро махнул рукавом по лицу, но ткань, совсем жёсткая, ничего не впитала, только размазала, ещё и неприятно оцарапала. Скоро кожа покраснеет, и станет ещё хуже. Какой же Годжо бестолковый. Глупый, глупый, глупый. Зачем вообще всё это начал? Знал же, что Гето только из жалости позволяет ему. Надо прекратить.              И он прекратил. Опустил руки, сделал шаг назад. Попытался утихомирить учащённое сердцебиение, восстановить дыхание. Сморгнул все слёзы.  Настолько быстро, насколько возможно, вернул самообладание.              – Прости. Не знаю, что на меня нашло. Больше не буду отговаривать – иди, если хочешь.              Но Гето не двинулся. Даже не удосужился застегнуть свою куртку, словно полурастёгнутое было её нормальным и самым обыденным состоянием. Солнце давно закатилось за горизонт, небо усыпали звёзды, холодный ветер действительно начал пробирать до костей. Гето Сугуру был невероятно красив под светом луны, с этой своей улыбкой Будды на лице и мягким, печальным взглядом, что смотрел как-то сквозь Годжо, словно видя всю его суть. Так, как обычно смотрят на первую любовь из самого раннего детства, не осквернённого взрослением. Ту, что уже давно не любят, но вспоминают с приятной ностальгией на душе.              И Годжо Сатору, сильнейший мира сего, был абсолютно бессилен против этого взгляда. Против этой улыбки. Против всего Гето Сугуру. Нормально ли так сильно восхищаться своим другом? Нормально ли то, что ему хотелось бы всё бросить ради него? Как было бы тогда просто – переплести пальцы, коснуться губами тыльной стороны руки, улыбнуться бесконечно искренне и беззаветно, поклясться всегда следовать за ним. И ни о чём не думать. Позволить себе дышать свободно, позволить себе чувствовать то, что можно любому другому человеку. То, что ему нельзя.              У Годжо были обязанности перед миром, его жизнь ему не принадлежит. Его желания не имеют значения. Его чувства должны оставаться под замком.              – Почему стоишь? Есть, что ещё сказать? – Он должен был отпустить потому, что больше не мог ограничивать чужую свободу. По сути, именно это он и делал все последние годы – словно держал Гето в клетке, пусть и по собственному согласию того. Отчасти Годжо понимал, что его друг остался только из-за его просьбы. Из-за его мольбы в тот день, что была на грани истерики. Ему до сих пор стыдно за весь эгоизм, что он вылил на Гето, заставив его чувствовать вину за то, что сделал больно Годжо.              Но больше он не хочет совершать тех же ошибок. Гето ни разу не выглядел искренне счастливым за эти годы, улыбался как-то натянуто. Это была та истина, которую так долго не хотелось принимать: Гето согласился загнать себя в рамки возможности становления «нормальным», только чтобы угодить Годжо. Он был готов ломать себя и притворяться, что ему становится лучше, а на деле лучше лишь учился обманывать окружающих. И Годжо понимал это, но не мог отпустить. Тоже ломал себя, продолжая притворяться, что совсем ничего не замечает.              Не обращать внимания. Не говорить об этом. Не видеть этого. Игнорировать свою боль из любви к другому и боль другого из-за неготовности принять истину самому.              – Ты же сам попросил меня помолчать. Или тебе уже легче? – Несмотря на то, что слова были произнесены шёпотом, Годжо хорошо расслышал их. Некая степень негодования забурлила в глубине сердца: Гето над ним ещё и смеяться вздумал? Думает, что ему легко отпускать его? Да как вообще можно…!              Возмущение, злость, негодование отразились в его глазах, готовясь выплеснуться тысячей ядовитых ругательств, останавливаемых лишь его силой воли и остатками чувств, что осторожно тлели внутри него все эти годы, никак не решаясь разгораться, но, испуганные возможностью лишиться всего, вспыхнули сейчас с такой силой, что запросто сжигали всё то нелицеприятное, что было в нём. Если любишь – докажи. Отпусти.              Годжо так и встал, как вкопанный, сжимая до скрипа зубы и хмурясь до боли в переносице.              – …проваливай уже, Сугуру. – Когда-то он молил о точно противоположном. Как много изменилось за эти годы, и одновременно не изменилось ничего. Ему всё ещё больно при одной только мысли о том, что он останется один. Давно пора.              Однако вместо ожидаемого исхода, тёплая рука накрывает глаза и лоб, мягко и нежно, едва касаясь. Ещё одна – ложится на поясницу, бережно прижимает к телу своего владельца, словно пытаясь удержать от попытки отстраниться, но делая это вовсе не навязчиво, будто говоря, что отпустит, если только он действительно захочет. Всё такой же шёпот, но теперь у самого уха, ласково щекочет кожу:              – Я больше не скажу ни одного неугодного тебе слова. Клянусь, это был первый и последний раз. – Пауза затягивается, а Годжо всё ещё ждёт продолжения, всем своим естеством чувствуя, что должно быть что-то ещё. Но не слишком ли близко Гето подошёл к нему? Не слишком ли недвусмысленно они прижимаются друг к другу грудью и бёдрами? Не слишком ли странно, что он, несмотря на кипящий в нём гнев, позволяет Гето всё это? – Только не смотри так на меня. Пожалуйста…              Дышать. Почему Годжо так резко забыл, как дышать? Почему эти последние слова звучали так… горько и болезненно? Ни разу. Раньше он ни разу… не слышал, чтобы Гето говорил таким тоном. У него словно разрывалось сердце или словно он самолично и разрывал его, терпя невыносимую боль, но продолжая рвать, рвать и рвать, пока от того ничего не останется. Зачем же… Зачем он так с собой?              Хотелось убрать руку с глаз, взглянуть на чужое лицо, узнать, какое на нём выражение и какие эмоции отражаются. Хотелось обхватить его щёки своими ладонями, огладить большими пальцами, оставить след от губ на лбу. Хотелось успокоить. Обнять. Сказать, что всё будет хорошо, что они что-нибудь придумают, что не нужно разлучаться, если они оба этого не хотят, что…               Говорящие в нём чувства Годжо снова приходится спрятать куда подальше. Если он даст слабину, пойдёт на поводу у своих желаний, то магический мир покинет стабильность. Нельзя.               Поэтому он не двигается ни единой мышцей, не потакая себе, своему сердцу, своей душе. Остаётся полностью недвижим до тех пор, пока тёплое дыхание перестаёт ощущаться ухом, но переходит на губы.              – Сугуру… Зачем ты это делаешь сейчас? – Годжо дрогнул, когда понял, что случайно задел Гето, пока говорил. На мгновение, но их губы коснулись друг друга. На очень короткое мгновение, было легко притвориться, что его попросту не было.               – Не могу оставить тебя ни с чем. В отличие от тебя, я человек добрый. – И снова прикосновение, но на этот раз совсем не короткое, Гето целенаправленно произнёс эти слова настолько близко, насколько только мог, чтобы Годжо точно почувствовал, ощутил, ещё раз вздрогнул от неожиданности и потому не успел бы отреагировать на то, когда его губы полностью оказались накрыты чужими: пока переваривал прошлое касание, его мозг пропустил тот момент, когда можно было увернуться и избежать следующего. Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет! А почему нет?              Приятно. Ощущать тепло на губах было невероятно приятно. Оно медленно расползалось опьяняющей негой по всему телу, разгоняло кровь, согревало, обжигало, заставляло сердце биться ещё быстрее, до шума в ушах и неосознанного порыва вперёд, чтобы урвать больше, больше, ещё немного больше, до кончиков пальцев, что тянулись вверх и вслепую за что-то пытались так отчаянно ухватиться. Локоть ли? Предплечье? Да разве это важно! Важно только то, что…! Гето… поцеловал… его… Гето поцеловал его. Годжо спит? Умер и попал в рай? Любой из вариантов его устроит, только пусть этот момент не заканчивается, Годжо и душу свою продаст, сделает что угодно, согласится на что угодно. Только пусть Гето скажет, что хочет быть с ним. Годжо слишком труслив, чтобы сказать это самому, но… Но он готов беспрекословно открыть рот, едва только почувствовав кончик языка, коснувшийся его губ, впустить чужое тепло внутрь, боязливо лизнуть влажную шероховатость и обомлеть, когда рука с его глаз переместится на затылок, зарывшись в белые волосы, и чуть-чуть надавит, прижимая их друг к другу ещё немного ближе и углубляя поцелуй.              Стоит ли Годжо признаться, когда они закончат? Или потребовать объяснений и сначала вытянуть признание из Гето? Может, стоит сразу же потянуться за вторым поцелуем, заменив им все объяснения? Он подумает потом, обязательно, но не сейчас, потому что сейчас хочется только одного – чувствовать. Чувствовать тепло теми участками тела, на которые приходятся чужие касания, чувствовать обожание к себе в каждом движении, чувствовать душою душу другого и, может быть, осмелиться, наконец, обозвать свои чувства тем самым смущающим его словом – любовью.              То восхищение, что он испытывал к лучшему другу, всегда было больше, чем дружеской привязанностью. Годжо очень долго отрицал это, даже думать себе не разрешал о том, что его сердце пропускает удар каждый раз, когда он тянется к Гето и не встречает сопротивления. Каждый раз, когда тот смотрит на него своими невыносимо внимательными глазами, поблёскивающими сиренью на солнце. Каждый раз, когда говорит: «Отлично постарался, Сатору», мурлыча букву «Р» в его имени, после чего нежно улыбается. Каждый раз, когда он смеётся с его глупых шуток, делая Годжо счастливым только потому, что кто-то находит его просто забавным и весёлым парнем, а не шаманом, которому при рождении предначертано перевернуть равновесие в магическом мире.              Может быть, мир не рухнет, если он уйдёт? Может, справится как-то сам – Годжо ведь хорошо воспитал своих студентов? Что, если ему можно всё-таки отдаться случаю, впервые послушать желания своего сердца? У Годжо их было очень много, и о каждом хотелось рассказать Гето. Хотелось снять с себя маску сильнейшего, отринуть всю эту показную уверенность, бесстрашие, беспристрастность, бесчувственность, твёрдость, лукавство, гордыню, пренебрежение и… всё остальное. Просто всё. Всё, из чего он строил стену вокруг своей главной слабости – чувств. К слову, очень трудолюбиво и упорно строил, но сейчас без сожалений разрушал.              Продлить бы этот их первый поцелуй ещё немного, навсегда бы увековечить его в памяти, чтобы потом с нежностью вспоминать, даже если впереди их ждут ещё миллионы таких же. Этот – особенный. Этот – первый. Бесконечно нежный, трепетный, беспокойный и неловкий, в нём нет огня или страсти, но есть чувство, такое слезливое и счастливое, глупо улыбающееся, правильное. Целоваться с лучшим другом – или больше не совсем другом? – оказалось так естественно, что непонятно, почему они не сделали этого раньше. С чего вообще они начали этот разговор, что он завёл их сюда? Что они обсуждали до этого? Что-то важное или не очень? Потом, потом, потом, нужно вспомнить потом.              Сейчас они дышат одним воздухом и делят дыхание друг с другом, ненадолго прерываются, чтобы немного отдохнуть, и в каждые такие секунды Годжо неизменно пытается успеть произнести что-то – то ли чужое имя, то ли признание, то ли просьбу, то ли вообще ничего осознанного или внятного, обычное полумычание полустон на вдохе-выдохе.               Челюсть начинает затекать, но всё ещё мало. Он уже даже перестал полностью контролировать свой язык: что то́т немеет, что сознание, им управляющее, плавится слишком быстро. Но первым он не отступит – дело принципа. Да и Гето тоже уже должен быть уставшим: вот он целует уголок его рта, задерживается лениво и так отчаянно, потом снова ведёт к самим губам, прижимается к ним своими и, казалось бы, сейчас отстранится, но снова скользит языком внутрь, всё-таки заставляя Годжо задуматься над тем, чтобы сдаться, но не сейчас, сейчас ещё осталось чуточку сил, и он с особой нежностью встречает этот последний поцелуй, наполняющий его рот жаром и вязкой-вязкой, перемешанной со слюной кровью, стекающей ему в самое горло и заставляющей пару раз рефлекторно сглотнуть до того момента, как он резко поймёт.              Кровь? Откуда? Годжо замер. Отстранился. Распахнул глаза и… пожалел о том, что увидел. Осознал, что в его рту помимо крови осталось кое-что ещё.              Шокированный, напуганный, ничего не понимающий, беспомощно хлопающий глазами и пытающийся подавить рвотные позывы Годжо на трясущихся ногах делает пару шагов назад, наклоняет голову над ладонью, открывает рот и наблюдает, как на пальцы вместе со стекающей кровью соскальзывает кончик языка, не его, потому что он не чувствует, чтобы у него самого где-то были раны. Поднимает глаза и ещё раз смотрит на Гето, по подбородку которого водопадом течёт кровь, пачкая белую рубашку необъятными алыми разводами.               Годжо Сатору хотелось умереть прямо сейчас. Но вместо этого он панически тянется к Гето в попытке схватить за руку и телепортироваться вместе к Сёко, чтобы она исправила то, что тот с собой сделал. Гето Сугуру же уклоняется и не позволяет к себе притронуться. Качает головой, мол: «не стоит, всё в порядке».              – Какого чёрта, Сугуру?! «Добрый» человек? Ты, блять, сволочь!!! – Снова безрезультатная попытка, ещё одна, и ещё, у Годжо всё никак не получается даже дотронуться пальцем до друга, его трясёт, он сбит с толку, дезориентирован в пространстве и происходящем, не понимает, зачем Гето откусил себе пол-языка да ещё и оставил у него во рту, и всё это во время чего? Да это даже звучит смешно и глупо! Его честная реакция на всё это заключалась всего в одном слове. – Пиздец…              И всё же он остановился, прекратив все телодвижения. Тупо уставился на шамана напротив. Во взгляде Гето – всё то же пресловутое, отвратительное спокойствие и ни тени эмпатии. Лишь холод, идущий вразрез его прошлым действиям, словно Гето Сугуру, только что нежно и чувственно целовавший его, и тот, что сейчас стоит перед ним, были разными людьми.              Улыбается. Он и правда сошёл с ума? Как давно? И почему Годжо сразу не заметил? Когда ярость и ненависть Гето к людям переросла в нечто более пугающее? Давно ли Гето Сугуру стал словно Буддой во плоти, с бескрайним всепониманием и всепринятием во взгляде? Буддой, что сам беспристрастно решает, что есть хорошо, а что – плохо. Буддой с тысячами последователями в лице проклятий, что, как и он, хотят лишь одного в этой жизни.              – Сугуру, пожалуйста, хватит… Пойдём к Сёко… – Может удастся договориться? Хоть как-нибудь исправить положение. Слова начали застревать в горле. – Мне не нужно это… Прости. Я не хочу, чтобы ты замолкал. Правда, Сугуру…              Годжо снова начинает умолять, и делает это совершенно неосознанно, в глубине души помня, что один раз это уже сработало, но натыкается лишь на пустые глаза, более отказывающиеся смотреть на него с привычной нежностью – видите ли, закончилась. И Годжо не понимает, почему. Неужели он разучился понимать своего лучшего друга? Может быть, ещё девять лет назад? А может, он никогда и не понимал его вовсе?              Зато Гето всегда видел его насквозь. До сих пор видит. И уже устал от того, что это работало только в одну сторону. Надоело.               Всё чаще в последнее время в его голове возникала мысль, что ему неприятно в обществе друга, что ему хотелось бы уйти от всегда таких неловких и робких прикосновений, что притворялись смелыми и беззаботными. Его сердце больше не смягчалось при взгляде в чужие глаза, он больше не смеялся вслед за звонким и искренним смехом другого. Гето потускнел в неволе, лишившись сил чувствовать и любить. Последнее, что он мог сделать для того, кто когда-то жил в его сердце и освещал его душу – отдать последние крупицы тепла, что в нём остались, и уйти. Защитить от самого себя. Защитить от того, что он может сказать, если останется чуть подольше.              Любой бы посчитал Гето жестоким за то, что он сделал. За то, какое прощание с Годжо он выбрал. Но это был самый лучший вариант из тех, что был. Потому что Годжо не должен познать на себе его безразличие или, что ещё хуже, ненависть. Гето хотелось выказать дань уважения своим прошлым чувствам, и поэтому он действовал в соответствии с тем, что сделал бы, если бы до сих пор искренне любил. Ему было правда жаль, что больше – нет.              Он понимал, что, возможно, правда сошёл с ума. Негативные эмоции и желания игнорировались им, прятались на задворках подсознания, копились и гнили, разъедая его суть, в конце концов, уничтожив его личность. В тот день ему не стоило слушать Годжо, нужно было уйти и оставить в душе тлеть те драгоценные крупицы чистой, самоотверженной любви. Такое прощание было бы лучшим исходом, но прошлого не воротишь. Имеем то, что имеем. Полностью разрушенного спокойного Гето Сугуру и полностью разрушенного перепуганного Годжо Сатору.               Он надеялся, что его всё же простят.               Он знал, что его никогда не простят, и был рад этому, ведь он не достоин прощения.              – …Сугуру. – Годжо сам не знал, о чём просил. Весь его мир разрушился в одночасье. Он только и мог, что бессознательно бормотать родное имя, хотя и должен был проклинать его обладателя. Гето больше ничего не мог ответить ему. Больше не мог ни обрадовать, ни разочаровать. Годжо остался один на один с собой.               Сейчас – впервые, когда он осознал, что ни при одном раскладе они не смогли бы обрести happy end, как герои тех фильмов, что они смотрели вместе в комнате Гето. И сейчас же – последний раз, когда он смотрел на своего друга, пока ещё не врага всего магического мира.              Больше они не поговорят.              Рука Годжо Сатору аккуратно накрыла его левый глаз и надавила. Вторым он взглянул на мгновенно изменившееся выражения лица Гето Сугуру, на то, как ровное спокойствие исчезло и появилось тревожное недоверие, брови нахмурились и зрачки сузились. Гето бросился к нему, но не успел. Всего одно движение, и мир потерял все краски.               Больше они не увидятся.              На ощупь Годжо нашёл ладонь друга, потянувшуюся к нему в попытке удержать, и положил в неё небольшую окровавленную сферу молочного цвета с маленьким круглым пятнышком красивого ярко-голубого оттенка.              – Я люблю тебя, – бессмысленные слова сами слетели с губ Годжо Сатору. Но никто ему не ответил.              По щеке Гето Сугуру прокатилась слеза, сопровождаемая идентичным, но беззвучным движением губ. Но никто этого не увидел.             

«Sometimes leaving on time is not the worst decision. Sometimes staying means delaying the inevitable»