Saturday evening

Во сне Эрик ёжится, ведёт угловатым плечом в сторону и его губы, едва разомкнувшиеся (видно лишь чёткие две линии конца передних зубов), смыкаются и размыкаются вновь. Вид при этом не меняется. Всё такие же две аккуратные белые черты, а кадык слегка двигается вверх, кажется, сглотнул скопившуюся за час слюну. Час. Может, чуть больше..счёт времени теряется, когда запястье почти немеет, а ощущения от чужих губ плотно оседает где-то на зудящей корке. Это был вечер субботы. Они виделись почти каждый день на занятиях и после них встречались тоже. Похлопывание, еле доходящее до плеча. Эрик ниже. Его смех заставляет кривить линию губ, вести уголки выше, его дыхание заставляет замереть что-то, что будет скрыто за черной тканью с красной, почти кровавой надписью. Ровно через год и месяц. Об этом, стоя в курилке с Харрисом и Бруксом – не думается совсем. На уме пальцы, на уме терпкий запах между средним и указательным, но не своими, какое там? «Пидорские сигареты» – вот что точно не было по части Реба. Он не курит с кнопками, терпеть не может тонкие, но злится, что скуривает толстые быстро, а когда доходит до середины второй, то все уже заканчивают и расходятся. «В тонких меньше табака, так какой смысл переплачивать? За красоту и марку?» – днём вторника за обедом, прокручивая двумя руками пачку на столе (закрыть рукой от чужих взглядов не сложно, а обсудить хочется), но Дилан лишь пожимает плечами. Ментол ему нравился больше (не больше Харриса, язвительно цокающего на такой ответ, но мысль о чувствах сопровождается выражением собственного лица, полного отвращения) и смеются оба. Эрик смеётся потому что Дилан придурок, говорит, да и выглядит как придурок, а Дилан в свою очередь смеётся, потому что прекрасно это осознает. Вечерами субботы всё было иначе. Вечерами субботы осознание это било в голову грубой силой, чего не заметить на первый взгляд.. Взгляд Реба, смотрящий прямиком в душу и согревающий её, когда они сидят на крыше здания пиццерии после смены, врезается в кожу подобно лезвию той же ночью в узкой ванной с ужасно давящими стенами, выложенными бледной плиткой. Мартовский закат, теплее, чем месяцем ранее, подчёркивает зеленоватые глаза напротив, не давая появится и капле сомнений в том, куда именно Эрик смотрит. Оранжевый свет проходится по левой стороне лица, оканчиваясь для Водки там – под линией подбородка, там, где нельзя проследить, уходит туда, куда никогда не потянется рука. «Потянешься, но тут без шансов» – проносится в голове. Алюминиевая банка под давлением свода пальцев с характерным звуком сгибается. А он больше и не смотрит. «Кола» на кромке пропадает под тонкой линией губ и родные глаза друга теперь смотрели в закатное небо. Чёткая линия профиля, выпирающий кадык, острый и Дилан каждый раз попадает под раздачу этого острия, непокидающего черепной коробки. Покой не наступает даже с глотком собственного Пеппера, смешанного с Джеком (иногда это было забавно, просто брать и проносить маленькие бутылочки в нагрудных карманах фартуков с эмблемой заведения в тайне от работодателя. Просто немного разнообразия в рабочие минуты), ведь алкоголь – это не выход, ведь их общее веселье ничего не значит. Всё просто не могло быть настолько легко. Точно не у Клиболда, точно не с Харрисом. Чудес не бывает. Очнись. Очнись? — Очнись, Водка, – с хриплым, кажется, почти смехом где-то ниже уровня собственного уха. Реб держит сигарету между пальцев, смотрит из-под лобья, а темные стекла на добрую половину скрывают настырные глаза, — чего замер? Я вопрос задал, – не в настроении? Чего он хочет? Солнечные лучи падают на капот автомобиля, Реб упирается в него левой рукой, которую завел назад достаточно незаметно. Они вблизи негласного парковочного места, вблизи линии домов, а солнце греет голову, мартовское солнце. Это была суббота. Сегодняшний день за пару часов до того, как они оказались в доме, вдали от окна второго этажа. Будь сейчас июль, такой жаркий, заставляющий лёгкие плавиться под гнётом надоевших лучей и Харрис определенно пошутил бы про солнечный удар, про то, насколько Дилан тёплый, как тянет к себе плоды жаркого сородича среднего рода. Но на улице начало марта, не везде даже оттаял снег. Реб бы пошутил, но сейчас он не шутит, лишь тихое безразличие с ноткой раздражимости. Иди к черту, Реб. Нет, теперь иди обратно. Пожалуйста, вернись. — Вопрос? — Блять. Зажигалка. Мне нужна зажигалка, – всё такой же не в меру проницательный, снова цокает языком об передние почти заячьи зубы. Дилан улыбается, очень глупо и будто издеваясь, а после ведёт выпавшую прядь волос за ухо. В нём никакой проницательности, в нём ничего, кроме любви, кроме чистейшей.. — Конечно, – рука тянется в карман джинс. Тарантиновский диалог. Зажигалка находится быстро, покрытая царапинами и потёртостями от частого соприкосновения с ключами от дома и ключиками от банок (оставленными на память о том, как эффектно Эрик демонстрировал умение открывать банку хмельного ртом. Заячьи зубы, чёткая, почти грубая линия..), не прошли бесследно и нетрезвые падения с желанием закурить, с желанием умереть, с желанием быть, не быть рядом с подвыпившим обладателем самых зелёных, самых родных глаз, так близко и так бесконечно далеко, что в этой дороге в «никуда» можно стереть ноги до ошметков плоти, вместе с ботинками (с мелкой брошью красной звёзды, однажды с ухмылкой подаренной чужой рукой. Заячьи зубы, едва приподнятая в улыбке верхняя губа..). Остаётся тянуть руку, на секунду ловя себя на том, что по телу проносится чувство мандража. Накатывает с самого низу живота, проходится экстремальной походкой до груди, дыхание даётся тяжелее, но чужие пальцы просто берут желаемое и левая рука, покрытая испариной, отлипает от капота. Привычка? Постоянно закрывает рукой область носа и рта, поднося конец сигареты ближе к язычку пламени, выжидая с терпким вдохом, самый первый и самый глубокий, а после секунды почти счастливой эйфории и Дил был готов это разделить, был бы рад ловить это прямиком с чужих губ, забирая себе всё: мучительную смерть, инфаркт, рак лёгкого, а вместе с этим и гангрену. Языком вдоль пародонтоза, ближе и глубже, прямиком к раку горла, прикрывая чужие глаза после всплывающей в сознании надписи на пачке сигарет «Слепота». Эрик действительно слепой, но дело вовсе не в курении..Дело не в нём. Дело в Дилане. В том, что он действительно хочет, в том, что Эрик о таком желании не предполагает. Не видит, наверное, видеть он этого и не хочет. Никакой парень бы не хотел. Едва чужие ровные губы смыкаются у основания «ни разу не пидорской» сигареты, как в голове что-то сводит раздражающей болью, перетекающей в ритуал «взять, достать, зажечь и выкурить» - до фильтра, до онемения кончика языка. Зажигалка после чужих прикосновений теплеет, мысль о том, что она и так была нагрета карманом собственных штанов за весь день была бы слишком правдивой, чтобы подпускать её близко. Взглядами они пересекаются лишь на секунду, после отточенными локтями и спиной, чуть выше на которой виднеется красным по белому «Festival Crew», Харрис вжимается в тёмную постепенно разогревающуюся поверхность, откидывая голову назад,но кепка с развёрнутым козырьком падать не думает. Водка не думает вообще, а его тёмные очки скрывают вдумчивость глаз с оттенком голубого, мысль в которых тлела вместе с фильтром тонкой сигареты, а хруст кнопки под кончиками пальцев напоминал о чём-то давно забытом. Дым постепенно выходит из чужого рта и сдуваемый ветром..пропадает. Они заговорили позже. По дороге к дому (на деле до него, до дома, как до луны и обратно, но место прописки в своем совершенстве дело иное, об этом не думается), но думается о чужой жестикуляции, так радующей глаз. Порог, два оборота влево, ступени и долгожданная приставка, звонкий смех, недовольство от проигрыша. Словно день сурка, но это – лучший исход вечного повтора последних двадцати четырёх часов. Последних лет. Водка, купленная в прошлый понедельник и закинутая под кровать на скорую руку – девственная, всерьёз закрытая и нетронутая, но всему приходит конец. Её замечает Ви в тот момент, когда ложится на пол в почти полном бессилии, к черту игру, если способности куда ниже «вражеских», однако в голове не бьёт адекватность. «..Быть, не быть рядом с подвыпившим обладателем самых зелёных, самых родных глаз..». Быть. Конечно, Реб не против, конечно, они пьют с общего горла. Тёплая водка, едва ли нагретая отсутствием простора, бьёт в голову, в остатки мозга, окрашивая серую жидкость в ещё более серый оттенок. — Я устал, – и джойстик остаётся в стороне, едва Эрик касается душки очков, стягивая их ко всем чертям и приподнимается на подкашивающихся ногах. Он не может уйти сейчас, разве не для этого был создан их вечер субботы? Тянущая мысль, подобна мерзкой липкой на зубах жвачке без сахара. Голова гудела. — Куда ты? – желая скрыть странные ноты, звучит, но алкоголь желает иного. Какая разница, что он к этому испытывает? По возможности скажет, что ему всё равно, что будет всё равно, даже если уйдет и не вернётся, даже если ничего не скажет. Даже если всё между ними – ничего такого не значит. — Я? Лечь. А ты? Дилан никуда и не собирался. То, что было потом – просто глупо. Ноги сплетаются, Клиболд сует руку под чужую, проходится вдоль подмышечной впадины (ямки, априори, ямки), выдыхая горячий воздух с привкусом спирта, делает два неуверенных шага (как всегда назад, дальше от себя, дальше от отвратительно несправедливой реальности), но ближе к собственной кровати. Они оба падают, спотыкаясь о каркас и залившись глухим смехом лежат, пьяно глядя друг другу в глаза, прежде чем подползти головами ближе к подушке, одной, но вместимой, по которой чужая бритая голова слышно елозит. Точка пересечения общих перспектив (поспать и наслаждаться тем, что дают) находится снова и снова в глазах напротив. Надолго. Навсегда. Дил пьян, Дил придурок и Эрик знает, Эрик пьян и подушка кажется ему жёсткой, мягче кажется чужая широкая, действительно большая ладонь с едва оттопыренными пальцами и будто надутыми под кожей шрамами, но об этом Реб не говорит. Об этом молчит, молчит обо всём, сейчас соблюдая перемирие и тишину наравне с мыслительным процессом Ви прямо сейчас, в данный момент. Чужая щека, грубая линия скулы, давящая, но почти неощутимая и губы, губы, губы..кажется, последний глоток был перебором, кажется, в голову лезет ересь, а веки напротив, будто специально, смыкаются, чего не скажешь о пространстве меж сухих губ, таком открытом и доступном для одного желающего. Выдержка и труд. Мучительные пятнадцать минут, касание до чужих губ своими, родное, желаемое.. Тепло движет из головы в щёки, согревает окрашиванием в пунцовый, ближе и глубже, прямиком к вкусу табака, колы и водки. Заячьи зубы встречаются с поверхностью верхней губы, неаккуратно мажет языком, всё, что он делает – неправильно. Но чудеса случаются, ведь чужому сну это не мешает. Дилан же не уснёт вовсе. — Это..– с лёгкой отдышкой, с чужой влагой на поверхности обкусаных по контуру губ, шёпотом, едва слышно даже для самого себя, — это нормально, Реб, – с глотком плотного кома, вставшего в горле подобно сгустку крови после кровотечения из носа от перегрева.