Никакого больше насилия

– Ты сегодня позже обычного. Льюис смеётся и стыдливо отводит взгляд. Разумеется, пунктуальность Себа настигала его очень давно, и каждый раз подобная ситуация не заканчивалась ничем хорошим. В целом, ничего страшного — опоздание на пять-семь минут ещё никогда не было преступлением. Всё бы ничего, если бы не чужие принципы. – Я торопился со всех ног, ты знаешь, – Хэмилтон присаживается на край кровати и смотрит в упор на Феттеля. – Такси невозможно ускорить, как бы ты ни хотел. – Мог бы и на своей приехать. Себастьян подмигивает, облизывает губы — так, словно до прихода Льюиса обмазал их самым сладким сиропом — и мягко заправляет кудрявые локоны за уши. Хэмилтон тянется к нему ладонью, но сталкивается с предупреждающим взглядом. – Нельзя? Они синхронно улыбаются. Себастьян кивает. Льюис хочет повернуть правила игры в свою сторону. Это всё — каждая их встреча — напоминает разговор с судьбой о возможностях и жестокости. Это всё — сплошная пытка для Льюиса. Пытка, которая никогда не должна заканчиваться. Себастьян, заметив то, как Льюис устраивается как можно удобнее, медленно сползает с кровати на колени. Холодный пол, небрежно прикрытый серым ковром, нисколько не радует. Себу всё ещё хочется отказаться от их сегодняшней концепции и предложить альтернативу: что-то вроде аналогичного взаимодействия, но с противоположными ролями. Конечно, Феттелю в радость. Конечно, Феттель может много раз стелиться на пол, может говорить только по команде и расслаблять горло каждый раз, когда Хэмилтону захочется толкнуться глубже. Всё это — список чисто механических действий, которые повторяются из раза в раз и никогда не выходят за грань. Сегодня будет по-другому. Себастьян знает это. Знает и мечтает оттянуть момент. Льюис несдержанный и рьяный. Он вцепляется Феттелю в кудрявые локоны, кусает губы и чуть придерживает за мягкие линии челюсти — так, чтобы не передавить, но и не оставить без контролирующего жеста. Ему нравится так: нравится вдавливать мужчину в пол, нравится отдавать приказы, — чётко и холодно — нравится чувствовать, что Себ сделает всё, лишь бы услышать хоть каплю одобрения. Они привыкли к такому формату: привыкли видеться, трахаться до криков и расходиться утром в полной тишине. В конце концов, это банально удобно — у вас нет ни надежд на будущее, ни лишней ответственности. Единственное, о чём стоит по-настоящему беспокоиться — чтоб вы друг друга не поубивали. Но с этим, благо, не так трудно справиться. Льюис опускает голову и смотрит Себу в глаза. Себ видит в отражении чужих зрачков то, насколько убого и странно он выглядит, и хочет зарыться как можно дальше от всего происходящего. – Ты собираешься медлить? – Льюис оттягивает Феттеля за волосы, чуть пропуская отдельные пряди сквозь них, и смеётся. – У нас не так много времени, помнишь? – Во сколько? Это — как отрезвление. Напоминание о существовании реальной жизни, набат о том, что Себастьян — всё ещё живой человек, у которого есть право выбора. – В восемь, – Хэмилтон снова тянет, но на этот раз сильнее. Себ хмурится и закусывает губу, но покорно опускает руки на чужую ширинку и начинает движение молнии вниз. Запуск механизма проходит чересчур успешно — у Льюиса в глазах читается блядское восхищение, им же несёт на всю комнату. Больше всего Себастьяну хочется, чтобы его выбросили за дверь. – Вот так, да. Хочешь сегодня жёстче? Феттель кивает и тяжело сглатывает. Конечно, он не хочет. Конечно, больше всего он был бы рад сейчас просто полежать в кровати, обнять друг друга и уснуть. Но здесь выбор — настолько мерзкая и позорная иллюзия, что нет никакого смысла на неё вестись. Льюису ведь так проще. Льюису ведь нужно отдыхать и снимать напряжение. В первый раз Себастьян включается в реальность, когда чувствует, как член Хэмилтона противно ездит по нёбу и задевает язык. Его трясёт, в глотке стоит привкус рвотного рефлекса, но он продолжает насаживаться сам — чтобы быть хорошим мальчиком — и загадывать, чтобы всё это скорее закончилось. Льюис держит его за волосы, чуть оттягивает воротник белой футболки и тянется холодными пальцами к возбуждённым соскам. Себастьян думает, что он сегодня чересчур грязный. – Возьмёшь глубже? Феттель молча кивает и привстаёт с колен, чтобы устроиться поудобнее. Член упирается теперь не только в нёбо, но и в глотку, и его начинает откровенно тошнить. Льюис, разумеется, чувствует каждое затруднение, но не видит в этом открытого протеста. В конце концов, Себастьян всё ещё здесь — отсасывает ему, строит самое довольное в мире лицо и продолжает смотреть в глаза. Себу кажется, что прерывать такой интимный и грязный момент — моветон. Второй раз Себастьян включается, когда чувствует руки Льюиса у себя на груди. Он сидит на коленях мужчины, раздетый и возбуждённый, и тихо мычит от каждого прикосновения, изгибаясь, как животное. Хэмилтон явно доволен: он просит всё больше, чаще отдаёт приказы, перемещает руки Феттеля так, как хочется ему. Это больше похоже на игру в театр, где Себ — единственный актёр, нежели на секс. Он всё ещё в белье, он всё ещё держится на одной нитке от падения в пропасть. Он всё ещё пытается себя контролировать. Льюис входит неожиданно, резко и грубо. Его член буквально вталкивается в Себастьяна, пока мужчина изо всех сил пытается раздвинуть чужие бёдра и, одновременно с этим, впивается ему в шею. Феттель стонет, срывает голос от наглых толчков и начинает сам чуть подмахивать задом, чтобы хоть немного сгладить нарастающее ощущение неправильности всей ситуации. Он ведь не может так, он не может просто взять и сказать “нет”. Льюис будет расстроен. – Двигайся быстрее, – Льюис кусает ещё раз, намного более разъярённо, и Себастьян подчиняется. Ноги раздвигаются, кожа покрывается тонной мурашек. Противное чувство вязких капель спермы на собственном члене нисколько не успокаивает. – Вот так, но ещё глубже. Ты же умеешь, давай, не разочаровывай меня. Блядское “не разочаровывай” съедает остатки рассудка. Себастьян чувствует себя шлюхой. Одной из сотни тех девочек, которые успели побывать в постели Хэмилтона в сотне городов и стран. Одной из сотни, из тысячи, из миллиона тех, с кем Льюису ещё предстоит встретиться за ужином, мило поболтать, а потом поебаться в ближайшем отели без надежды на продолжение. Резкий звон в ушах окончательно — в щепки — разносит голову. Феттель думает, что продолжает имитировать стоны и удовольствие. Думает, что Льюис всё ещё нагло держит его за бока и тянет на себя, чтобы покрыть плечи с веснушками багровыми отметинами. Думает, что Хэмилтон не заметит подвоха. Толчки прекращаются. – Что с тобой? – голос, нет, даже сама интонация отличается. Льюис смотрит на Себа растерянно и испуганно, держит его крепко-крепко и со всей собачьей искренностью заглядывает в глаза. – Себ? Феттель рыдает, как последняя мразь. Прозрачные дорожки из слёз постепенно покрывают колючие от недавнего бритья щёки, скапливаются в уголках глаз и льются абсолютно неконтролируемым градом. Себастьян хватается за плечи Льюиса больше по инерции, впивается в них короткими, но острыми ногтями и изо всех сил кусает губы, чтобы успокоиться. Нет, нет, нет. Этого, блять, не должно быть. Никто не должен видеть Феттеля таким. – Себ, Себ. Себастьян, пожалуйста, – мужчина перехватывает его подбородок и заставляет на себя посмотреть. – Ты меня слышишь? Кивни, если да. Такая идиотская просьба, думается Льюису. Такая правильная фраза, думается Себастьяну. Он поднимает взгляд и наконец-то сталкивается с его глазами. Умоляющими, испуганными, потерянными. Буквально собачьими. Они смотрят друг на друга и молчат. Себ жадно глотает воздух. – Тише, – Хэмилтон буквально поднимает Феттеля на руки и как можно быстрее снимает с собственного члена, чтобы позволить окончательно расслабиться. Они оказываются на постели — причём настолько близко друг к другу, что Себ совершенно забывает, что в апартаментах вообще почти трёхместная кровать. – Смотри на меня. Что произошло? Себ хочет сказать хоть что-нибудь, но не может физически. Нет, это абсолютно невыносимо. Нет, Льюис не должен ничего слышать о том, что Феттель банально его испугался. Это ведь не входит в договорённости — решать проблемы друг друга. Хэмилтону ведь должно быть плевать. – Скажи, – Льюис больше не приказывает; на этот раз буквально умоляет. Он изо всех сил старается выглядеть спокойным, чтобы не вселять в мужчину ещё больше паники. В глубине души же Хэмильтону хочется рвать и метать от несправедливости. От того, что кто-то мог настолько его довести. – Всё в порядке. Я хочу знать. – Не делай так больше, – Себастьян чуть тяжелит взгляд, и Льюис мгновенно кивает, всё ещё не понимая, о чём речь. – Не надо… Не надо боли. – Подожди. – Я не хочу говорить, – прерывает его Феттель и отодвигается. – Я не хочу, чтобы ты знал. Просто не делай, окей? Не хватай за горло, не дави на голову, не оттягивай волосы до моих хрипов. Это — мгновенный “красный” и мой уход. Хэмилтон хочет докопаться до сути, это видно. Хэмилтон хочет знать, кто, когда, почему и как, Хэмилтон хочет набить этому человеку лицо и вдавить его зубами в асфальт. Не потому, что Себастьяна можно только трахать, — и чем жёстче, тем лучше — а потому, что Феттель не должен быть таким. Он не должен дрожать от каждого прикосновения и взгляда, не должен теряться в словах и воздухе, не должен смотреть затравленно-дико. Себастьян не должен быть сломанным, в любой возможной вариации этого слова. Он этого не заслуживает. – Почему ты не сказал мне сразу? Льюис продолжает через пару минут. Себ успевает практически отключиться. – Потому что тебе нравится так, – он улыбается чересчур болезненно и сдержанно, и Хэмилтон хочет оторвать себе руки за все несдержанные прикосновения. – Потому что ты так снимаешь стресс. Потому что тебе нравится, когда я веду себя так с тобой. – Это не отменяет твоих проблем. – Я не хочу разговаривать об этом, – Себастьян кривится и вздыхает. – Мы можем продолжить? Льюис опирается на локти, тянется к тумбочке — нужно поставить будильник. – Нет. Коротко, предельно ясно, но жестоко. – Почему? Я проебался и не заслуживаю продолжения? – Ты заслуживаешь всего, – фраза пролетает максимально мимолётно, Хэмилтон словно пытается сделать вид, что её и вовсе не было. Себ же, напротив, цепляется изо всех сил. Хочет, чтобы это транслировалось в голове на постоянной основе. – Я не собираюсь тебя насиловать. Они молчат всю оставшуюся ночь. Себастьян старается даже не двигаться — просто отворачивается, отползает на самый край кровати и делает вид, что спит. На деле же он не может перестать думать обо всей ситуации. В первую очередь, о Льюисе. Потому что Хэмилтон, оттягивающий за кудрявые патлы и умоляющий ускориться; Хэмилтон, трахающий в горло до потери сознания; Хэмилтон, вынуждающий стоять на коленях на ковре из ворса, чтобы оставить следы — привычно. Потому что Себ не может удивиться, если столкнётся с таким отношением. Но Хэмилтон, утверждающий, что Себастьян хоть чего-то — всего — заслуживает — нонсенс. Маленький взрыв вселенной. Загадка. Феттель молчит, сканирует взглядом дурацкую тумбочку и думает о том, что больше всего на свете ему не хватает сейчас объятий. Как и не хватает покоя, защиты, умиротворения, избавления от многолетней сексуальной травмы, связанной с одним из ведущих сотрудников Ред Булл. Себастьяну не хватает любви. Льюис чувствует это. Будем честны, он чувствует всё. Он тоже не спит, тоже смотрит на тумбочку — только на ту, что на его половине — и думает о том, как же всё это, даже по своей сути, с самого начала было неправильно. Хэмилтон знает, что никогда в своей жизни не станет жалеть ни об одной совместной ночи, или, ещё важнее, ни об одной связи с Феттелем, но знает, что всегда будет винить себя за всю ту жестокость, которую ему — на деле хрупкому, почти хрустальному — пришлось пережить. Хэмилтон думает, просит прощения — мысленно, разумеется — и засыпает ближе к пяти утра. Будильник должен прозвенеть в семь. Себастьян просыпается в полном одиночестве. Конечно, это не должно удивлять. Конечно: он проебался, он обломал ахуенный секс и прекрасный вечер, он опять виноват. Кто бы сомневался. Это всё превращается в парад уродских мыслей и противных оценочных суждений. Конечно, Льюис больше не приедет. Феттель зарывается в одеяло, не в силах больше разрыдаться, а потом натыкается на что-то острое и холодное на другой половине постели. Записка. Аккуратно сложенный голубой стикер для заметок, на котором торопливо выведено “Прочти, когда проснёшься”. Себ хмурится, закусывает губу и загадывает, чтобы текст обошёлся без оскорблений. Загадывает, а потом улыбается. “Доброе утро. Спасибо, что остановил вчера. Больше такого не повторится. Приезжай сегодня в три, адрес знаешь. Сходим на выставку, там твоя экологичная лабуда. А потом поедем на ужин. Поговорим. У меня есть подарок. И никакого больше насилия. Л.” Листок оказывается также аккуратно сложен и тут же отправляется в карман брюк. Себастьян наконец встаёт с постели и, что удивительно, впервые чувствует себя по-настоящему счастливым.