***
К своей огромной квартире Тяню приходилось отчасти привыкать заново. Технически не совсем своей — дядиной. Но кажется тот так давно не объявлялся, что и забыть забыл про свою недвижимость. Да Тянь и сам в ней не жил последние пару лет. Вынужденно пребывая в местах куда более неравнодушных. В студии, помимо старшего брата, периодически обозначались залетные курьеры, новая домработница, ну и само собой Цзянь и Чжанем. Теперь еще Рыжий. Топчется рядом с ними в прихожей, в своем оранжевом худаке. Пытающийся скрыть удивление и растерянность — он смотрелся ярким пятном посреди сдержанных безликих стен. Хэ настолько непривычно от этого вида, что забивая на все правила приличия он молча достает телефон из кармана домашних штанов и фотографирует со звонким щелчком — на своей территории руки развязать всегда проще. Гость в ответ недовольство на лице демонстрирует — заметил, но промолчал. Тянь уверен, что это только пока. — Рыжик проходи, будь как дома, кухня налево, — как дома больше всех ощущал себя Цзянь. Гуаньшань нервно цокает, но продолжает внимательно рассматривать пространство вокруг себя. Залипает на панорамное окно: в нем город живой и умирающее солнце. Ходит осторожно, а Тянь следует по пятам за оранжевым маячком. — Ахуеть, и ты живешь тут один? — Один. — Ебать, еще и второй этаж, — задирает голову кверху впечатляясь масштабом. — Ага, правда давно я там не был, спасибо что напомнил, — Тянь взглядом тоже вверх прилипает и звучит искренне. Выражение лица Гуаньшаня на это заявление становится достаточно сложным, но явно что-то из разряда: «у этих богатых свои причуды» …На кухне Цзянь во всю копошится в холодильнике, ставя на стол запотевшие бутылки пива. Чжань поочередно избавляется от пробок, вручая по стекляшке каждому. Хэ разливал себе хмельное в прозрачный стакан, Мо ебашил с горлышка, точнее даже не касался его губами, а просто порциями выливал содержимое в рот. Тяню эта сцена показалась не менее впечатляющей, чем ярко-оранжевый на нем. Когда Чженси удаляется в уборную, у Цзяня что-то явно начинает идти не так. Он с первого же глотка давится пеной попавшей в нос, отстраняя брызнувший из бутылки пивной фонтан от себя подальше. — Бля, как тебя вообще в универ приняли? — Гуаньшань закатывает глаза, а потом недоверчиво косится на пакеты с продуктами, сваленные в углу кухонного острова. — Я же говорил, что за взятку. — Я думал это шутка! — Хэ Тянь! — Цзянь кивает в сторону рядом сидящего. — Это не шутка, — Хэ подтверждает, расслабленно усевшись на высоком стуле. Серебристая зажигалка в его руках с одного щелчка выпускает шипящий столбик огня, заставляя бумагу с табаком тлеть. — Пиздец. Мо странно поджимает губы, но в этом жесте не было ни возмущения, ни недовольства. Впрочем чернеющей зависти тоже. Серые глаза, выбравшие его своей мишенью, эту эмоцию уловили бы сразу. У Рыжего за пазухой скорее обитали: грусть в перемешку с досадой. И посвящались они не Цзяню. — В отличии от нашего выебистого мистера красавчика, — Цзянь жеманно бледной рукой на курящего указывает, — мне знания с неба не падают. Ну ты знаешь Рыжик: порядочным и добрым людям по жизни вообще редко везет. Хэ Тянь, не меняя своей позы, непринужденно фак в сторону блондинистого друга вытягивает. Тот взаимностью отвечает и энергичную браваду продолжает: — Рыжик, ну смотри, тут у нас креветки, с рисом можно сделать. О! еще и лангустины! Хэ Тянь, а омаров случайно не нашлось? — скептически комментирует, продолжая опустошать пакет, а затем громко вскрикивает от неожиданной находки: — Да ладно блядь! Тут омары! — Ты сам сказал, что-нибудь из морепродуктов. — Вы нахуй серьезно сейчас?! — у Мо краснота по лицу расползлась явно не от жары или смущения. — Ну да, — Тянь продолжает невозмутимо, — он мне так и написал. — Вы отбросы блин, с хера ли решили, что я буду Вам готовить? Хэ молчит, слишком томно дым выдыхая, видимо раздумывая над причинно-следственной связью. Цзянь даже к сведению не принимает, роется в пакете, достает оттуда что-то большое и колючее, вертит в ладонях и всучает Рыжему: — Не злись котик, держи ананас. — Сука, — произносит в потолок слишком обреченно, не выпуская фрукт из рук, а затем смотрит строго на хозяина вечера и продолжает: — Мудила, ты сказал что это будет дружеский ужин… — А что? Хочешь устроить романтический? Кажется у меня тут свечи где-то были… — и пялится на идеальный ряд глянцевых шкафчиков — Вот и жрите свои свечи. Нашли блядь козла отпущения. — Рыжик, козел — это Тянь, он когда готовит у него реально копыта, а не пальцы, уж лучше поверь мне на слово. А ты, ты же у нас профессионал. Ответ ему прилетает сразу от обоих, разумеется в двойном размере: уверенно брошенная пивная крышка заряжает по светлой голове, так и оставаясь лежать в гнезде из взлохмаченных прядей; и вытянутый средний палец, уже без пластыря, почти в нос утыкается. В кухне с дорогим ремонтом брань да матерщина витает и первым череду препирательств Хэ прекращает: — Ладно-ладно! Признаюсь, я об этом не подумал. Закажем доставку и всё — все останутся довольны. Под разочарованный вой Цзяня, он цепляет рекламную листовку из-под квадратного магнита на дверце холодильника. — Вот! у них очень вкусно. И градус ситуации резко для Рыжего меняется. Потому что черная листовка зажатая у Хэ Тяня между пальцев сообщала: «жаренная курочка от дядюшки Ли» И это было начало глубокого внутреннего конфликта и борьбы не на жизнь, а на смерть. Между собственными принципами. Потому что дядюшка Ли их главный конкурент с соседней улицы, был любителем прийти к ним на обед и раскритиковать местную кухню в пух и прах. И Рыжий ссаными тряпками был готов его с «утки» гнать, если бы не запрет господина Гу, с его неубедительными объяснениями: «у нас разная целевая аудитория, и мы не выгоняем посетителей!» А еще дядюшка Ли лютый пиздабол потому что в жизни он был завистливым жирдяем с желтыми зубами и огромной лысиной, а на листовке, которую Хэ Тянь так бесяче лапал, он представал в образе полуголого и накачанного героя блокбастера с фейерверком из панированных птичьих голяшек на заднем фоне. Поэтому стискивает челюсти, зубами скрипит, выбора ему не оставляют: — Не нужно. Раз уж закупились — приготовлю. Но это одноразовая акция, больше я на такую хуйню без предупреждения не поведусь. Ясно вам долбоебам? Тянь утвердительно кивает, вскидывает ладони вверх: — Хорошо, Ваша честь. — Рыжииик, — спасибо любимый, — Цзянь накидывается ураганом, душит объятиями и лезет к румяным щекам с поцелуями, — ты настоящий друг! — Отцепись, — с хрипом вырываются слова обреченные на провал. Тянь смотрит на эту идиллию не отрываясь: на безуспешное сопротивление и на безумный порыв телячьих нежностей. Убеждается в том, что эти двое действительно близки, и отдает оно чем-то настоящим, не за один день сформировавшимся. А еще Цзяня почему-то хочется ударить, или ногами отпинать. Под хлопковой футболкой будто кожу печет и покалывает, или где поглубже. Неосознанно впивается ногтями в грудь, не замечая как рука чуть смещается от центра грудины совсем немного влево. Он слишком привык к физическому дискомфорту, что бы такие мелочи замечать. Чжань Чженси, вернувшийся на кухню словно подтверждает, что такое поведение между этими двумя — абсолютно нормально. Потому что даже своей густой бровью не ведет и ни один мускул на мужественном лице не дергается. А Тянь бесится. И вот сейчас реально вторую закурить хочется, хотя первая еще не кончилась. И пиво стало как-то уж слишком неприятно горчить. …За горящим огнем и бегущей водой наблюдать безусловно приятно, но вид человека уверенного, который знает что делает — ничем созерцанию стихий не уступает. Мо Гуаньшань свое дело знал и исполнял его мастерски: оборудовал ножом со скоростью звука, параллельно помешивая мясо в сотейнике и цветные овощи на сковородке. В довесок пиво опрокидывая в глотку, заставляя хозяина квартиры в эти моменты не моргать. Ананас с рисом и морскими гадами в духовке томится, заставляя повара к себе нагибаться периодически. Таким образом Тянь невольно знал, что боксёры на его госте сегодня желтые. Хорошее блюдо в общем, и цвет хороший. Веселенький. Предварительно свалившие на террасу Цзянь и Чжань о чем-то спорят. На кухне это слышится отдаленно, заглушаясь хрустом овощей под ножом. На очередном такте вместо аппетитно режущего, появляется глухой и ломаный лязг ножа по дереву. — Блядь! — Мо руку из-под лезвия резко убирает. — Поранился? — Тянь вскидывает голову, моментально переключаясь от телефона, который держал больше для прикрытия. — Нет, но мог бы, — и направляет в сторону сидящего деревянную лопатку, — это потому что ты все время пялишься, а я терпеть не могу когда на меня пялятся, как на мартышку цирковую. — Не переживай на этот счет, так я на тебя не смотрю. У Мо с языка хочет сорваться логичный встречный вопрос, но он решает его не задавать, потому что таким образом разговор точно завернет не в ту степь. Куда важнее сейчас добить тему насущную: — И фотку мою удали, я все видел. Тянь в улыбке губы растягивает, лениво с места поднимается. Подходит вплотную, дышит в затылок рыжий и хрипло произносит: — Какую именно? Запах табака нагло пробивается через ароматы пищи. Из легких теплое и мерное шею с позвонками щекочет. Мо не может видеть его, но точно знает насколько близко тот стоит. Собственное сердце волнуется за грудиной, пульс обороты наращивает. Духу на то чтобы что-то ответить совсем не остается. — Что тут у тебя? От запаха аж слюнки текут, — Тяню его ответы сейчас и не нужны. — Бля, мясо да овощи, — еле сдерживает желание нервно прокашляться. Под худаком становится жарко, между кожей и уютной тканью образуется прослойка горячего воздуха. Терпение на этом заканчивается, заставляя бездумно развернуться, упираясь Тяню прямиком в шею. Выходит слишком близко — опасно выходит. Шаг в бок делает и на безопасное расстояние отходит, машинально стягивает яркую одежду и небрежно кидает на барный стул. Остается в задранной до пупка белой безрукавке, одергивает ту и переводит взгляд на Хэ. У того лицо тупое и нечитаемое. Гуаньшаню тоже становится не по себе: — Где туалет? — Направо и прямо, до конца, — отвечает машинально, как робот. — За едой последи, — Мо дерганно смеряет пространство студии и просто повторяет маршрут, по которому ранее передвигался Чженси. Туалетная комната, оказывается по совместительству еще и душевой. В помещении приятная прохлада, но полы теплые. Обстановка минималистичная, сдержанная и это, на самом деле, только добавляло ей очков. Но по настоящему его удивляет непривычно огромное окно в стене, с уже знакомым видом на город. Так, что восхищенный свист вырывается сам собой. Это у него дома солнце пробивается в половину фрамуги лишь на пару часов. Богачи же могут позволить себе гадить с высоты птичьего полета, любуясь круглосуточной панорамой. Пиво давит на мочевой и Рыжий достает член из штанов. Настраивается на нужный лад дольше обычного, потому что в таких красивых местах ему ссать еще не приходилось. Кровь к причинному месту успела порядком прилить. Можно было бы списать все на жар от готовки, но кроме себя тут наебывать больше некого. Сцена на кухне не отпускает, в башке вертится, а перед глазами стоит. Какую-то часть его души страхом парализует от осознания, что скажи Хэ Тянь: «а теперь снимай штаны» — он вполне мог бы ответить: «трусы оставлять или нет?» Вот это уже было за гранью здравого смысла. Хотя с этим Хэ всё выходило за рамки уже не первый раз. Он моет руки и умывает лицо, неуклюже вытирается полотенцем и больно ударяется коленом о гладкую длинную тумбу, расположенную под раковиной. Один из отсеков приоткрывается, Мо честно пытается закрыть, но тот снова выдвигается. На мебели нет ручки, и как вдавить обратно не старайся — выходит точно наоборот. В какой-то момент ящик выдвигается настолько сильно, что его содержимое становится очевидным. Былое возбуждение улетучивается, потому что все свободное пространство темной мебели забито небольшими баночками и блистерами с таблетками. Мечта любого торчка, не иначе! Только вот Тянь на такого не похож. Он не читает названия, большинство из них на английском, которые ему не говорят ни о чем. Один начатый блистер с бело-красными капсулами он хорошо узнает: жесткие обезболивающие, он сидел на таких пару дней, когда в драке повредил переносицу, еще во времена школы. Сильная вещь и просто так её не достать. А тут таких дохуя. От увиденного совсем не по себе становится, но глаза его тут лишние. На этот раз он действительно старается: аккуратно закрывает ящик плавным движением, интуитивно прижимая в нужном месте. Тихий щелчок сообщает, что все прошло удачно. Никаких следов преступления. Однако былая прохлада на коже становится похожей на озноб, а хмельное словно в миг из тела выветрилось. В голове увиденное всё не может правильно уложится по полочкам. Беспокойством прошибает, не только от увиденного, но и от того, что Тяня там оставил одного, с плитой и духовкой включенными. Из туалета вылетает пулей, и замедляет шаг только перед входом на кухню. Выдыхает облегченно, когда застает на ней Чжаня, размешивающего шкварчащую говядину и Хэ Тяня, безобидно сидящего на стуле возле острова. — Тебя долго не было, вот и позвал подмогу, — оправдывается, убирая темную налипшую челку с глаз. — Не тому человеку ты готовку доверил, — Чженси мягко улыбается и уступает Гуаньшаню его законное, возвращаясь под открытое пространство террасы. И только уткнувшись в полукруглые борта металлической посудины, стараясь внутренний мандраж ничем не выдать, он пытается вычленить из воспоминаний хотя бы одну из былых бесед Цзяня; Что с увиденным в ванной комнате биться бы могло. Однако большую часть которых он в пол уха слушал. И вообще — этот неугомонный так давно не упоминал о нем… — Рыжик, ну что там? Готово уже? — неугомонный орет чайкой на все двести квадратных метров.***
Самая приятная часть вечера наступает на открытой террасе, когда приступают к ужину. Первые минуты даже диалог никто не заводит. Все жуют, набивают щеки и чавкают, наслаждаясь едой. Первым голодную тишину прерывает Хэ Тянь, хватающий Рыжего за набитую щеку: — В твоем ресторанчике еда была отличной, но эта гораздо вкуснее. Малыш Мо, специально расстарался? — Он не мой, — голову отстраняет, невольно заставляя мягкую кожу забавно оттянуться в плену чужих пальцев. — И че ты хочешь, продукты тоже решают. Если будем работать с чем-то таким, то сразу уйдем в минус, — Гуаньшань выписывает палочками полукруг, обозначая блюда на столе. — Погоди, погоди, — Цзянь вклинивается в диалог, — так ты реально называешь его малышом? — указывает пальцем сначала на Тяня, затем плавно перемещает к Рыжему, — а ты, ты на него за это не набросился и ничего не откусил? Молчание повисает больно неловкое. Зрачки у Цзяня бегают от одного к другому, ставя перед фактом, что съехать с темы не получится. Чжань выглядит удивленным, он, судя по всему, ответ бы тоже не отказался услышать. — Эй, ты меня сейчас типо животным обозвал? — первым на друга начинает фонтанировать Гуаньшань. — Рыжик, вопрос не в этом. — А как его еще называть!? — уверенный голос Тяня разрезает пространство и проводит невидимую границу. Тон его не оставляет сомнений, что большей пищи для чужого интереса не будет. Мо, утыкается взглядом в накрытый стол. Ужасно звучит, ему вообще-то не нравится. Особенно как человеку, что для большинства был «рыжим» сколько себя помнит. Только оно как-то само въелось в их разговоры, а он и не сопротивлялся. …Вечер плавно перетекал в ночь, оставляя после себя стол со скудными остатками в тарелках и хаотично разбросанные палочки. Выглядело это уже далеко не так привлекательно, как в начале трапезы. Сытые Цзянь и Чжань переговаривались о чем-то своем, развалившись на мягком садовом диванчике. Гуаньшань не вникал в суть их диалога, он смотрел в спину курящему Тяню, стоявшему оперевшись на стеклянное ограждение. Спина у него широкая, даже серо-голубая футболка не могла скрыть силу мышц под ней, а своей вредной привычке он, кажется, посещает слишком много времени, что в век эйфории было занятием весьма безрассудным. — Ик… ой… ты такой смешной, Сиси… — раскрасневшийся и захмелевший Цзянь утыкается партнеру в шею и бормочет что-то невнятное. Мигающий тревожный сигнал: «пора сваливать, немедленно!» в рыжей голове проносится яркой полоской, как в экстренном спецвыпуске новостей. Поэтому Хэ Тянь на горизонте становится для него сейчас чуть ли не спасательным кругом. Все таки хорошо когда третьих лишних вас двое. По пространству террасы, вымощенному гладкой плиткой, шагать приятно и легко. Только время будто замедлило свой естественный ход и Рыжий отчетливо видит, как на светлой ткани проступают влажные следы. Кроваво-красные, медным запахом бьющие в нос. Тошнота становится почти осязаемой, так что в башке дурно. Он пару раз смаргивает, убеждается: все в порядке. Человек по прежнему спокойно стоит и курит. А затем просто берёт и перевешивается через стеклянную изгородь оставляя половину тела практически без опоры и сплевывает вниз. С такой высоты не нужно боятся попасть на кого-то, с такой высоты любой плевок превратиться в пыль, прежде чем успеет упасть. Вид живого города кажется Гуаньшаню нереальным: захватывает и пугает одновременно. Но по настоящему страшно становится за того, кто рядом. Идиот несчастный. — Бля, ты че убиться решил? Тут же пиздец высоко, — он говорит непривычно тихо и плавно, боясь повышенным голосом нарушить хрупкий баланс. Время не просто замедляет ход, замирает сама жизнь. Слабые отголоски городской суеты, там: далеко внизу — исчезают совсем, расслабленная пара на диване замолкает, а окна соседних домов словно разом погружаются во тьму. И не слышно ничего, кроме леденящего душу, холодного, истерического смеха. Издевательски торжествующего. Отравленного настолько, словно все зло в мире разом победило. Смеется здесь один Хэ Тянь и весело тут только ему. У Гуаньшаня кулаки сжимаются и разжимаются, так что костяшки вот-вот из-под кожи прорвутся. И господи: как же хочется по роже ему прописать. На яву оно еще больше ощутимо, чем во сне. Разъебать щеки, как гласит проповедь, и за волосы башкой о прекрасную гладь керамической плитки приложить, и продолжить выбивать дурь пока под лопнувшими лоскутами кожи наконец не покажется мясистый багрянец. Потому что: «какого хуя ты творишь?» Мо Гуаньшань не жестокий человек. И общеизвестно, что хорошо смеется тот, кто смеется последним. И обычно этот последний — сама жизнь. Которая шутки не шутит и ошибок никому не прощает. Потому что одно неловкое движение и хрупкий баланс всё-таки перевесится, а самое драгоценное для человека прервется. Этого достаточно, чтобы разжать кулак и к его спине ладонь поднести. И непременно быть готовым в любую секунду мертвой хваткой удержать, чего бы это не стоило. Потому что Рыжему не насрать, абсолютно точно нет. Он еще не понимает каков масштаб этого неравнодушия, но его с лихвой хватает чтобы без труда в распаленных глазах читалось. Достаточно что бы Тянь снова крепко стоял на своих двоих. — Малыш Мо, неужели переживал за меня? — спрашивает с явно напускным весельем. — Ты реально настолько отбитый? Совсем за жизнь не боишься?! — голос у Мо звучит глухо и жестко. — Эй, я же ангел во плоти, не видел мои крылья за спиной? чего мне бояться? — Тянь большим пальцем указывает позади себя — на спину, а губы в улыбке изгибаются: действительно ангельской. — Это по твоему смешно? — Ну конечно, ты же у нас спаситель сирых и убогих, как я мог забыть… — Ебнутый, — губы сжимает в гневе праведном и чувствует, что еще одно слово, хоть одно сранное слово и он за себя не ручается. Лишь один мудацкий комментарий и сдержаться от желания подправить рожу самодовольную будет уже невозможно. Стоит Хэ Тяню только на секунду рот свой открыть. Чувствует Тянь это или нет — Мо не знает. Но тот молчит, только недовольно плечами передергивает и в кривой комок пустую сигаретную пачку сжимает. Гуаньшань с удивлением на смятую упаковку смотрит, вспоминает её же, пару часов назад на кухне, в раскрытом виде лежащую. Где минимум треть содержимого прослеживалась. Тянь чужой немой вопрос замечает, вертит предмет в руке и поясняет: — Ага, иногда я прям таки злостный курильщик, думаешь я безответственный? — прозвучало слишком риторически. Разворачивается к бесконечному городу спиной, локтями упираясь в стеклянное ограждение, голову в небо устремляя. Замирает так, затем указательным пальцем ближе манит. — Малыш Мо, иди ко мне. Секрет расскажу, но только на ушко. И когда Гуаньшань неосознанно к нему тянется, Хэ расслабленную позу меняет, в полный рост встает и рукой за шею ни то в захват ни то в объятие заключает, чувствуя под локтевым сгибом твердые мышцы и острые позвонки. Лицом к лицу почти вжимается. Темные профили соединяются в один непроглядный силуэт, перекрывающий отблески света из далеких соседних окон. Можно подумать, что тут совершается акт взаимный и романтический. Потому что в глубоких черных тенях деталей не видно. Но на террасе двое одним целым не становятся. Двое свое тождество не понимают. На террасе Хэ Тянь Мо Гуаньшаню свой секрет шепчет: — Мне за это дерьмо переживать не нужно. То, что тогда в метро случилось — со мной такого не произойдет.