Твоё

      Мир человека не имеет чёткого разделения. Каждая вещь, всё окружение окрашено в самые разные оттенки и полутона. Любимый деревянный солдатик, что много раз радовал ребёнка своим красочным видом, мог в любой момент стать причиной слёз, оказавшись случайно под ногой, и послужив падению. Лучший друг, которого несказанно любишь, причиняет боль, отказавшись уделять тебе время, занятый своими несказанно важными делами…       Обычно мир человека окрашен во все оттенки серого. Во все цвета радуги, поправили бы более позитивные люди. Но мир Ичиго не окрашен ни чёрным, ни белым, ни, тем более, серым цветом. Его мир намного проще и, одновременно, сложнее для понимания обычного обывателя. У него всего две грани, которые никак не совместимы с цветами.       Его и то, что ему не принадлежит, а значит либо станет его, либо останется бесполезным мусором.       Ишшин дёргается, когда на него смотрят крошечные зрачки, края которых едва заметно расплываются, подобно капле чернил на воде. Куросаки слабо улыбается чуть подрагивающими губами, но во всём выражении его лица сквозит неловкость. Ичиго какое-то время наблюдает за ним, словно убеждаясь в чём-то своём, наконец моргает, и скрывается с глаз. Ишшин облегчённо выдыхает. Он не говорит этого вслух, но бывший капитан действительно… не боится, нет, как он может бояться ребёнка, тем более своего? Но… трудно признаться даже себе, опасается.       Ичиго не похож на нормального ребёнка. Он не кричит, не плачет… не смеётся, не истерит, не злится… ничего из того, что обычно способны, должны выражать эмоциями дети. Его лицо с рождения замерло в равнодушном выражении, жутко напоминающем маску Пустого, с по-совиному распахнутыми глазам, где вяло перемещались крошечные дрожащие зрачки в несовместимо больших радужках. Он и говорит крайне редко, только в крайнем случае, если не выходит выразить своё желание взглядом, и только с определёнными людьми. Масаки водила его по психологам, но итог практически всегда был один: Ичиго просто не любит разговаривать, не стоит его заставлять, просто не трогайте его. Говорить о том, что каждый из этих психологов после сеанса сам записывался к доктору, не стоило.       Говорить о том, что Ишшин бы сам с удовольствием записался к психологу, точно не стоило. Масаки бы не поняла, да и трудно было бы описать свою жизнь смертному, и не обзавестись интересным диагнозом в личной медицинской карте.       Бывший Шиба уверяет скорее себя, чем кого-то другого, что любит сына. Это ведь его драгоценный сын, плоть и кровь, если это можно применить к гигаю шинигами. Но к дочерям, которые более, чем нормальные, особенно на контрасте с Ичиго, относится с куда большей лаской и теплом. И старается не оставлять их наедине. Нет, разумеется, он не боится, и всецело доверяет сыну, но… всё ещё опасается, особенно когда крошечные зрачки чресчур долго наблюдают за девочками, практически не моргая. Лучше не рисковать. — Отец.       Ишшин роняет всё, что держал в руках, и не способен отреагировать на звон бьющейся посуды. Он смотрит на сына неверящим взглядом. Честно сказать, количество слов Ичиго в его адрес можно записывать в блокнот, и в нём не заполнится даже четверть первой страницы, а дни отмечать в календаре красной датой. Куросаки даже не сразу осознаёт голос своего ребёнка, и какое-то время бессмысленно смотрит на его лицо, подозревая, что движение губ и звук ему послышались. — А? Ичиго? Ты-ты что-то хотел? — затараторил Ишшин, непроизвольно входя в состояние паники. — Что-то случилось? Ты… — Они. Чьи?       Он не сразу понимает смысл вопроса. Да и после тоже не понимает. Лаконичность Ичиго была слишком высокого уровня, он убирал из предложений практически все слова, оставляя лишь главное, отчего понять его было практически невозможно без должного опыта. Ишшин честно пытается понять вопрос, непроизвольно потея от того, как зрачки сына начинают расплываться сильнее и отчётливей, пока Ичиго не поднимают тёплые аккуратные руки. Ребёнок, наконец, моргает, и его зрачки возвращаются к нормальному состоянию. — Наши. И твои, конечно.       Масаки ласково улыбается, осторожно вплетая пальцы доступной руки в рыжие волосы, и гладит голову Ичиго, как любимого котёнка. Ишшин замечает, как явно расслабляется в её руках сын, пряча своё лицо в шее жены, притираясь к горлу, словно детёныш зверя. На какое-то мгновение ему чудится золотой отблеск, но бывший Шиба списывает это на игру света.       В отличие от него, женщина прекрасно понимает сына. Ишшин не уверен, что она видит то же, что и он, слишком уж спокойно Масаки воспринимает Ичиго, словно обычного ребёнка, хотя это далеко не так. — Твои маленькие сёстры, — продолжает Масаки. — Которые нуждаются в твоей защите. Ты ведь старший брат. — Мгм… — вяло соглашается Ичиго, без энтузиазма, но всё же можно ощутить в его словах обречённое принятие. — Дорогой, почему тут осколки? — Я сейчас всё уберу! Ох… — Ишшин замечает осколок в руках Ичиго, который ребёнок, по-видимому, поднял, пока тот был в прострации. — Давай я это выброшу…       Ичиго резко поворачивает к нему голову, едва не проворачивая её против часовой стрелки, и бывший шинигами отшатывается. Его зрачки вновь расплываются, отчего Ишшина мутит. Ребёнок сжимает осколок тарелки в ладони с такой силой, что ранит себя, смотрит так, словно готов вгрызться в руку отца, если тот попытается забрать его новое приобретение. Масаки не выглядет напуганной, в отличие от Ишшина, лишь обречённо вздыхает, качая головой, осуждающе посматривая на мужа. Она опускает Ичиго, и протягивает ему руку. — Это твоё, но давай я подарю тебе мягкий-мягкий платок, и мы укутаем его? — Моё? — Конечно. Только твоё, — только после подтверждения принадлежности, Ичиго спокойно отдаёт матери обломок тарелки.       Ичиго не интересуют игрушки, но если ему что-то подарили, то эту вещь он не отдаст, даже если придётся умереть. В любом случае, крайне редко появляются смельчаки, которым не хватает одного наклона головы и взгляда крошечных чернильных зрачков. На чужие вещи ребёнок не обращает ровным счётом никакого внимания, даже если они очень красивые. Ему просто не интересно то, что не принадлежит ему. Оно не имеет никакой ценности. Проклятый обломок стекла, незаметно обтёсанный Масаки так, чтобы не ранить сына, продолжал бережно храниться в шкафу.       Ишшину требуется значительно больше времени, чтобы понять, что люди в сознании сына делятся по тому же принципу. Это определённо не здоровая мысль, но в Каракуре уже не осталось психологов, согласных остаться один на один со старшим сыном Куросаки, а психиатры лишь предлагают отправить столь интересного ребёнка в одно счастливое и определённо подходящее для ребёнка заведение… Бывшему Шиба истерически смешно от мысли, что единственная причина его отказа — страх, что в опасности будет далеко не Ичиго. — Это не человек, — говорит Урахара без улыбки, отчего Ишшин холодеет. — Ты и сам видишь. — Он не Пустой, — медленно и чётко отвечает бывший капитан. — Не Пустой. Но и не человек. Я вообще не могу сказать, что такое этот ребёнок. — Послушай… может он и пугающий. Может он и странный. Может… ох, да, он действительно похож скорее на какого-то монстра из ужасов, чем на нормального ребёнка, но что ты понимаешь? — Ишшин зарывается рукой в волосы, с силой оттягивая их. — Ты просто не знаешь Ичиго близко. Он… может быть заботливым и хорошим. Просто… — Ишшин, разве…       Урахара осекается, и когда Ишшин оглядывается, прослеживая за его взглядом, то едва не вскакивает с колен. Если раньше глаза Ичиго были, пускай и с нечеловеческими жуткими зрачками, но нормально карего цвета, то теперь они, не скрываясь, горели потусторонним золотом Пустых. Чернильные зрачки отчётливо дрожали, перескакивая с отца на торгаша в шляпе, реагируя на любое мелкое движение. Ишшин краем глаза видит, как медленно пытается Урахара протянуть руку к мечу.       Ичиго определённо замечает это. Ребёнок оказывается ближе, встаёт прямо между ними — и в опасной близости от Киске. Нависает над опальным учёным, и смотрит, продолжает молча смотреть, но Урахара более не смеет двигаться. Он способен ощутить это напряжение, застывшее в воздухе тонкой ниткой паутины, готовой порваться от самого крохотного неосоторожного движения.       Киске не может объяснить себе причину страха. Все его мысли калейдоскопом мелькают в глазах. Всего-лишь ребёнок. Монстр, мысленно поправляет Ишшин, но тут же прикусывает язык. В его голове резко щёлкает, когда он расплывается в нервной улыбке. — Ичиго, знакомься! Это Урахара Киске! Он твой… твой дядя!       Он игнорирует, каким взглядом на него смотрит друг. Ичиго молча переводит взгляд с Ишшина на Киске, пока не моргает, и ядовитый жёлтый цвет возвращается к нормальному, естественному шоколадному. Ребёнок садится рядом с Киске, изучая его столь открыто, что становится неудобно, но уже без осязаемой угрозы. Урахара едва не препарирует Ишшина взглядом, но мужчина старательно игнорирует его.       Жить хочешь — молчи. Куросаки не особо понимает, почему подсознательно беспокоится за Урахару, а не за сына. — Определённо. Ты считаешь это человеком? — невольно вырывается у Киске, и мужчины замирают, холодея, медленно переводя взгляд на ребёнка.       Но Ичиго не реагирует, словно не слышит. Он продолжает наблюдать за Урахарой, но игнорирует слова. Ишшин даже не удивлён. Привык, наверное. Как никак столько лет наблюдает похожую картину… — Можешь погладить. Ему обычно нравится, — неловко шутит Куросаки. — Это тебе не домашнее животное… — А что тогда?       Урахара не находит, что ответить. Ичиго определённо не человек, но и Пустым его полноценно не назовёшь. Ребёнок из него тоже выходит крайне посредственный, словно на сцену театра выпнули актёра, не знающего слов, да и в принципе не знающего происходящей пьесы.       Отпускать Ичиго и Масаки гулять одних не страшно. Сын болезненно сильно привязан именно к матери, которая всегда относилась к нему, как к обычному ребёнку, полностью игнорируя его особенности. Даже в эмоциях и выражении лица женщины не проявлялось и капли чего-то негативного к сыну. Ишшин верит, что Ичиго, если действительно способен кому-то навредить, а не пугать исключительно взглядом и поведением, то точно не Масаки. Но когда перестаёт ощущать её реяцу, то трудно вспомнить об этом.       Ишшин, не задумываясь, направляет лезвие меча на сына. Дождь застилает ему глаза, а боль и страх — разум. Ичиго склоняет голову к плечу в крайне знакомом движении, его глаза неистово мерцают ядовито-яркими жёлтыми огнями, в которых постоянно дрожат крошечные зрачки. Даже сейчас выражение его лица равнодушное, только глаза выражают каждую каплю эмоций. К сожалению, сейчас Ишшин не может читать их. Впрочем… никогда не мог.       Ребёнок окроплён с одной стороны алой человеческой кровью, отдающей запахом металла, а с другой — мерзкой и вязкой зелёной кровью Пустых. Его рот особенно сильно покрыт ею. Крови настолько много, что даже стена дождя не способна её смыть. Тело Масаки валяется на земле, напоминая изломанную куклу, и Ишшин слишком поглощён страхом и расцветающей ненавистью к своему сыну, чтобы заметить в некотором отдалении наполовину сожранный труп Великого Удильщика. — Тц. Глупец.       Ичиго резко поднимает голову, когда его отца впечатывает во влажную почву невидимой силой. Зрачки сосредотачиваются на фигуре, появившейся из неоткуда. Мужчина сбрасывает капюшон, и смотрит на него без улыбки. Его окутывает постепенно расцветающим ощущением опасности. — Здравствуй. Меня зовут Соске Айзен.       Мальчик смотрит на него с тихой угрозой, и Ишшин молчаливо надеется на то, что Ичиго действительно окажется монстром, что будет способен разорвать Айзена на куски. Это определённо не здоровая мысль, которая не должна была появляться в его голове, но мужчина более не мог себя контролировать. Он больше не видел сына в этом создании.       Айзен неожиданно спокойно подходит ближе, останавливаясь на расстоянии нескольких шагов. Его лицо искажает ласковая улыбка. — Я твой создатель.       Ичиго моргает, и глаза его больше не горят. Айзен воспринимает это разрешением, и приближается вплотную. Ребёнок спокойно реагирует, когда на его мокрые волосы приземляется чужая рука, лишь чуть прикрывает глаза от летящих капель. Никакой агрессии или вопросов: расклад предельно ясен. Достаточно одного слова, чтобы успокоить это создание.       Наверное, один лишь Соске понимает, что подобное возможно лишь потому, что лояльность маленького монстра легко заслужить, так тот ещё ребёнок. Он наивен и доверчив, не знаком с предательством и ложью, оттого принимает каждое слово за чистую монету. Пока ещё не знаком. — Айз-зен… — шипит Ишшин, с трудом поднимая голову под давлением чужой реяцу. — Ублюдок… — Ты даже представить не способен, что такое этот ребёнок, а уже пытаешься убить? Что ты за отец такой? — А ты, хочешь сказать, спо… — Нет. Я тоже не могу понять до конца. И вряд ли смогу… зато я знаю, как заставить его помогать мне. Ты ведь поможешь мне, Ичиго-кун?       Айзен улыбается с полным спокойствием и уверенностью. Смотря на его лицо и не подумаешь, что позади него валяются два трупа человека и монстра. Ичиго моргает, ничего не говоря, но лицо Соске становится более довольным. — Спасибо. Я отлучусь ненадолго, хорошо? Мне нужно немного поработать.       Ишшин не верит в то, что видит. Раньше с такой лёгкостью Ичиго управляла лишь Масаки, лишь на её голос у него появлялась практически нормальная реакция, но сейчас Айзен меньше, чем за минуту смог добиться результата, который бывший Шиба не мог получить за все годы. Маленький монстр слушает его столь же внимательно, как убитую мать, едва не заглядывая в рот своими широко раскрытыми глазами. — Когда? — произносит Ичиго. — Очень скоро. Оу… Хочешь пойти со мной?       Ичиго смеряет Ишшина взглядом. Словно на одной чаше весов находится он, а на другой — новый человек, ранее незнакомый. Но Ишшину не кажется, что он видит в них людей. Скорее, две вещи, игрушки, и ребёнок выбирает, с чем ему будет интереснее играть.       Может монстр и мал, но подсознательно ощущает, что впервые настал момент, когда придёться выбрать что-то одно «своё», и отказаться от другого. Эта мысль причиняет недовольство, но Ичиго вынужден принять условия ситуации. Он молчит. Но и Айзен, и Ишшин способны ощутить его ответ. — Хороший мальчик, — потемневшие от влаги рыжие волосы вновь гладят, и монстр щурится. — Я отведу тебя туда, где у тебя появится много забавных игрушек.       Чернильные зрачки впервые в памяти Ишшина расширяются. Губы чуть подрагивают, словно Ичиго хочет, пытается улыбнуться, но не понимает, как это сделать. По итогу проявляется кривоватый оскал, на который Соске посмеивается. — Чьи? — Только твои.       Ишшин может лишь беспомощно наблюдать, как два монстра, один из которых убил его прошлую личность, а второй — любовь, исчезают. Труп Удильщика успел распаться на реяцу, незамеченный никем.       В следующий раз Ишшин встретил сына лишь спустя двадцать лет. Он не должен был идти в Сообщество Душ, но пугающе серьёзный Урахара был вынужден под угрозой зампакто у горла признаться, где находилась пропавшая несколько дней назад Карин. Его встретили лишь тишина и стойкий запах крови, а следом — знакомые до ночных кошмаров чернильные точки зрачков на фоне ядовитого золота.       Пугающий ребёнок вырос в действительно жуткую тварь, успевшую сожрать весь Готей. Айзен легкомысленно усмехнулся, когда на него направили меч. — Я просто сказал, что это его еда. Чудесный, послушный ребёнок, что же тебе в нём не нравилось, а, Ишшин? У меня ни разу не было проблем с Ичиго-куном. Может, ты не создан быть отцом?