последний акт шута

      Смех не отпускает. Шут смеется над собственной шуткой почти до потери пульса, каждый вдох-выдох, каждый раскат ребер отдаются в венах знакомым, но почти забытым адреналином, так давно оставленной маской, попыткой вымести прошлое грязной метлой из закромов памяти. Из инстинктов. Из походки. Он горести и радости слышит всем своим телом, каждая ниточка нервов играет симфонию смеха, плача, всего, что между, и всегда — того, что вне. Кажется, вне лишь пустота, и ему так не повезло быть разорванным между всяческими слезами и всяческими черными дырами.       Отчаянно пытается забыть, что он — одна из теней, которые видит краем глаза по ночам. В Подземье нет ночей. В Наземье — вечный полярный день. Как же определить-то, где что?       По ночам тени плачут со смехом. Днями они смеются со слезами. Он к ним вернется.       Ведь смех, он среди нас, он ревнив, и, может, не воспламенится гнев вместо смеха, и, быть может, не истребят тебя тени смеющиеся и плачущие с лица Белобожьего.       Снег не помнит его шагов. Вода не замечает их. Люди Наземья, смотрящие на него, словно снег. Люди Подземья — словно вода. Когда-то и его жизнь текла сточной рекой по прогнившей улице Н, некоего города Н, на планете Н, под покровительством эона Н. Когда-то был маленьким Белобожским сиротой. Когда-то и он был снегом на зеленистых полях живого Вонвака, не знавшим солнечного тепла. Так много историй, так много, что так горестно, так смешно. И смех не отпускает, и смех пожирает изнутри, оставляя зияющие черные дыры. Не отпускает, ибо нет другого звука, кроме смеха твоего, имя смеха твоего — ревнитель, он — радость ревнительная.       Баррикады Подземья поднялись, а маска снова упала на его лицо. Наконец совершить финальный акт, сыграть последнюю роль, в этот раз он точно-точно всех спасет, в этот раз он вернет все долги золотому солнцу и его любимому янтарю — гениальная, восхитительная, совершенная цель. Сохранить-сохранить-сохранить, он так хочет сохранить то изобилие, рогом которого сам некогда являлся, то осуждение, то непринятие, ту радость малышей-кротов, ту горечь синих кошачьих глаз, то успевшее полюбиться нежное солнечное тепло под щитом, так вовремя сохраняющим от его холодов.       Он сыграет последнюю роль, он оборвет все красные нити, он точно наберется сил сломать свою маску, и никто его больше ни в чем не осудит, ведь за смехом после упавшего занавеса, после бурных аплодисментов, после последней пройденной черты его ждет лишь Пустая, незаметная, звенящая тишина.       Но тенями, ночами, клочками рассудка, цепями на руках гения, драматурга и финальным осуждением главного-многостепенного-героя играется последний акт пред лицом Белого молчаливого Бога. Янтарь блестит на солнце безразличием, занавес падает, аплодисменты затихают, но Смех не отпустит своих самых возлюбленных.       Ведь Смех твой, который среди тебя, есть Смех-ревнитель. не воспламенится гнев Смеха твоего, на тебя, и не истребит Он тебя с лица земли.       И никто его больше ни в чем не осудит.       Никогда.