Чужой человек

«Уже на протяжении месяца я чувствую слежку за собой. Я чувствую его взгляд, когда нахожусь на улице, в баре, в клинике, за окном моего кабинета. Он следит за мной уже очень давно. Мне страшно. Пожалуйста, приезжай скорее. Твой Тенма».

Он аккуратно завернул письмо в уже давно приобретенный конверт. Глупо, наверное, было предполагать, что оно дойдет до получателя раньше, чем его убьют. Эта игра длится слишком долго, чтобы рассчитывать на хороший финал. Кензо не мог объяснить, почему и зачем следящий за ним человек должен был его убить. Он знал, чувствовал, догадывался, что просто обязан быть убитым именно им, именно завтра утром, именно в одиннадцать часов, именно застреленным в пустой квартире. Утро выдалось пасмурным. Серое небо, казалось, давило на него ещё больше, чем взгляд острых глаз за фонарным столбом. Он чувствовал, как они проходятся по его напряжённой спине, по воротнику чистой рубашки, по черным волосам. «Нельзя оборачиваться», — думал Тенма, но ноги сами, дрожа, сбавили шаг. Глаза сами с замиранием сердца двинулись влево, а вслед за ними и бледная шея. За фонарным столбом действительно стоял высокий человек в темном пальто, будто не замечая изучающего, нервного взгляда не случайного прохожего. Он не ошибся. Он никогда не боялся людей, но этот чужой человек наводил на него необъяснимый ужас. На ватных ногах Тенма старался идти как можно быстрее, но что-то мешало ему ускориться. Как в самом страшном кошмаре, когда нужно убегать, но как назло бежишь ещё медленнее. Чужой человек мучил его своим присутствием, и даже после десяти, пятидесяти, ста метров Тенма чувствовал его. Он стыдился своего страха. Он чувствовал себя грязным, униженным, побежденным нелепой тенью незнакомца, который только и наслаждается его мучениями. Мерзость. Мерзость убегать и прятаться как портовой крысе на уже тонущем судне. И Кензо это чувствует. Он с трудом передвигает ноги, думает: «Только бы дойти до клиники, а там уж можно и забыть о страхе». Он не знает, что человек в пальто уже давно не у фонарного столба. Его дорогой парфюм проник во все углы чужой квартиры, и он набрасывается на девственную, чистую, ещё не оскверненненую им постель, ища в ней хоть малейший изъян. Бесится, что не находит. Дышит запахом чужого белья, чужого тела, чужой жизни, отдавая себя без остатка, утопая в ней. Он бешено, с животной яростью рвет чистые простыни и роняет свои сигареты на свой белый матрас. Это рваное, грубое, унизительное прощание Кензо не увидит и даже не догадается о нем. Как и не догадается о раскиданных по полу ненужных, уже не его, бумагах. И он не узнает о том, как жадно вдыхал чужой человек его запах, как хрипло смеялся над письмом, который Тенма случайно обронил по дороге. Как пил вино из чужого разбитого бокала. Как целовал красными губами его портрет. Он не должен был задерживаться в эту ночь. Он не должен сидеть в полупустой больнице и делать вид, что заполняет документы, хотя никаких документов ему заполнять не надо. И краем глаза смотреть в окно, надеясь не увидеть человека в темном пальто под светом фонарей. Он знал, что чужой человек здесь. И стоило только отвлечься, задуматься, как обернувшись увидеть, — перед ним сидел он. Резкий выброс адреналина, кровь бурлила в жилах рук и ног, готовясь нанести удар и убежать. Но Тенма замер, не в силах дернуться с места. Он смотрел в голубые глаза своего самого страшного ночного кошмара, и чувствовал, как уменьшается его фигура, как униженно и гадко он себя вел, избегая этого момента. — Здравствуйте, доктор Тенма. Доктор Тенма молчал. Он не глупый. Он знал, что эта встреча наступит, что до него дотянутся бледные, холодные ладони смерти. Знал, что этот чужой человек никогда не оставит его просто так. И даже если получится скрыться, всё равно, после преследований, после кошмаров, после ночных драк с тенью, ему суждено было бы лишь существовать в вечном страхе, что это повторится. А ему уж слишком хотелось жить. Пусть даже так унизительно, так грязно, так мало, но жить. — Простите, доктор. Вы так долго избегали встречи со мной, что я был вынужден пойти на подобные меры. Вина? Его тон, его доброжелательная улыбка, за которой скрывалось явно нечто большее, чем простая вежливость, ещё больше злили Кензо. Это не дружелюбие. Он так уверен, потому что знает, что его боятся. Он чувствует, он дышит этой созданной им же грязью. Он живёт в ней и заражает других. Постепенно, шагом ближе и дальше, он наполняет ею лёгкие Тенмы. А его от этой грязи тошнит. Ему режет глаза эта маска. — Не пью. — И как давно вы не пьете, доктор? Не вы ли вчера заходили в бар «Ретро» и выпили там, между прочим, три шота виски. Бешеный стук сердца отвлекал от воспоминаний вчерашней ночи. Он правда вчера был в баре, но человека в темном пальто там не было. Там был вдовец, с которым он вместе пил. Была компания рабочих со стройки из соседнего здания. Была девушка у дальнего столика. Но его, его там не было. Его не могло быть там. Он проверял, он несколько раз осматривал помещение, он ведь готовился. Он не мог ошибиться. — Признаюсь, я был вчера в баре. Как давно вы заделались в строителей, или, другой вопрос, как давно у вас тяга к переодеванию в женское? Чужой человек усмехнулся. — С нашей первой встречи, доктор Тенма. Как только вы могли забыть? — и чем больше он говорил, тем шире растягивались его красные губы в уже успевшей стать громкой усмешке, тем внимательней останавливался взгляд на чужих глазах, тем больше, гораздо больше он упивался им же выдуманной властью. — И всё же, не желаете выпить? Кензо не видел ничего больше, кроме светло-голубых, почти детских, невинных глаз. Это предложение было лишь формальностью. Тенма знал, что ему уже некуда деться. И он позволяет чужому человеку дотронуться до своих дрожащих рук, позволяет покрыть их алыми поцелуями. Он позволяет прикоснуться чужим губам к его бледной шее и оставить на ней свой след. Позволяет — интересное слово. Словно у него есть выбор.