Ирина только приехала из больницы, навестив давнего
"душевного друга", как он любил выразиться и в чем она себя долгое время убеждала. Внимание ее привлек резко зазвонивший в кармане телефон, раздавшийся мурашками по телу. Предчувствие было нехорошим.
— Ирина Алексеевна, Геннадию Ильичу стало резко лучше. Но, пожалуйста, не тешьте себя надеждами. — послышался унылый голос Брагина из динамика.
— Хорошо, спасибо, я поняла. — голос предательски дрогнул, и прозрачная слеза, так долго удерживаемая Ириной, наконец вырвалась из плена густых ресниц.
Немедленно вызвала такси. Не ела нормально уже несколько дней, тешив свой желудок скупыми снеками из автомата в коридоре родного НИИ, но сейчас это ее не волновало. Она нужна там, она нужна ему.
Срочно.
Такси по велению клиентки мчалось на максимальных скоростях, стараясь не пропускать ни секунды зря.
Она лишь думала...
Думала о том, кому еще с молодости поистине принадлежало ее сердце. Память болезненно вырисовывала унылыми красками картины воспоминаний, на которые оставляла отклик ее измученная душа.
Кажется, счастье было так близко...
Еще неделю назад он, сидя на ламинате в гостиной и не заботясь о своем удобстве, запредельно нежно обнимал ее колени, прикасался сухими губами к коже, оставляя на этом месте лишь залпы мурашек. А она, в свою очередь, перебирала его поседевшие кудри, играясь с ними, путая их тонкими пальцами.
И им было хорошо...
Она никогда не забудет, каким страстным, но при этом аккуратным он был в их первую совместную после долгой разлуки ночь, каким добрым взглядом каждое утро он провожал ее, такую сонную и лохматую, от дверного проема спальни до стола, где уже разамещался вкусный завтрак.
В воспоминаниях внезапно всплыл момент, как он тридцать лет назад положил женскую ладонь в свою руку и закружил ее в танце... И было все равно, что они танцуют порой не в такт, у всех на глазах. Это был их последний танец перед разлукой, продлившейся долгие годы, за которые они, как казалось, успели друг друга забыть, устроить свою жизнь, свое счастье. Но каждый из них при встрече осознал, как все же ошибался. При встрече, после которой Ирина поняла, что безвозвратно теряет самого родного ей человека.
Ночами тихонько клала голову на грудь Гены, прислушиваясь к неровному ритму биения сердца, пугаясь каждый раз, как только оно на секунду замолкало. Кормила таблетками, водила по лучшим кардиологам столицы.
Запущенная кардиомиопатия с критическим снижением фракции выброса — слова, ставшие для него диагнозом, а для нее приговором.
И сейчас этот приговор приводился в исполнение. Она была любящей женщиной, хотевшей элементарного счастья с любимым человеком, но прежде всего она была врачом, профессионалом, мастером своего дела, потому понимала, что его улучшение показывает, как организм бросил последние силы на то, чтобы он наконец вздохнул спокойно.
Вздохнул в последний раз.
Успеть... Она так хотела успеть. Это все, что сейчас было возможным, — посмотреть в его карие глаза, взгляд которых каждый раз убивал ее при осознании, что она бессильна перед его болезнью, и каждый раз воскрешал ее, заставлял бороться, хоть это было уже и бессмысленно.
Возможно, она когда-то уже простила ему тот давний уход, обиду за который Ирина пронесла сквозь всю жизнь, но не забывала... Сейчас же, в этой машине, глядя, как мелькают перед окном деревья бульвара, словно ее годы, она все забыла.
Забыла и отпустила...
Как только автомобиль притормозил около места назначения, Ирина молниеносно вылетела из него, направляясь в Склиф, ставший некогда ее домом, а сейчас грозившийся накрыть ее саваном вечной скорби.
"Успеть... Только бы успеть..." — бесконечно повторялось в голове.
Ее коллеги провожали мелькавшую в коридорах заведующую лишь немыми соболезнованиями. Знали, что отсюда прежней Ирина уже не выйдет, — видели, как любила, как любил ее.
— Гена... — застыла на входе в палату, видя еле колеблющуюся линию на мониторе, отдававшуюся слабым писком. Не сдержала слез, хотя обещала себе отпустить его спокойно.
Не смогла.
Села рядом, даже не пытаясь убрать беспрепятственно стекающие по бледным щекам слезы. Хотел стереть капли с лица любимой женщины, но сил поднять руку уже не было. Организм исчерпал силы, потому отключал внутри него систему за системой.
—
Ириш, прости меня за все. — собрался и сконцентрировал затуманенный взгляд, пытаясь проглядеть сквозь пелену подступающей смерти ее лик, который был его спасением и упоением.
—
Прощаю... — важные признания, оставшиеся неозвученными, растворились в воздухе, когда он, в последний раз так ярко блеснув любящим взглядом, дал остановку.
Аппарат противно завизжал, и на мониторе показалась изолиния. Опустившись на его безжизненные губы, оставила последний поцелуй.
Никто из пришедших не посмел выронить ни слова. Реанимация была бессмысленна, слова были неутешительными.
Когда-то она молилась, чтобы он вернулся, чтобы он ее не забыл. Не помогли молитвы тогда, не помогли и сейчас, но в этот раз она потеряла его уже насовсем.
Потеряла навсегда.
***
Павлова не спеша прошлась по территории безмолвной обители ее любимого человека, подойдя к возвышению, над которым с фотографии на Ирину беззаботно смотрел такой любимый ею Гена.
"Осим Хаим, Егорова..." — внезапно всплыло в памяти, заставляя на лице появиться еле заметную тень улыбки. Она взглянула на выгравированную на памятнике надпись.
И правда красиво получилось... Но он уже не увидит.
Текст отличал памятник Гены от других: вместо постоянных "от родных и близких" были выведены
"Любила, люблю и буду любить."
Ирина всегда была скупа на признания, о чем теперь, конечно же, жалела. И пусть ныне эти слова, которые она так и не успела сказать вслух, были выведены не ее рукой, но точно ее
душой.
Женская рука, озябшая под гнетом мелкой дрожи, вынула из сумки конверт, на котором был выветренным сквозь года почерком выведен израильский адрес в строке отправителя. В нем было такое дорогое, некогда так часто перечитываемое, но последнее на много лет письмо, старательно написанное самым дорогим серцу человеку.
Конверт, все еще таивший запах его рук, бесшумно опал на землю. Ирина, все так же молча, невесомо поцеловала фотографию, и, нежно проведя пальцами по лицу Геннадия Ильича, направилась вон, пытаясь сбежать от вновь настигающих мыслей.
Визиты к возлюбленному уже не давали облегчения, и тоска и нескончаемая скорбь больно сжирала изнутри все живое, что только осталось. Шепот листьев, словно передающий слова навеки замолчавшего Гены, не успокаивал, отдаваясь болезненными отголосками в душе. Точнее в том, что от нее осталось.
Легкий ветерок ловко подхватил конверт с сырой земли и понес его прочь. Понес прочь не только давнее письмо, но и еще один лист... Итоги жизни, подведенные женщиной, не успевшей стать Кривицкой, не успевшей стать любящей и заботливой женой, которой быть не особо умела.
Но ради него научилась бы.
То, чего Ира Егорова, а потом и Павлова хотела от этой любви, то, что не осуществилось, все мечты и все, что было дорого, что не было сказано, было описано дрожащей рукой накануне вечером, пока она еще чувствовала, как что-то трепещет внутри нее.
Что-то, что заставляло ее чувствовать себя все еще живой...
Ирина изложила все, пока невыносимая тоска окончательно не поглотила ее. Тень, оставшаяся от некогда стальной Павловой, безвольно бродила по малолюдным улицам, словно пытаясь найти на тротуарах хотя бв подобие смысла жизни. По всем негласным правилам поставив спустя год после смерти любимого Гены памятник на его могиле, Ирина считала свой долг окончательно выполненным, а смысл что-то делать дальше полностью исчерпанным.
***
Женский силуэт, исхудавший, осунувшийся, вновь остановился на пороге собственной квартиры, которая стала больше обителью ее скорби, нежели домом.
Ведь дом там, где он.
Именно здесь Ирина в последний раз появилась с мыслью, что ее душа, ее жизнь, ее будущий муж все еще жив. И именно здесь она потеряла последнюю надежду, которую раздробил на мелкие осколки звонок от коллеги.
Каждая, даже самая мелкая вещица, кажется, была пропитана тем любящим взглядом, которым щедро одаривал ее Кривицкий.
Стянув с себя пальто, дотронувшись до плеч, как это делал якобы невзначай при жизни он, женщина направилась на кухню. И вновь перед ней предстала давняя фотография, где юная Ирп в своем самом красивом наряде, целует щеку горячо любимого Генки Кривицкого, зарывшись пальцами в еще темной густой шевелюре. Эмоции, не в силах выразиться слезами, давно размазались на лице проявившимися морщинами. В душе вновь завыла тоска.
Она скучает. Безумно скучает за его голосом, трепетными прикосновениями и за бьющимся под ее ухом ночами сердцем...
Ирина перевела взгляд на запрятавшуюся на кухонном шкафчике аптечку, до сих пор хранившую все его бесчисленные лекарства. Внезапно внутри что-то щелкнуло, а пальцы поймали дрожь от внезапно вспыхнувшей в голове идеи.
Идеи, которая, по мнению, Ирины, была ее единственным правильным на данный момент решением и ее спасением. 
